Расскажите о том, как вы встретили двойника Бродского в Москве.

Еду однажды в троллейбусе к себе домой. Какой-то мужчина пытается ко мне приставать, я отодвигаюсь, но не смотрю на него. Выхожу на своей остановке, он выходит за мной: "Девушка, можно с вами познакомиться?" Тут я на него взглянула и увидела, что это Бродский. Во всяком случае, таким я его представляла по фотографиям. Я схватила его за руку и потащила к себе домой. Он обалдел от неожиданности. Дома был мой тогдашний муж поэт Бердников, который знал Бродского. Я хотела ему показать этого человека, чтоб он оценил сходство (вдруг тайный брат, близнец?). Звоню в дверь. Он спрашивает: "Кому это вы звоните?" — "Мужу". Он совсем перепугался, пытался убежать. А я его удерживаю. Муж открывает дверь и чуть не лишается чувств: "Бродский" (дело было в 1980 году). Мы заходим в квартиру, я расспрашиваю, кто он, что он. Выясняется, что никакого отношения он к Бродскому не имеет и его не знает, а занимается стройматериалами. От смущения он смотрит на стены, потолок и говорит: "Вам нужно срочно делать ремонт". — "Нет, ремонт — это не для меня, — говорю, — сойдет и так". — Он уходит. На следующий день обрушивается потолок, и мне приходится делать ремонт.

А вы когда-нибудь надеялись встретиться с ним?

Да. Мне приснился сон однажды. Бывают редко такие сны, которые, когда просыпаешься, кажутся реальностью и не забываются. Снится мне, что я куда-то приезжаю, в незнакомое пространство: полусельская местность, какие-то домики, покрытые красной черепицей, мельницы, травка зеленая. И там я встречаюсь с Бродским. Такое счастье, как только во сне бывает. Я тут же звоню Рейну и рассказываю ему подробности сна, как я встречалась с Бродским. Он говорит: "Ты сумасшедшая. Ты понимаешь, что никогда в жизни ты с ним встретиться не сможешь, потому что его не пустят в Советский Союз, а тебя не выпустят отсюда. А пейзаж, который ты описываешь, это Голландия. Мельницы есть только в Голландии". Теперь я знаю, что не только в Голландии. Но познакомились мы с Бродским именно в Голландии.

Это было на международном поэтическом фестивале в Роттердаме в 1989 году. Пожалуйста, расскажите об этой вашей первой и единственной встрече с Иосифом.

Это был мой первый выезд на Запад. Меня пригласили организаторы фестиваля, голландцы. Но это было не просто, пришлось вмешаться голландскому посольству, меня не выпускали. Были Ахмадулина, Кушнер, Рейн, Парщиков, Айги и я. Это были годы перестройки, я была популярна, у меня брали интервью западные корреспонденты, я выступала почти ежедневно. В общем, выпустили. Я знала, что там будет Бродский, это волновало меня больше всего. Когда прилетели, Рейн вдруг сказал мне, что не познакомит с Бродским, если я не выполню определенных условий. А без него, мол, никак мне с Бродским не познакомиться. Надо учесть, что к тому времени девять лет мы были дружны. Я обиделась, мы поссорились. С Бродским я познакомилась сама, мы просто шли навстречу друг другу и столкнулись, я его, конечно, узнала, и он меня, кажется, узнал. Мы сели на диванчик и стали разговаривать, голландское телевидение, "RTL", нашу встречу засняло. Они мне дали видеокассету с этой передачей, а потом у меня ее кто-то украл из дома.

О нем вы разговаривали? Он знал о ваших встречах с родителями?

Знал. И стихи мои знал. Мне еще Юра Кублановский говорил, что когда он был в Нью-Йорке, видел у Бродского на столе мои самиздатские книжки. Я не очень хорошо помню, о чем они разговаривали: встреча была для меня шоком. Мы сидели на диване и разговаривали все утро, потом он сказал: "Пойдемте обедать". Мы вместе обедали, собственно, провели вместе все время, что он был в Роттердаме.

А он там был всего сутки.

Да, и вот эти сутки мы провели вместе. Мне трудно описать эту встречу. Ну если бы я встретила Христа, может быть, это произвело бы на меня такое же впечатление… то есть это была не та встреча, когда знакомишься с человеком, которого уважаешь и ценишь, это было почти ирреально (все же я сжилась с мыслью, что только машина времени могла бы свести нас в одном пространстве). Помню картинку, как мы обедаем каким-то вареным мясом с вареной морковкой, местная кухня. Я пытаюсь высказать Бродскому свои восторженные чувства, но он эту тему категорически отвергает. И рассказывает об Одене, Фросте, о том, как он их переводил. В его поведении со мной я не почувствовала высокомерия. Хотя, будучи для меня кумиром, он мог бы красоваться как угодно.

Что-нибудь в Бродском вас разочаровало?

Под утро, в конце нашей встречи, именно этот вопрос он мне и задал. Я сказала: "Нет". Нет. Он вообще-то повел себя невежливо по отношению к русским поэтам. Когда вечером мы вошли в отель, я села за русский стол, он — за американский. Потом он подошел к нам и пригласил меня за американский стол, одну меня. Другие поэты могли обидеться, но я, как вы догадываетесь, даже не колебалась в своем выборе. Встала и пошла с ним. С некоторыми из присутствовавших мои добрые отношения закончились в Роттердаме.

И таки некоторые обиделись. Лиги отказался говорить со мной о Бродском осенью того же года, когда я собирала интервью для первого тома "Бродский глазами современников".

Дальше мы гуляли с Бродским и с Дереком Уолкоттом. Подруга Дерека, Зигрит, много нас фотографировала.

Тогда Дерек Уолкотт перевел ваше стихотворение "О пределах", все версии его перевода мы два года назад опубликовали[130]. Было это сделано по инициативе Иосифа и с его помощью или с вашей помощью, ведь Дерек знает французский?

Я помню, что были изданы книжечки каждого участника фестиваля с его стихами по-русски, по-английски и по-голландски. Английские переводы моих стихов сделал Джим Кейтс, в том числе "О пределах". Инициатива пере-перевести это стихотворение была Дерека, но он не знает русского языка. Кажется, Бродский сказал, что это плохо переведено на английский; видимо, Дерек переводил с его подачи. Но это было неважно. Я была рада и благодарна этим суткам, что я с ним провела. Потом, впрочем, я не продолжила общение, когда была в Америке.

Почему? Этого было достаточно или вы боялись разочароваться?

Это могло стать лишним. Мне не хотелось выходить из идеальной плоскости, а так он вроде должен был бы мне помогать, как помогал другим поэтам, приезжавшим из России. Этого я совсем не хотела. Может, из гордости, не хотела быть "младшей". И у меня, конечно, был очень сильный комплекс узника, знавшего только зону СССР; те, кто оттуда сбежал, эмигранты, вели себя по отношению к приезжавшим в тот период на Запад как менторы, а иностранцы относились как к модной игрушке, называвшейся "поколение Горби".

Может, вы боялись, что произойдет что-то более личное?

Нет, дело в том, что конец нашего общения в Роттердаме к этому сюжету и привел, что меня испугало. Во-первых, я знала, что у него больное сердце, он всю ночь не спал, курил одну за другой и пил "Bloody-Магу". Я боялась, что сердце не выдержит. Во-вторых, ни к каким отношениям с человеком Бродским я не была готова, привыкнув общаться с его текстами. Это как отношения с языком — не все можно себе позволить.

Показался ли он вам холодным человеком или, наоборот, страстным и теплым?

Он мне показался эмоциональным, живым, независимым, сильным, а встретилась я с ним, когда он уже был очень болен.

В 1989 году он чувствовал себя еще очень прилично, вторую операцию на сердце он перенес в декабре 1985-го. Я знаю, как эмоционально он переживал всякую ситуацию. Как сочетается это качество его характера с холодностью его стихов?

Его стихи не холодны, так воспринимается то онтологическое знание, которым они пропитаны. Его не ждут в стихах, его вообще не ждут от поэтов — "поэзия должна быть глуповата". По крайней мере, в русской, пушкинской, традиции. Бродский писал формулами, строки его стихов и эссе можно цитировать, как пословицы. Сейчас молодое поколение к его посланиям нечувствительно.