В учительскую вбежала Ермакова. Мужчин найти не удалось, зато, как нельзя кстати, попалась школьный психолог Аделаида Васильевна Холодова. Весьма импозантная женщина с ярко накрашенными губами. Черные крашеные волосы и накинутый на плечи цветастый платок делали ее похожей, скорее, на вокзальную цыганку, чем на школьного психолога. Но надменная манера разговаривать и полуаристократические жесты создавали двоякое впечатление.

Холодова провела рукой, показывая всем отойти от Готова, и с видом профессионала, словно каждый день вытаскивает людей из петли, сказала:

— Рудольф Вениаминович, для начала успокойтесь. Сделайте глубокий вдох.

— Сделал, — буркнул Готов и поправил петлю.

— Хорошо. Очень хорошо. Самое главное, не делайте резких движений.

Готов поправил очки и с удивлением посмотрел на психолога. Холодова подошла ближе.

— Ответьте мне всего лишь на один вопрос…

— Какой еще вопрос?

— На один простой вопрос. Вы сегодня завтракали?

— В смысле?

— Пожалуйста, не задавайте вопросы мне. Диалог веду я. Вы ели сегодня утром?

— Ел, — улыбнулся Готов.

— А что Вы ели? — повысив голос на октаву выше, спросила Холодова.

— Пищу, — на октаву понизив, ответил Готов.

Стоящие в стороне педагоги переглянулись. Переложив ответственность в руки компетентного специалиста, они успокоились. Паника сменилась любопытным ожиданием: что будет, если Готов действительно вздернется? Может, стоит позвонить в милицию? Или вызвать скорую? Сделать что-то правильное, по инструкции? Но где эта инструкция? Да вот же профессионал, на своем рабочем месте, так сказать, при исполнении. Психолог велела стоять в сторонке и не вякать. А мы что? Мы ничего… Мы знаем немецкий язык, Бангладеш на карте с закрытыми глазами… Если что, так ведь Холодова там… а взялся за гуж, не говори, что не дюж. Если не знает, что делать, не надо и лезть, сами бы что-нибудь придумали: как-никак педагоги, с людьми работать умеем.

— Поконкретнее. Что именно лежало сегодня на Вашем столе, — уверенно спросила Холодова.

— Э-э-э, сейчас вспомню… Яйца жареные, колбаса, батон, биойогурт… Хотел сок яблочный, а потом вспомнил: если с утра выпить сока — к обеду обязательно продрищет. Не стал.

— Вкусный был завтрак? Как, наверно, приятно встать с утра, а на кухне шипит сковородка с аппетитной колбаской, цвета утреннего солнца желтки, свежий батон… Вкуснотища!

— Дерьмо полное! — взвизгнул Готов. — Колбаса «чайная». Я как подумаю, что в колбасу туалетную бумагу добавляют — все наружу лезет. Яичница пригорела, пока брился, а недельным батоном я себе чуть всю пилораму не поломал. Может, это Вы встаете и сковородка шипит, а я сам себе готовлю. Подозреваю, что мужа своего Вы по полной программе обработали, раз он раньше жены встает. Стирает тоже он? И полы моет?

— Рудольф Вениаминович, я не об этом сейчас, — моргала Холодова.

— Об этом! Ой, какая колбаска, как все вкусно… зачем умирать, если в жизни столько радостей? А фруктов к завтраку добавить, м-м-м… Не надо! Слышали! Я уже имел удовольствие сказать, что у меня с утренних фруктов дрищ!

Ермакова хихикнула. Сафронова взглянула на нее с укором.

Холодова растерянно развела руки:

— Раз уж Вы все поняли, слезайте.

— Обожаю психологов! Вот аргументище: если все понимаешь, то и вешаться ни к чему. Вы хоть знаете, почему я здесь стою.

— Нет.

— Вы не психолог, вы шарлатанка. Если б Вы знали…

— Расскажите.

— Я нечеловечески устал.

Готов протер очки, поправил петлю и подергал веревку.

— Крепкая. Выдержит. У Вас еще вопросы, госпожа Холодова?

— Рудольф Вениаминович, Вы, я знаю, нездешний. Давно на родине не были?

В учительской стало зловеще тихо.

— Тихо как… кое-кто рожает сейчас, наверное, — задумчиво сказал Готов. — На родине был недавно. Родители живы-здоровы. Какое это вообще имеет отношение к делу?

— Медленно сосчитайте до десяти и обратно, — попросила Холодова.

— 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1… До, ре, ми фа, соль, ля, си, до, до, си, ля, соль, фа, ми, ре, до… Нормально?

— Теперь…

— Я сейчас засну и со стула сбрякаю. Какой Вы, извиняюсь за выражение, психолог. За что Вам только зарплату платят?

Холодова не унималась:

— В чем, по-вашему, смысл жизни.

— Смысл жизни у меня ассоциируется со смертью.

— Вы подумали о ваших будущих детях? О том, что они могут никогда не родиться, если Вы умрете.

— Может, я евнух, откуда Вам знать?

Судорожно тряся ладонью в области гениталий, Готов издал характерный присвист.

Психолог, психуя, крикнула:

— Вешайтесь, валяйте, не буду мешать! Все верно, Вам не стоит жить.

Женщины-педагоги засуетились. Готов сделал несколько прыжков на стуле и чуть не потерял равновесие. Женщины охнули. Напряжение нарастало. Учитель поднес руки к лицу, изображая мусульманскую молитву, и по-католически перекрестился.

— Аделаида Васильевна, сделайте что-нибудь, он же прыгнет, — взмолилась завуч.

— Пускай, — ответила та.

— Но так же нельзя.

— Почему нельзя? Человек добровольно желает уйти из жизни, зачем препятствовать?

— Вам это боком выйдет. Как Вы с этим жить будете? — ехидно сказал Готов.

— Ничего, переживу. Так Вы прыгаете или нет?

Учитель приготовился к прыжку. Житных зажмурилась. Сафронова отвернулась. Ермакова завизжала.

Готов освободился от петли и не спеша слез со стула.

— А я и не собирался вешаться, — нервно смеясь, произнес он.

— Теперь, господин Готов, Вам понятно, за что я получаю зарплату? — ликовала Холодова.

— Завали свое, поняла, ты?! Что вылупилась, шняга?! Овца тупая, ы-ы!!! Вафля!!! Пошла ты, понятно, сука!!! Козел!!! Ы-ы, тю-тю-тю, чмошница!!!

— В детстве больше всего на свете меня бесили три вещи: когда мне с родителями приходилось сажать картошку (ездить в поле на отцовском запорожце), когда эту картошку приходила пора окучивать, а в-третьих, я ненавидел её собирать. Я ненавидел это делать всеми фибрами своей нетленной души. Став постарше, я обнаружил, как ни странно, некоторую склонность к ботанике. Участвовал в областных олимпиадах, занимал места. А как вы думали? Разумеется, занимал. В результате неуемной тяги к опытам на огороде я сделал выдающееся по своим масштабам открытие: если картофель не окучивать — урожайность повышается в три раза. Когда я это обнаружил, то чуть не ох… С таким рацпредложением в свое время ленинскую премию схлопотать было как два пальца. Моей мечтой была Нобелевская. Я писал письма профессорам, светилам мировой селекции. Но, увы! Кому-то, видимо, выгодно, чтобы люди дубасили землю мотыгами. Донашеэрство какое-то, — пренебрежительно выдохнул учитель.

Готов снял пиджак и повесил на спинку стула. Заметив расстегнутую ширинку, он вприпрыжку подбежал к окну и спрятался за шторку. Застегнув молнию, Готов промаршировал к столу и пронзительно взвопил:

— Но только через год до меня дошло, что, если картошку не сажать вообще… вы даже осознать не сможете, сколько её, в таком случае вырастет. Один район в состоянии прокормить целую страну.

То ли потому, что учитель в этот день был рассеян, быть может, сказывалась близорукость, но по какой-то неведомой причине он не заметил, что в классе, на задней парте, сидел директор школы. По определенному стечению обстоятельств директор являлся биологом (специализируясь именно на ботанике).

— Вы сами-то верите в то, что говорите, Рудольф Вениаминович, — смеясь, спросил директор.

Готов стоял лицом к доске, писал тему урока и не понял, кто выступает в роли истца. Роль ответчика Готов, разумеется, принял.

— Сегодня здесь произойдет убийство, — вдавливая мел в доску и кроша, прошипел учитель, — кто это ляпнул?

— Это я сказал, Рудольф Вениаминович. Насколько я понял, Вы даже не заметили моего присутствия. Извините, что я уж так, без разрешения.