У ворот шахты столпились люди. Они хотят работать, и всех принимают. Контора не успевает оформлять документы. Поэтому открыли ворота, и людей пропускают во двор. Кого не успели записать в конторе, запишут после работы. Нельзя, чтобы столько людей стояло без дела, если за это время им можно дать заработать. Администрация во всем идет навстречу новым рабочим. Она ставит только одно условие: за пределы шахты и своего барака ходить не разрешается. Просто незачем куда-то ходить, если и столовая и жилье находятся тут же.

Сен Дин согласен. Ему никуда и не надо ходить. Он никогда не видел шахту, особенно такую, как Садонская, где столько механизмов. Огромная территория застроена эстакадами, высокими деревянными корпусами, между которыми протянулись ленты транспортеров. Раньше в корпусах грохотали углесмесители. Они нагнетали угольную пыль с примесью красной глины и мазута в специальные формы и прессы. После каждого оттиска сотни брикетов выбрасывались на транспортер и поднимались в бункера. Оттуда их одинаковыми порциями ссыпали в грузовики.

Сейчас углесмесители стоят. Нет рабочих, которые бы умели управлять ими.

Здесь собрались одни новички. Японские администраторы мечутся по всей территории шахты и каждому объясняют, что надо делать.

Сен Дин сразу понял свои обязанности. Он и еще один рабочий наполняют мелким углем железное сито с ручками, похожее на носилки, а потом качают его, высевая угольную пыль для брикетов.

Сен Дин качает сито. Вперед — назад, вперед — назад… Прошло всего несколько часов, а он уже не может узнать своего напарника. Руки, лицо, одежда покрыты тонким черным слоем. Белыми остаются только зубы. Наверно, Сен Дин тоже выглядит так. А может быть, у него и зубы черные, потому что уголь все время хрустит на зубах. Сен Дин качает сито. Черная пыль поднимается вокруг, а потом медленно оседает. Работа сдельная, надо быстрее качать. Вперед — назад, вперед — назад, вперед — назад…

Он уже вволю наглотался угля. Оказывается, уголь имеет вкус соли. Или, может быть, это ручейки пота, стекающего по лицу, попадают на язык? Сен Дин весь мокрый от пота, и только в горле сухо. И губы сухие. Он поминутно облизывает их, но все равно они остаются сухими, шершавыми.

Сен Дин никогда не спал днем. Ему никогда не хотелось спать днем. А сейчас почему-то слипаются глаза. Тело обмякло. Он стоит, как в тумане, окутанный угольной пылью. Вперед — назад, вперед — назад, вперед — назад…

Шесть часов Сен Дин качал сито. Потом объявили обеденный перерыв. Люди оставили работу и пошли в барак, где выдавали чумизу. Все ели и говорили о том, куда девались старые рабочие, подозревая что-то неладное. У всех было нехорошо на душе, и этим омрачалась радость, которую переживали люди, получившие постоянную работу.

Сен Дин ел молча. Он слушал, о чем говорят рабочие, и все больше злился. Зачем они затевают этот разговор, и почему они вмешиваются не в свои дела? Им удалось устроиться на шахту, и пусть теперь зарабатывают свою чашку риса. Пусть скажут спасибо, что им так повезло. И что за народ такой, всегда недоволен! Чего не хватает вот этому, со шрамом на лбу? Он больше всех хлопочет и ко всем пристает со всякими вопросами.

Сен Дин молчал, пока человек со шрамом не предложил пойти в контору и спросить, куда девались все старые шахтеры. Тут Сен Дин не выдержал.

— Какое тебе дело до людей? — прошипел он сквозь зубы. — Из-за таких любопытных, как ты, все мы можем потерять работу.

Кто-то поддержал Сен Дина, и спор затих.

После перерыва Сен Дин опять качал сито. А возле него тоже качали сита, и целый длинный ряд людей делал то же самое.

Когда под ситом вырастала горка угольной пыли, Сен Дин и его напарник брали широкие лопаты и перебрасывали ее в другое место, специально для них отведенное. Потом наполняли сито из большого штабеля и снова качали. Напарник Сен Дину попался хороший, и они не позволяли себе отвлекаться, или без конца разгибать спины, или курить сигареты. К вечеру им удалось насеять большую гору угольной пыли. И хотя было темно, Сен Дин успел заметить, что у них самая большая гора во всем ряду.

Когда рабочие уйдут, явится расценщик. Он обмеряет весь длинный ряд и определит, кто сколько заработал.

… Сен Дин лежал на циновке и думал о том, что с ним произошло. Утром ему не придется идти на вокзал или на пристань искать работу. Работа для него приготовлена и ждет только его прихода. И завтра тоже будет работа, и послезавтра, и каждый день. И работать можно сколько угодно. Чем больше он будет работать, тем больше ему заплатят.

Незаметно Сен Дин заснул. А когда проснулся, не мог сразу сообразить, где он очутился. В Пхеньяне он спал на открытом воздухе или в пещере. Там тоже легко дышать. Он привык спать съежившись, потому что даже летом на рассвете бывает холодно. А здесь он почувствовал спертый и душный воздух от пропотевшей одежды и тяжелого дыхания разметавшихся во сне людей. Он осмотрелся вокруг и, когда его глаза привыкли к полумраку, вспомнил, где находится, и уже не мог больше лежать.

Сен Дин поднялся и в полумраке побрел к двери, сквозь щель которой проникал матовый свет. Он осторожно переступал через спящих, чтобы не потревожить и не разбудить их.

Он пришел на то место, где работал вчера, и увидел, что большие штабели угля по-прежнему лежат и ждут, пока он явится и начнет отсеивать угольную пыль. Он стоял и смотрел, а потом близко подошел к своему ситу и взял лопату, которая была приготовлена для него и ждала его.

Чтобы не терять лишнего времени, он набросал полное сито угля. Когда начнется рабочий день, все станут насыпать уголь в сита, а тут уже будет все готово, и он с напарником сразу начнет просеивать уголь.

И вдруг Сен Дин бросил лопату и быстро пошел в барак. Он растолкал своего напарника.

— Вставай, — сказал Сен Дин, — спать всякий лентяй может!

Спустя час рабочие вышли на шахтный двор и увидели среди штабелей два силуэта, окутанные угольной пылью, — Сен Дин и его напарник качали сито. И вечером, когда люди расходились по баракам, эти двое все еще оставались на своих местах.

Надсмотрщик тоже видел, как усердно они работают, хвалил их и ставил в пример другим, которые жаловались, будто тяжело качать сито четырнадцать часов подряд.

А Сен Дин продолжал работать так же упрямо. На четвертый день ему уже трудно было подняться раньше других, но он вспомнил, как его хвалила администрация, и все же встал.

Вечером, любуясь плодами своего труда, он снова отметил, что его горка угольной пыли самая высокая. Значит, сегодня заработок опять больше, чем у других. Он обратил внимание и на то, что его соседи работают не по-хозяйски — повсюду была рассыпана угольная пыль. Чтобы ее зря не затоптали ногами и чтобы она без пользы не валялась на земле, он подгреб ее лопатой к своей горке.

В барак Сен Дин пришел последним. Уже все поели и легли на циновки. Было тихо, и только слышалось тяжелое дыхание уставших людей да время от времени чье-нибудь бормотание или выкрик во сне. Сен Дин едва дотащился до своей циновки и свалился. Он хотел немного отдохнуть, а потом поужинать, но сразу же крепко заснул.

На следующее утро Сен Дин проспал начало работы. Его поднял напарник, когда на циновках почти никого не осталось. Тело его ныло, но он выругал напарника за то, что тот так поздно разбудил.

Весь день они работали, и Сен Дин сам не заметил, как начал все чаще разгибать спину, все медленней качать сито.

Потом пришло время кончать работу. Сен Дин сказал своему напарнику:

— Сегодня мы совсем мало насеяли, придется задержаться на часок-другой.

Однако тот не согласился, заявил, будто и так едва держится на ногах, и ушел.

Сен Дин горестно думал о том, как мало они сегодня заработали. Но делать было нечего, и он решил так же, как вчера, подгрести нерасчетливо рассыпанный соседями уголь и идти домой. Он чувствовал, что и у него уже нет больше сил работать.

Сгребая уголь соседней горки, он случайно задел ее лопатой, и все, что ссыпалось сверху, он тоже отшвырнул в свою сторону, потому что теперь трудно было разобрать, где его уголь, а где чужой. И когда он так сделал, в голове его мелькнула новая мысль. Если взять немного угля у соседей, всего несколько лопат, у них останется почти столько, сколько было. А у него прибавится порядочно. В конце концов он не виноват, что ему дали такого ленивого напарника, из-за которого приходится страдать. А каких-нибудь две-три лопаты для людей ничего не составят, да никто и не узнает: у него всегда была самая большая горка.