Не успели разочарованные музыканты удалиться, как в класс вошла Сафронова.
— Рудольф Вениаминович, Вы зачем Ермакову обидели? — спросила завуч.
— Что она Вам сказала?
— Ничего. Только то, что заходила к Вам. Но я ведь не слепая.
— Надежда Ивановна, Вы когда-нибудь участвовали в самодеятельности?
— В какой самодеятельности? — Сафронова нахмурила брови.
— Песни, пляски. Что-нибудь в этом роде.
— Не-е-ет, — повеселела Сафронова, вспоминая социалистическую молодость, — мне медведь на ухо наступил.
— Жаль.
— А что?
— Просто любопытно. Живет человек, за всю жизнь ни разу не испытав радости музицирования. Много ли он потерял или это вовсе необязательно для полного счастья? А Ермакову я не обижал. Так ей и передайте: на работе у меня с ней романа не получится. На работе я, если хотите, импотент и флиртовать не намерен. Пускай домой ко мне приходит. Так и передайте.
Сплетницы
В школе было тихо, шли уроки. Еле слышно из классов раздавалась монотонная речь учителей, кое-где приглушенный смех учеников.
Готов подходил к слегка приоткрытой двери учительской, но остановился, услышав, как женский голос произнес его фамилию. Он неслышно подобрался к двери и посмотрел одним глазком в щель.
В учительской сидели женщины и откровенно сплетничали.
— Вы знаете, — сказала Житных, — Готов такой отвратительный тип. Недавно заявляет, что французский и немецкий языки преподают зря. Видите ли, весь цивилизованный мир на английском разговаривает. А я, стало быть, не по праву свое место занимаю. Я говорю, что английский и преподаю, а он все равно: гнать, говорит, Вас поганой метлой надо. Каково, а?
— Я, девочки, думаю, — подхватила Ермакова, — в шею его гнать надо. В других школах так и сделали бы. Повезло ему, что у нас директор алкоголик. Но ничего, слух прошел, что Смирнова скоро под зад и того… а на его место Сафронову, она давно метит… Вот тут-то Готову не поздоровится со своими шуточками.
— Кобель ваш Готов, — нервно заявила молодая аспирантка Кольцова. — Глаза постоянно вытаращит и пялится, и пялится. Прическу поправляет, штаны подтягивает: посмотрите, какой я хороший. Проходу не дает…
— Влюбился, влюбился, — засмеялись Житных с Ермаковой, — глаз на тебя положил.
Кольцова обиженно отмахнулась:
— Да, идите вы. Нужен он мне больно. Просто бесит. Ладно, если б нормальный, а то урод, да еще и псих.
Ермакова, смеясь, сказала:
— Смотри, Оленька, не промахнись, вдруг это твой шанс. Годы-то идут, в девках останешься. Ха-ха-ха!
— Не останусь, — на полном серьезе сказала Кольцова, — я летом замуж выхожу.
— Правда? — всполошились собеседницы. — За кого? Чего раньше молчала? Кто он, расскажи.
— Он инженер. Молодой, перспективный. Очень меня любит…
— Инженеры сейчас много не зарабатывают, — задумчиво произнесла Ермакова, — а любовь нынче…
Она не успела договорить, Кольцова гордо перебила:
— Так он у меня инженер-нефтянник. В «Лукойле» работает, не как попало. И не Готов ваш.
Готов сжал кулаки со всей силы и прошипел: «С-с-сучка, я ж тебе подарок купил…».
— Кстати, о Готове, — вспомнила Ермакова. — Что учудил-то. Шульц рассказывала. Стоит, говорит, у школы, не у входа, а с другой стороны, достал причиндалы свои и мочится на стену. Рядом ребятишки бегают. Она подумала сначала, что ошиблась, а ближе подошла: точно он. Не дурак ли?
Житных задумчива произнесла:
— Не судите Вы так строго. Он просто больной человек… с психическими отклонениями…
— Если псих, то пусть лечится, а не детей учит, — подытожила Кольцова.
Готов так же тихо, как и подкрался, отошел от двери. Лицо стало красным от злости, очки запотели, губы что-то шептали.
Через два урока, на перемене, Готов заглянул в кабинет иностранного языка. Житных увлеченно делала записи в журнале, потеряв связь с окружающим миром.
— Добрый день, Ольга Анатольевна, — крикнул Готов.
— Ой! — встрепенулась она. — Как Вы меня напугали. Хоть бы кашлянули для приличия.
Готов сделал озабоченный вид:
— Не до приличий, Ольга Анатольевна. У меня к Вам важнецкий вопрос.
— Задавайте, слушаю.
— Вам не кажется, Ольга Анатольевна, что я такой отвратительный тип?
— Не понимаю, — всепонимающими глазами она дала понять, что попала в неловкое положение.
— Не стоит прикидываться шлангом, Вы все прекрасно поняли. Может, я больной с психическими отклонениями?
Учительница пожала плечами и беззвучно пошевелила губами.
— Зачем… — теряла ход мысли Житных, — я так… не в том смысле…
— Подумайте на досуге. Мы еще вернемся к этому разговору, — сказал Готов и гордо вышел.
Еще через урок в коридоре он догнал географичку, взял под руку и сравнялся с ней в темпе шага. Ермакова приветливо улыбнулась. Готов затараторил:
— Вероника Олеговна, я понял… до меня, наконец, дошло… допетрил, тупая башка… Меня надо в шею гнать из школы. А я-то думал, почему меня здесь держат, согласитесь, в других бы школах давно выгнали… и дошло: оказывается, директор у нас алкоголик. А завуч на его место метит и в ГорОНО стучит. Но ничего, Смирнова скоро по зад, а меня Сафронова…
— Что Вы такое говорите? — рассмеялась Ермакова.
— То и говорю. Вся школа, с подачи Шульц, знает меня как человека с оголенными причиндалами, который ссыт за школой.
Ермаковой стало неловко. Она покраснела, одернула руку и бросила недобрый взгляд на Готова.
Учитель выставил руки перед собой:
— Стойте, стойте, только не подумайте, что я подслушивал. Вовсе нет, я не настолько опустился. Мне Ольга Семеновна все рассказала. Мы давно с ней любовники. Я каждый день ее дома…
Готов продемонстрировал похотливые движения тазом. Ермакова дернулась и пошла прочь.
Довольный разоблачением, учитель потер ладони и направился к себе в класс.
Из-за угла вышла Кольцова с кипой тетрадей. Они столкнулись. Тетради рассыпались.
Готов, помогая собирать, сказал:
— Как хорошо, что я Вас встретил. Ольга Семеновна, не поймите меня неправильно. Но… но… не знаю, как сказать… Короче, я кобель.
Кольцова взяла из рук Готова тетради и сделала большие глаза.
— Да, я кобель, — повторил Готов. — Похотливый кобель. Вот посмотрите, я вытаращил глаза. А вот подтянул штаны. Хотел подарить Вам цветы и маленький подарочек. А сейчас — шиш.
Кольцова рассмеялась ему в лицо:
— Засуньте Вы себе этот подарочек… псих!
— Я не псих, я только учусь. Как там Ваш женишок лукойловский поживает? Что, брак по расчету?
— Отстаньте от меня!
Кольцова попыталась обойти Готова, но он преградил ей путь.
— Оленька, — умоляюще заскулил Готов, — брось его. Зачем тебе этот технарь, мы же оба с тобой гуманитарии. Давай я тебе стихи буду читать и тыркать перед сном…
— Хотите знать, что я о Вас думаю? — спросила Кольцова.
Готов кивнул.
— Вы… Вы… — она шипела, как змея, — Вы импотент! Жалкий, убогий импотент.
— Неправда, у меня стоит!
— Вы урод! Таких убивать надо! Неудачник. Если Вы еще хотя бы посмотрите на меня, мой лукойловский женишок Вам все ребра переломает.
— Шалава! — огрызнулся Готов.
— Подлец! — бросила она.
— Ты ничего не знаешь о подлости, Оля, — сказал ей вслед Готов и издал звук, похожий на звук выпускания газов.
После работы
На автобусной остановке Готов стоял один. Близстоящие деревья мешали видеть дорогу, и учитель вышел на обочину посмотреть, не идет ли автобус. Мимо на скорости около 100 км/ч пролетела иномарка, окатив Готова с ног до головы грязной водой из лужи. От неожиданности Рудольф Вениаминович открыл рот, кисть разжалась, дипломат упал на мокрый асфальт. С шепота учитель постепенно перешел на крик, глядя вслед удаляющемуся автомобилю: «Ах ты, козел… скотина… я не понял, что произошло? А-а-а-а-а с-у-у-у-у-ка… иди сюда… камон… гад, гад… кто это все стирать будет»?
