Место для могилы выбрали, как и полагается, на южном склоне живописной горы. Три тоина, отыскавшие это место, сказали Ли Ду Хану, что оно счастливое, а значит, никаких несчастий в доме не будет и не придется откапывать гроб и переносить покойника на другую гору.

Могильный холм сделали высоким и крутым, а вблизи расчистили площадку для святых зверей, которых уже готовили из камня мастера.

На обратном пути Мен Хи шла за Ли Ду Ханом. Управляющий торжественно нес в руках поминальную доску. Ее сделали, как и полагается, из каштанового дерева, срубленного в самой глухой чаще, куда никогда не доносилось пение петуха или лай собаки.

Дома Ли позвал к себе Мен Хи.

Когда она вошла, Ли Ду Хан сидел посреди комнаты, а перед ним на столике лежал красный лист бумаги. Мен Хи не знала, что это письмо, в котором отец дал согласие на ее брак. Аккуратно разграфленный крупными клетками и исписанный иероглифами листок испугал ее.

Медленно, не глядя на девочку, заговорил Ли.

— Великий Окхвансанде, — сказал он, — забрал в свой цветущий сад моего сына и твоего будущего мужа. Законы неба повелевают нам на земле успокоить его душу, переселившуюся в поминальную доску. А душа его ждет радостного дня свадьбы.

Ли говорил нараспев, покачиваясь всем корпусом, и похоже было, что он молится.

— Я не нарушу клятву, данную богу и горам, записанную на красной бумаге. Вот такая же клятва твоего отца. — И он разгладил обеими руками листок, лежавший на столе. — Твой отец также ее не нарушит, — продолжал Ли, накрыв бумагу ладонями, — ибо тогда страшная кара падет на его голову. В счастливый день после четвертого новолуния ты обвенчаешься с поминальной доской и как вдова, верная своему мужу, навсегда войдешь в дом его отца, в мой дом. Я великодушно соглашусь принять тебя, и ты успокоишь душу ушедшего.

Ли Ду Хан умолк и посмотрел на Мен Хи. В ее глазах он увидел ужас.

Она покорно опустила голову и тихо вышла из комнаты.

Ли Ду Хан отказался соблюдать трехлетний траур, хотя умер мужчина и его единственный сын. Правда, всякие увеселения он запретил, но свадьбу решил справить. Он торопился скорее получить богатство, и свадьба состоялась точно в назначенный день.

Мен Хи была в свадебной одежде: ярко-синяя, до щиколоток, широкая юбка, туго перехваченная на груди кушаком, и коротенькая белая блузка с длинными рукавами, сшитыми из лент всех цветов радуги, кроме желтого. Казалось, будто широкие браслеты охватывали ее руки от плеч до кистей. Спереди блузку стягивали две ленты, завязанные бантом. На ногах — чулки из холста и белые гомусины. На макушке был искусно сплетен шар из волос, а щеки густо намазаны красной краской.

Перед приходом гостей Мен Хи долго объясняли, как она должна себя вести, что говорить, где стоять. Она слушала, но слова не проникали в ее сознание, она никак не могла понять, чего от нее хотят.

Но вот собрались гости. Мен Хи заставили выйти к ним, и она почувствовала себя такой одинокой и чужой среди этих сытых людей, такой забитой и загнанной, как никогда раньше.

Спустя некоторое время явился управляющий с поминальной доской и высеченной из дерева дикой уткой — символом супружеской верности — и встал напротив Мен Хи. На доске ярко выделялась вырезанная и покрытая черной тушью надпись: «Ли Тхя». Рядом с управляющим встал Ли Ду Хан и скрестил на груди руки.

Мен Хи не умела читать, но она долго смотрела на черные канавки иероглифов. И вдруг они начали углубляться, расти, шириться, они уже превратились в глубокие черные рвы, в бездонную пропасть. Мен Хи ничего не видит, кроме бездны, которая все увеличивается, движется, достигает ног. Она попятилась, натолкнулась на кого-то, стоявшего сзади, и мираж исчез.

Перед ней снова Ли и доска в иероглифах, от которых она не может оторваться. Но теперь канавки быстро сужаются, становятся похожими на черные нити. Их все больше, они переплетаются, как паутина, они заполняют комнату, движутся на нее огромной массой, обвивают тело.

Мен Хи подали крошечную фарфоровую чашечку с вином. Управляющий наклонил доску, — значит, она тоже должна поклониться доске и пригубить вино. Руки ее сильно дрожали, вино расплескалось, и она поднесла к губам пустую чашечку. Мен Хи еще держалась на ногах, будто в тумане видела вокруг себя людей, видела, как из другой чашечки вылили вино на доску и как струйки потекли по канавкам иероглифов.

Капельки желтого вина искрились в тумане. Она смотрела на эти искорки, а чашечка стучала о зубы, пока кто-то не отвел ото рта ее руку. Мен Хи вздрогнула от прикосновения, комната зашаталась, поплыла, мелькнула перевернутая доска, налитое злостью лицо Ли. Чьи-то руки подхватили ее, и все исчезло.

А свадьба продолжалась. Ведь все равно после церемонии поклонов невеста уходит к себе, а жених остается веселиться в кругу друзей.

Мен Хи отнесли в ее комнату, привели в сознание. Она услышала над самым ухом шепот. Ей объяснили, и Мен Хи поняла, что таким поведением можно разгневать небо, что, если она и дальше так будет вести себя, гнев падет на головы ее родных. Ей втолковали, что и как она должна теперь делать, и наконец оставили одну.

Надо отвести гнев богов. И когда она так решила, ей уже легче было подойти к столику, на котором стояли две чаши куксу. Опустилась на плоскую подушку, стараясь не прикоснуться к целой стопке подушек, приготовленных рядом. Потом раздвинулись двери, и на пороге появился управляющий все с той же зловещей поминальной доской. Он молча прислонил ее к подушке рядом с Мен Хи и ушел.

Мен Хи хочет отодвинуться, но ей страшно пошевелиться, страшно взглянуть на эту доску, в которой живет человеческая душа. А мысли уже бегут, бегут не останавливаясь, обгоняя друг друга, тревожные, пугающие мысли. Она отчетливо видит змею с длинным черным жалом над головой матери. Нет, этого она не допустит, надо сделать все, что ей велели!

Мен Хи придвигает к себе куксу и палочками отыскивает конец тонкой лапши. Вся порция состоит из одной сплошной нити из теста. Надо, чтобы супружеская жизнь была такой же длинной, как эта нить. Она только начала есть, как случайно перекусила нить. Наверно, хватит. Не всю же куксу она должна проглотить.

Теперь надо уложить в постель доску и лечь возле нее. Но откуда же взять силы, чтобы перенести все это?

И снова будто чей-то голос напоминает ей, что иначе она погубит родных. Девочка поднимается, берет доску и кладет ее на циновку. Словно подчиняясь какой-то неведомой силе, подкладывает под доску подушечку и ложится рядом. Так она должна спать до утра…

— Сколько времени осталось до рассвета? — громко спрашивает Мен Хи.

Ведь прошла уже целая вечность. Сколько же еще надо лежать? И чудится ей голос матери:

«Далеко-далеко, на краю земли, есть исполинская гранитная скала. Раз в тысячу лет на нее садится маленькая птичка, чтобы поточить свой клюв. Когда птичка источит, сотрет клювом всю скалу, пройдет один день вечности».

— Так вот сколько надо здесь лежать… — шепчет Мен Хи.

Но она выполнила свой долг, и ей теперь совсем не страшно. Она уже не боится доски, лежащей рядом, но ненавидит ее всеми силами своей исстрадавшейся души. Она бьет кулаками, царапает, кусает эту доску и наконец засыпает.

В деревне Змеиный Хвост творилось что-то неладное. Вскоре после похорон Тхя неожиданно умер один крестьянин, а еще через день — батрак. Через три дня после похорон умерли сразу шесть человек.

Ничего необычного в этом Ли Ду Хан не видел. Смерть часто приходила в деревню, особенно весной, когда уже совсем нечего было есть. Беспокоило его лишь то, что крестьяне скрывали покойников, хоронили их ночью, тайком от полиции. Так бывало, когда люди умирали не от голода, а от болезней. Потом Ли узнал, что перед смертью люди горят так же, как горел и его Тхя.

Помещик испугался. А назавтра его вызвали в уездный город Пучен к капитану полиции Осанаи Ясукэ. В тот же день Ли Ду Хан вернулся, и в усадьбе поднялась суматоха. В большие арбы грузили сундуки, куда-то угоняли скот, заколачивали пустые комнаты. Всю ночь и еще на следующий день люди упаковывали и увозили вещи. В этой суете как-то забыли о Мен Хи, и рано утром она ушла на озеро, а когда вернулась, в поместье никого не было.