Шампанское выпьют, цветы возьмут, расцветут в благодарной улыбке и на достигнутом не остановятся… Они, оказывается, обожают физические нагрузки! Но все равно будут возмущаться, если вы перед ними не открыли двери.

Когда мы жили на Дальнем Востоке, а мне было лет эдак девять, я несколько раз со своим другом Олегом выходил в мир делать добрые дела. Мы не просто шли гулять привычными маршрутами, а целенаправленно искали возможность сделать для людей что-нибудь хорошее. Бескорыстность, а если повезет, то и анонимность задуманного поступка была для нас высшей мальчишечьей ценностью. Мы делали переправы из досок и листов кровельного железа через океанические лужи, что растекались по территории военного городка весной. Мы тушили пущенный по сухой траве пал осенью. Мы обновляли заметенную ночной метелью тропинку, разбрасывая снег ногами зимой. По этой тропинке люди добирались до остановки автобуса, что ходил на Дальнереченск. Пустячные вроде дела, но было отрадно, возникало ощущение собственного вклада во что-то более важное, чем ты сам и твои личные интересы. Зарождалось по-детски неназываемое чувство, что каким-то чудесным образом мы получаем больше, чем отдаем. Здорово было.

Наверное, что-то осталось во мне с тех далеких пор, да не будет вам смешно. Пусть вам, наоборот, будет грустно оттого, что вы сейчас прочитаете.

Вот идет по улице женщина. Говорят, корабли с заполненным под завязку трюмом меньше подвержены качке и рысканью по курсу. Это правда — осядь вниз на полкорпуса, и тебя уже ничто не выбьет из колеи. И вот она прокладывает свой нелегкий путь, как танк, как волжский бурлак, хорошенько нагруженная баулами с вечерними покупками. Ее руки одеревенели от тяжести, ее вспухшие пальцы отливают в синь от застоя крови в пережатых ручками сосудах. Ее просто жалко.

— Добрый вечер! Давайте я вам помогу!

Испуганно вскинутый взгляд, немощная извиняющаяся улыбка — вот что я вижу в ответ.

— Ой, да не надо… Я уж сама как-нибудь…

— Я всего-навсего хочу помочь поднести эту тяжесть. Я ничего не потребую взамен. Я считаю, что женщины не должны так себя навьючивать.

— Не надо, не надо, спасибо. Мне недалеко уже.

И уплывает в свое «недалеко», ковыляя под многокилограммовым гнетом. Уходит к горизонту, не выпуская из своих онемевших пальцев драгоценные пакеты. Может, мне надо поработать над имиджем? Может, я вызываю недоверие и опаску своим внешним видом? Да нет, дело тут обстоит хуже: слишком велик в ее жизни пройденный с грузом километраж. Ментально она так глубоко просела ниже ватерлинии, что уже просто не допускает, что ей кто-то может предложить бескорыстную помощь. Она воспринимает это как чужеродную аномалию.

Помнится, Филя рассказал мне две похожих истории. В первой женщина шла с неподъемной сумкой по пешеходной эстакаде. Когда она только начала свое героическое восхождение по лестнице, он вызвался помочь. Но тетя лишь цепче впилась в свою ношу и состроила брезгливую мину: «Чего примотался?» Сипя бронхами, она вскарабкалась наверх, утерлась платочком и потащила сумку дальше. Потом стала трудолюбиво отсчитывать ступеньку за ступенькой вниз, пошагово переставляя груз перед собой. На протяжении всей этой изощренной пытки Филя тщился узнать у нее ответ на простой вопрос: «Почему вы не хотите принять помощь со стороны мужчины?» Но она лишь отдувалась, как загнанная лошадь, и исходила испариной. Когда до асфальта оставалось несколько финальных ступенек, женщина наконец повернулась к нему лицом и оказала неслыханную милость:

— Ну, ладно, уговорили. Берите.

Страшное, наповал разящее слово — «уговорили». Оказывается, доброту в наше время мало только проявить — ее нужно продать, впарить, втюхать, как напористый сейлз, путем нелегких переговоров. Уговорить разрешить помочь! Вдумайтесь в это.

Второй случай был не менее возмутительным. Согбенная полезной нагрузкой женщина, когда Филипп дружески протянул руку помощи, кивнула головой на окна многоэтажки и сказала:

— Не надо, молодой человек. Спасибо, конечно, но если увидит муж, он может заревновать.

Еду в метро. Впереди станция «Бульвар Дмитрия Донского», где нужно делать пересадку и пешком преодолевать подъем, а потом спуск по лестнице. В метре от меня стоит женщина редкой красоты и стати. Не люблю применять в таких случаях прилагательное «породистый», хоть оно и лучше всего подошло бы для описания. Одним словом, яркая женщина аристократической внешности с сумкой абсолютно не аристократических размеров. Думаю, туда при желании можно было бы всунуть взрослого человека в эмбриональной позе.

— Вам помочь?

— Ой, ну что вы! Спасибо…

— За что спасибо-то?

— Спасибо, что предложили. Но я лучше сама.

Меня вдруг взяло такое зло, что я просто молча схватил эту сумку за ручку (про себя крякнув от тоннажа). К черту все эти уговоры! У вас пока из рук не вырвешь, ничего не добьешься. Из вагона мы вышли, держа ее вместе: я — командирским решением, она — по инерции (из страха/недоверия/нежелания быть обязанной). Потом в итоге отпустила, лепеча что-то неразборчивое и заискивающее.

— Вот скажите мне, почему вы боитесь? У вас там что, драгоценности? Ведь наверняка какая-нибудь бакалея!

— Да, продукты на дачу везу.

— Я не в первый раз сталкиваюсь с такой ситуацией. Почему женщины невосприимчивы к благим намерениям мужчин проявить элементарную заботу? Но при этом утверждают, что они слабый пол! Ну посудите здраво: я что, убегу с вашей сумкой, что ли?

— Ну мало ли… Вот если бы вы были студентом и украли бы мои продукты, я бы не удивилась. Студенты-то всегда голодные.

— У вас такое уже было?

— Нет, но-о-о…

— У кого-то из ваших знакомых такое было?

— Ну-у-у…

— Вы где-то про такие случаи читали? Видели в новостях? Слышали по радио?

— Да как вам сказать…

Да так и скажите, что все эти леденящие кровь ужасы не происходят нигде, кроме как в вашей голове. И пробиться через этот заслон фантазийной самодеятельности для стороннего человека — задача часто невыполнимая. Вы готовы увидеть в нем кого угодно, но только не того, кем он является. Женщины современности, вздыхая, признают, что жизнь их сделала безнадежными реалистками, однако это только слова. Большинство из таких реалисток давно повыпадали из реальности в мифологический континуум, населенный чудовищами. Возвращайтесь! Вы нам нужны тут!

Вот по улице плывут еще две мощные сумки, зажав между своими массивами хрупкую женщину. Филипп и Кирилл (почти хором и с отработанной улыбкой):

— Добрый день! Разрешите предложить помощь!

— Нет уж! Не надо! — уворачивается тетя.

Девчонки, что стояли рядом и все видели, похихикали и заявили:

— Плохо просили, значит.

Мужчина, проси — и делай это хорошо!

В тот день мы много наматывали пешком. Через два километра, в зоне старой одноэтажной застройки между Северным и Южным Бутово, мы узрели бабульку, которая отдыхала, опираясь на трость. Рядом с ней стояла пластиковая пятилитровая фляга с водой из колонки.

— Добрый день! Ну что же вы с собой делаете, а? Давайте-ка сюда, — протянул я руку к ноше.

Бабушка миролюбиво оглядела нас.

— Да чего уж там, сынки…

Я взял флягу.

— Спасибо, ребятки. Во-о-он та калитка, — показала она вперед, и мы пошли втроем, беседуя.

Вам когда-нибудь доводилось встречать бабушек России, какими их писал Шукшин? Не о них, подчеркну, а именно их, со всеми пронзительными, мягчащими душу черточками внешности и манерами. Эта пожилая женщина выглядела и говорила так, будто только что вышла из какого-либо рассказа Василия Макарыча — целиком, вся.

— Как ваше имя? — спросил Филипп.

— Валентина Петровна.

— Валентина Петровна, а вы не боитесь, что мы сейчас вашу воду из колонки украдем, а? — спросил он, подмигивая мне.

Бабушка усмехнулась.

— Та-а-а… Украдете, так украдете, что ж поделаешь.

— Странно, странно! Неужели не боитесь? Ей богу, после того, что мы наслушались, аж не верится.