Прокопченное лицо старика настолько изъедено морщинами, что, если он засмеется, морщин не прибавится: так много их и так сильно стянули они лоб и щеки. Шея у старика тоже словно изрублена. Но он, наверно, никогда и не смеется. Он сидит, поджав под себя ноги, и покачивается всем корпусом. Глаза его закрыты, во рту дрожит тонкая трубка, которая достает почти до пола.

Старик такой же древний, как Корея. Много повидал он на своем веку, много знает. Работать ему уже невмоготу, и, пока вся семья в поле, он забавляет внучку сказками.

— Садись с нами, — обращается он к Мен Хи, — расскажи, где потеряла отца.

У него добрый голос. Когда он говорит, становится теплее на душе. Мен Хи рассказывает о своем горе. Старик, покачиваясь, слушает и гладит ее волосы большой ласковой рукой.

— Даже самый пышный цветок, оторванный от ветки, увядает, — говорит он. — Где ж тебе прожить, оторванной от дома, без своего угла? Вот придет сын, поужинаем и подумаем, что с тобой делать. Нам хорошо бы такую, как ты, в дом взять: без хозяйки остались мы, и стряпать некому… Есть очень хочешь?

— Нет, нет, я совсем не хочу.

— Ну тогда потерпи, пока сын придет.

Мен Хи слушает старика, а перед глазами у нее дорога и бесконечная вереница людей, опутанных веревками… Колодники…

— Дедушка, а кто такие колодники?

Старик медленно поднимает голову и смотрит на Мен Хи сквозь длинные седые брови, нависшие над глазами.

— Колодники? — Он опускает веки и ворошит палочкой угольки в жаровне. — Разные бывают, внучка. А ты почему про них спрашиваешь?

Мен Хи сбивчиво рассказывает:

— Когда они скрылись за сопкой, я подошла к крестьянам, которые вытаскивали из канавы арбу, и спрашиваю: «Что это за люди такие?» Они посмотрели на меня, а один говорит: «Колодники, бунтари, не видишь разве?»

— Много их гонят здесь, — вздохнул старик. — И уж назад никто не вернется.

— Куда же они деваются?

— Помирают! — вдруг зло ответил он. — В каменоломнях гибнут. В скалах туннель пробивают для железной дороги, там и гибнут.

— А чем они провинились, дедушка?

— Одна вина у всех! — Старик выбил пепел из трубки. — Есть хотят. Вот какая вина, понимаешь? — Голос у него стал угрожающим, а руки сильно тряслись.

Мен Хи ничего не поняла, но сказать об этом не решилась. Вид у старика был теперь хмурый, сердитый. Он снова закурил свою трубку.

— Дедушка, — сказала Мен Хи, — а откуда гонят этих людей?

— Как откуда? — возмутился старик. — Из деревень, с гор, с долин сгоняют. — И, помолчав, добавил: — А только всех не угнать, как не угнать ветру воду из океана.

Он снова умолк, потом, неизвестно к кому обращаясь, сказал:

— Захлебнетесь в океанской волне, и могил у вас не будет!

Старик глубоко затянулся. Мерно падали капли в тыквенные ковшики.

— А у меня мама умерла, — сказала вдруг девочка, укачивая ребенка за спиной. — Пошла на поле, там и умерла, — добавила она печально и тихо. — Я теперь ношу братика ко всем матерям, у которых есть маленькие дети, и чужие мамы кормят его… Он вырастет большой и счастливый, потому что с молоком к нему приходит все лучшее от всех людей.

— Это кто же тебе сказал? — улыбнулась Мен Хи.

— Дедушка Мун сказал. Он добрый, видишь, какой!

Мен Хи вдруг тоже захотелось сделать что-нибудь доброе. Она огляделась вокруг, посмотрела на старика, на его одежду и обрадованно сказала:

— Дедушка, давайте я вам рубаху постираю. Будет белая-белая.

— Спасибо, внучка, у тебя корейская душа. Постираешь в другой раз. А вот скажи: знаешь ли ты, почему корейцы всегда носят белую одежду? Почему даже зимой не снимают ее, а только подшивают вату?

— Нет, дедушка, не знаю.

— Тогда слушай, я расскажу тебе. Садись и слушай.

Старик достал из-за спины четырехструнный тан бипха, вытащил из-под натянутых на нем рыбьих жил черепаховую пластинку и провел ею по струнам.

— Пять тысяч лет живет Корея, но только тысячу лет корейцы носят белую одежду, — начал он, неторопливо перебирая струны. — Тысячу лет тому назад Кореей правил злой карлик. Он приказал, чтобы его называли «всесильный». Так и называли его, и он в самом деле был всесильный. Лучшие тоины, первые помощники Будды и Окхвансаняе, учили его как разбогатеть. Богатство у него все умножалось, и стало его так много, что не хватало уже сундуков на земле. Тогда он приказал строить плоты и на них укладывал золото. А каждый слиток — это вырванное сердце корейца. Чем больше слитков, тем больше могил.

Старик умолк, а тан бипха продолжал петь, будто плакал.

— Дедушка Мун, а почему Окхвансанте позволял рвать сердца у людей? — спросила девочка, устраивая поудобнее ребенка за спиной.

Старик накрыл рукой струны:

— Глупая, Окхвансанде не нужно сердце. Ему только человеческая душа нужна.

И снова полились звуки тан бипха.

— Но вот пришло время умирать злому карлику. Он позвал к себе всех тоинов и сказал: «Даю вам три луны срока. В первый день четвертой луны я умру. Но если вы не откроете тайну, как продлить мою жизнь хотя бы только на сто лет, я в последний день третьей луны замурую вас в скалах, и вы умрете страшной смертью».

Старик взял в рот трубку, потянул, но она уже погасла. Не торопясь выбил в ладонь пепел и высыпал его в деревянное блюдце. Потом достал из-за пояса кисет, чуть-чуть растянул шнурок, сунул в кисет трубку и, там набив ее табаком, вынул. Так же медленно затянул шнурок, достал пальцами крошечный уголек из жаровни, прикурил и, бросив уголек обратно, снова взялся за черепаховую пластинку.

— Испугались тоины, — продолжал он. — Выбрали двух самых старых, самых мудрых и велели им идти за помощью на небо. Три дня ждали радуги. А когда появилась радуга, все тоины подперли ее плечами, чтобы она не шаталась, и два старика полезли по ней на небо. Собрали там драконов, священных осьминогов, змей, черепах и взмолились: «Научите, как продлить жизнь короля хотя бы на сто лет!»

Послушали драконы, ничего не сказали и улетели. Послушали черепахи, покачали головками и уползли. Послушали змеи, свились кольцами и покатились. Послушали осьминоги и уплыли. А тоины по радуге спустились обратно и загоревали.

Ночью в спальню карлика прилетел дракон. Карлик проснулся и услышал его голос: «Если долго идти туда, где всходит солнце, а когда кончится земля, долго плыть, впереди появится большой остров. На нем нет людей, и растет там на самой высокой горе огромный корень. Это отец всех корней женьшеня. Тот, кто съест этот корень, будет жить тысячу лет. Но тогда завянут все корни женьшеня на всей земле. И жизнь кончится, потому что не будет больше корней жизни, и люди и звери умрут».

Сказал это дракон и растаял. Карлик встал и собрал в свой дворец три тысячи человек. Половина из них были самые бедные, половина оставшихся — просто бедные, а остальные — богатые. Эти остальные были кровожадными и безжалостными. Карлик объяснил им, где находится корень, но, боясь, как бы они не съели растение сами, сказал, что оно отравлено. Тому, кто привезет корень, он обещал отдать все золото с королевских плотов. И три тысячи человек отправились в путь.

Старик долго молча перебирал струны, и Мен Хи ясно представила себе, как длинен был этот путь.

— Когда они дошли до края земли, — снова заговорил старик, — и началась вода, богатые сказали самым бедным: «Давайте мы поплывем на вас, а если вы не доплывете и утонете, мы отдадим вашим семьям по одному плоту золота».

И на самых бедных сели богатые, а рядом поплыли просто бедные. Долго плыли. Уже самые бедные начали тонуть, а острова не видно. Тогда богатые сказали просто бедным: «Давайте мы пересядем на вас, а если вы не доплывете и утонете, мы отдадим вашим семьям по два плота золота». Но бедные сказали: «Нет, давайте лучше мы поплывем на вас, а если не хотите, то добирайтесь сами».

Ни один богатый без бедных не мог выбраться на берег.

А бедные легко доплыли до земли и увидели большую гору, на которой рос корень. Они увидели, что это корень жизни, и бережно полили его водой, и вырвали вокруг него сорную траву. Корень начал расти еще лучше, и вот уже пять тысяч лет он питает наш народ.