Сразу после этого по наклонным ходам бросились вниз рудокопы с кайлами, и каждый старался обогнать товарища, чтобы успеть побольше нарубить золотого камня. А наверху уже дожидались приемщики и стояла охрана, которая обыскивает потом рудокопов, чтобы у них не осталось золота, принадлежащего Морзу.

Все спешили побольше нарубить хрупкого золотого камня и скорее сдать его и получить бумажку, по которой потом выдадут деньги.

Пан Юр Ил тоже побежал. В лицо ему ударил горячий воздух, и уже на половине пути дышать стало нечем, и ему показалось, что он погрузился в невидимый огонь. Но человек такого жара выдержать не может, и Пан Юр Ил бросился назад.

Когда он выскочил, у него, наверно, был смешной вид, потому что приемщики показывали на него пальцами и хохотали, что-то говоря на своем языке. Но Пан Юр Илу было не до них. Он думал о том, что один раз надо бы все-таки вытерпеть этот огонь, чтобы уехать потом домой, а иначе ему придется еще долго мучиться здесь. В колодце сейчас тоже люди, и они это терпят, — значит, и он может пробыть там несколько минут.

Пан Юр Ил опять ринулся под землю и уже не обращал внимания на то, что лицо горит и руки жжет даже через рукавицы. Он добежал до самого дна. Там стоял грохот от ударов кайл и было очень тесно. Пан Юр Ил не мог понять, что с ним делается. Грудь сдавило, он втянул в себя воздух, и сразу у него в горле оказался раскаленный железный прут, который прошел дальше и так и остался торчать, и нельзя было закрывать рот. Тогда он рванулся наверх и опять не слышал насмешек, сыпавшихся со всех сторон, и не понимал, чего хотят от него те, кто принялись его обыскивать.

Вечером, когда лег на свою циновку в бараке и стал думать, как вернуться на Кочжедо, он пришел к выводу, что поступил неправильно. Надо было потерпеть в колодце еще хоть полминутки и только несколько раз ударить по камню, чтобы отбить совсем маленький кусочек. Может быть, хватило бы на дорогу. Люди, такие же, как он, ну, может быть, немного посильнее и помоложе, делают так и получают много денег. А ему много не надо, только на дорогу. И он заработает эти деньги завтра же!

На следующий день Пан Юр Ил оказался у другого колодца, который заливали водой, и вместе со всеми устремился вниз. Через несколько минут он выскочил на поверхность без кайла, обеими руками прижимая к груди камень с золотыми прожилками. Рот у него был открыт, и он только вдыхал воздух, но выдохнуть никак не мог.

Пан Юр Ил безумными глазами посмотрел на приемщиков и всех, кто тут стоял, шагнул в сторону и упал лицом в снег. Он упал, но не выпустил камня из рук, а по-прежнему прижимал его к груди. Приемщики сами подошли к нему, перевернули его, взяли камень, и один из них выписал квитанцию. Но второй сказал, что у этого корейца изо рта идет кровь и он в таком состоянии, что квитанция может затеряться, не лучше ли отдать ее после. Это была правильная мысль, и так они и решили сделать.

Пан Юр Ила хотели оттащить немного в сторону, чтобы он не мешал другим. Но подошел еще один охранник и сказал, что сначала надо выяснить, не напихал ли этот хитрый кореец золота в карманы.

Он ощупал со всех сторон куртку и штаны Пан Юр Ила, ничего не нашел и разрешил оттащить его с прохода.

Загребая ногами рыхлый снег, приемщики забросали то место, где была кровь.

Теперь на Пан Юр Ила никто не обращал внимания. Неподалеку в разных местах отдыхали другие рудокопы. Но они быстро поднимались и уходили. И все же некоторые из них заметили, что Пан Юр Ил долго не поднимается. Они подошли к нему и увидели, что он умер.

Пан Чак не поверил чиновнику, будто на рудниках нет землекопа по имени Пан Юр Ил. Он стал подробно объяснять, какую работу выполняет отец и даже в каком месте ему определили рыть колодцы до холодов.

Чиновник, к которому обратился Пан Чак, достал из стола еще один толстый журнал и начал его перелистывать. И пока он водил пальцем по страницам сверху вниз, Пан Чак стоял и смотрел на него. Но вот палец остановился. Не поднимая головы, чиновник еще раз спросил:

— Пан Юр Ил?

— Да-да! — радостно закивал Пан Чак.

Служащий что-то сказал, захлопнул книгу, сунул ее в стол и снова взялся за письмо, от которого его оторвали.

Пан Чак вопросительно посмотрел на переводчика, и тот тихо произнес:

— Умер.

— Кто умер?!

Ему никогда не приходило в голову, что отец вдруг может умереть. Должно быть, они тут что-то перепутали. Они ведь считают, что все корейцы похожи друг на друга и их невозможно различить. Он сейчас пойдет и сам найдет отца.

Пан Чак шел в горы не по вьющейся тропке, а по глубокому снегу, напрямик, туда, откуда поднимался в небо густой белый дым. Рудокопы сидели в шалаше и ждали, пока очередной колодец зальют водой. Пан Чак спросил их об отце.

— Не знаем, — ответил один из рудокопов. — Недавно мы похоронили одного, вон там под сосной у сопки, а кто такой, не знаем.

Пан Чак молча взял возле шалаша заступ и направился к могиле.

Он бережно счистил с нее снег, выпавший за эти дни, и начал раскапывать свежий холм. Копал очень осторожно и, едва сняв верхний слой земли, отбросил заступ в сторону, продолжая выгребать землю руками.

Тело лежало не глубоко. Он сразу узнал халат, которым была прикрыта голова покойника. Ему трудно было приподнять этот халат, но он все же отдернул его и увидел, что это отец.

Пан Чак стоял на коленях, не отрывая глаз от родного лица. Наконец поднялся, снял с себя ватную тужурку, разостлал ее в сторонке и переложил на нее тело. Потом снова взялся за лопату, углубил могилу и, опустив в нее труп отца, засыпал землей.

Стоя на коленях, отвесил низкий долгий поклон на восток, поднялся и быстро зашагал прочь. Он выбрался на дорогу к маньчжурской границе.

… И вот он снова в родных местах, и джонка подъезжает к острову Кочжедо, которого уже никогда не увидит отец.

Они причалили к маленькой скалистой бухточке. Пан Чак поблагодарил рыбака и вышел на берег.

Справа виднелась рыбокоптильня Цой Сен Чана. Чтобы попасть в отцовскую хижину, надо было пройти мимо владений Цоя. Пан Чак подошел к рыбокоптильне. Все здесь было как прежде. Весь берег завален рыбой. Она свалена целыми грудами прямо на землю, она сушится на веревках, протянутых между столбами, вялится на специальном сооружении из жердей, похожем на строительные леса.

Пан Чак не любил Цой Сен Чана. Если человеку уж совсем нечего было есть, он шел к Цою и работал у него по восемнадцать часов в сутки. За рыбу Цой платил вдвое меньше, чем японцы в Пусане. И когда рыбаки возмущенно говорили ему, что ведь это почти даром, Цой отвечал:

— А ты, дорогой, не носи ко мне рыбу, не носи, поезжай в Пусан, там и продашь. — Голос у него был тихий, ласковый. — Поезжай, — говорил он, — заплатишь за перевоз на джонке, да день потеряешь, да получишь боны вместо денег, вот и выгода тебе будет.

Недостатка в сырье он никогда не испытывал. Ему несли рыбу со всего острова. Он был неразборчив, брал и десяток рыбешек и целыми корзинами — сколько принесут.

Пан Чак решил обойти рыбокоптильню, чтобы не встретиться с хозяином. Он взял немного в сторону, в глубь острова, миновал каштановую рощу, небольшой луг с высокой, в рост человека, красивой травой и, пройдя ущелье, снова вышел к берегу.

Перед ним была родная хижина, ничуть не изменившаяся за эти годы.

Пан Чак не мог уже идти медленно, как раньше, а бросился бегом, отодвинул дверь и вошел.

На полу сидела сестренка, которая не узнала его. Она плела корзинку из нитей расщепленного бамбука.

— Где мать? — спросил он нетерпеливо.

— Уехала в город с сестрой продавать корзинки.

Пан Чак опустился на циновку и привлек девочку к себе. А она удивленно смотрела на этого странного человека, не понимая, зачем он к ним пришел и что ему надо.

Пан Чак начал расспрашивать, как они живут. Девочка рассказала, что летом питаются водорослями и рыбой, а зимой плетут бамбуковые корзинки, веера, делают зонтики и продают в городе.