Открыв намедни электронный ящик, я увидел кое-какую корреспонденцию от Марты, милого моего человечка с добрыми глазами. Ну-ка, ну-ка, что у нас тут… Ага: «Кирилл, я не решилась сказать тебе этого по телефону, но нам не следует развивать наши отношения. Я сама пока толком не могу этого объяснить. Просто у нас все так быстро пошло, а я сейчас не готова к дальнейшим шагам. Прости, нам пока не надо общаться».

Вы знаете, я живу в каменном веке. Все никак руки не доходят сменить свой анахронический^[51] телефонный модем на что-то более летающее. У меня дома, чтобы позвонить, приходится сначала отключать интернет-соединение, а уж потом набирать номер на телефоне. И я отключаю его! Я иду звонить Марте, потому что мне нравится ее голос. Пока изобретение Александра Грэма Белла отщелкивает цифры в моих руках, я успеваю избрать стратегию. Итак, сегодня я — безмерно соскучившийся и излучающий радость от предвкушения встречи бонвиван, ни сном ни духом не ведающий, что мост впереди уже взорван.

— Маруся, привет, солнце мое!

— Привет, — пасмурно отвечает мне моя Маруся.

— Ну так что там с нашими планами? Когда встречаемся?

— Ты знаешь, я не смогу.

— Я уже понял, что сегодня ты не сможешь. Но это не беда, ведь грядет завтра.

— Я… Я пока не знаю, смогу ли я завтра.

— Что, наше свидание опять может сорваться?

— Возможно.

— Это из-за работы? Опять загруз по полной? — участливо интересуюсь я.

— Да, завтра, может быть, вернусь поздно. Пока неизвестно.

— И как же нам поступить?

— Я… Я позвоню тебе…

— Когда?

— Завтра.

— То есть, как будешь знать точно — позвонишь?

— Ну да.

— Честно?

— Ну да…

— Позвонишь даже после того, что ты мне написала?

Звук врезающегося в столб грузовика. Маруся оглушено выкарабкивается из обломков и, заикаясь, спрашивает меня:

— А… Так ты что… Ты читал, да?

— Ну а чего бы не почитать-то? Читать я люблю. Так как же с завтрашним звонком? Я могу на него рассчитывать?

Тишина.

— Мару-у-уся! — зову я. — Ты еще здесь?

— Да, я слушаю тебя.

— Я правильно понял, что ты все-таки позвонишь? И что то письмо было адресовано какому-то другому Кириллу, но ты по ошибке замылила его мне?

Снова тишина. А потом вдруг подземный толчок такой абсолютно не московской магнитуды, что всколыхнулась вся Среднерусская равнина.

— Кирилл, ты ставишь меня в тупик!!!

Я даже съежился, рефлекторно схватился за стену, чтобы устоять. Еще пара таких встрясок, и под столицей проляжет новый тектонический разлом.

— Марусь, но я же просто хотел уточнить, как ты поступишь.

— Я не знаю, не знаю, не знаю!.. — застонала она. — Я пока не могу разобраться. Я пока еще не готова. Ты слишком многого от меня ждешь, а я пока не могу тебе этого дать.

— Все, чего я хотел, так это открытости. Я не тащу тебя за шкир-вак ни в постель, ни под венец. Я не собирался форсировать какие-то конкретные события, я просто хотел быть рядом. Ты взрослая девочка, сама выбираешь себе маршруты, и в этот тупик забрела абсолютно самостоятельно. Я же счел своим долгом осветить его прожектором, дабы ты убедилась, что пути дальше нет. Надо же как-то согласовывать то, что пишешь, и то, что говоришь, верно? Иначе есть риск оказаться в тупике. Впрочем, Маруся, я не буду сильно возражать, если ты мне все-таки позвонишь завтра. Захочешь выбраться — знаешь, как меня найти. До связи.

Я положил трубку. Мир еще продолжало слегка качать на затухающих колебаниях.

— Пойдем гулять, Фил, — сказал я.

Фил в тот вечер был у меня в гостях. Варил пельмени, пока я, сюсюкая, переименовывал мою Марту в Марусю. Глупенькая, если бы ты знала, как я хотел в тот момент сграбастать тебя ручищами, обнять, прижать к груди, долго-долго гладить по голове и целовать в макушку. И шептать тебе на ухо: «Опростоволосилась, Марусь? Недоразумение ты мое, ну не лазь же по гиблым тупикам. Нет там никого, одни крысы». И поверь, мне больше ничего не было бы от тебя нужно. Ничего.

А мы наелись пельменей со сметаной и вышли в перламутровый сентябрьский вечер.

Этот вечер был очень похож на другой, поселившийся у меня в душе неделей раньше. Занятная штука — наша жизнь. Только что ты жил в завязке романа, в игре, где один день был продолжением другого, а потом одно короткое извещение — и вот ты уже держишь на руках скрепленную сургучом папку с вердиктом «Дело закрыто».

Неделей раньше мы с Мартой сидели на лавочке около ее дома после душевного моциона и болтали о странностях бытия.

— Вот ты, например, как отреагируешь, если в автобусе или метро к тебе подойдет молодой человек и скажет: «А давай дружить»?

— Негативно. Было такое пару раз. Весь вагон сразу начинает на него и меня пялиться, поэтому я стараюсь либо ускользнуть, либо сделать вид, что не слышу.

— А если вы одни в позднем вагоне и пялиться некому?

— Нет, тогда вообще не вариант. Кроме отморозков вечером никого не встретишь.

— Прямо-таки дилемма, а? Ни мытьем, ни катаньем. При любых обстоятельствах твоим ответом будет «нет», каким бы порядочным человеком ни был обратившийся к тебе.

— А как иначе? Я так воспитана. И потом, если молодой человек настойчивый и находчивый, то он в итоге найдет способ обратить на себя внимание. Даже через мои «нет».

— А если он в ответ на такой корявый стиль общения рассмеется и уйдет? Жалеть сама не будешь?

— Буду. Но все равно.

Все равно, братцы. Будьте вы пьяным мурлом или респектабельным денди, будьте вы наедине или при свидетелях, вы услышите «нет», потому что ее так воспитали. Ей все равно. От любого из нас она равно удалена своей буферной философией. Толком не пройдя по этой дороге, она уже уронила перед собой шлагбаум. Представьте молоденькую девчушку. К ней подходят воспитатели с веревкой в руках, сгибаются в пояснице и показывают, как обвязываются ноги. Потом снимают, дают ей и говорят: «Ну-ка теперь ты попробуй. Вот так, да… Вот тут потуже затяни… А сейчас на двойной узел. Уяснила? Тренируйся каждый день». И дитя неразумное начинает прилежно тренироваться. К своим восемнадцати она уже умеет стреноживать себя так плотно, что синеют лодыжки. Она настолько привыкает к веревке, что со свободными нижними конечностями теперь чувствует себя растерянно, как моряк после долгого плавания. Его тоже поначалу штормит на земной тверди после месяцев пляшущей палубы под ногами. Выйдите же на улицу и присмотритесь к нашим женщинам. Это только кажется, что они величаво плывут. Обратитесь к любой, и вы прозреете. Они вымученно прыгают, как ожившие оловянные солдатики. Ноги-то спутаны бечевой! Куда прыгают? Непонятно…

Ужас промозглый обволакивает меня, когда осознаю масштабы этого поветрия. Сколько ж вас, подписавшихся на добровольное оскопление, подвергнувших свое «я» изуверской вивисекции?

И когда в жизни большинства из вас появляется мужчина, вас уже нужно срочно спасать от гангрены. Надо резать ваши веревки и делать долгий изнурительный массаж, чтобы восстановить кровоснабжение в почти отмирающих тканях. Чтобы вы, наконец, пошли с ним спокойными, уверенными шагами, взявшись за руки. Вам зачастую не обойтись без няньки, которая в самом начале отношений будет выхаживать вас, инвалида-по-собственной-воле, прежде чем вы вернетесь к нормальной жизни. Но разве я нанимался в патронажные сестры? Я не нанимался в патронажные сестры. Я жгу прав-ду-матку безо всякого политеса. Поэтому и ловлю на свою голову исполинские шишки с надписями «грубиян», «бесцеремонный ду-болом», «любитель рубить с плеча». Вы думаете, что Маруся, когда я высказал ей все это, достала нож и располосовала путы? Не-е-ет, ребятки, это мужская работа. Она согласилась со мной, что глупо себя связывать, но закрыла тему, прихлопнув последнюю страницу мощным оттиском «Я все равно сама ничего менять не буду». Я же говорю, это мужская работа. Желательно, долгая, чтобы насладиться видом сопящего и коленопреклоненного мужика. Слабых людей правда загоняет в позицию глухой защиты. Нервничают они и обижаются. Тогда-то Марта в первый раз и отругала меня за загон в тупик.