Таких, как он, много?
Да. Это же надо такое придумать! Я сказала, что я не принимаю такого комплимента. Он мог делать комплименты, чтобы сделать человеку приятное, но не чтобы получить от этого какую-то выгоду.
Его недоброжелатели говорят, что Иосиф знал, как использовать людей, на какие кнопки нажать, с кем водить компанию.
Это совсем не в его характере. Он мог иногда нажать какие-то кнопки, чтобы кому-то помочь.
Иосиф говорил, что к концу жизни он все чаще накладывает на себя запреты. Вы наблюдали какие-то ограничения, запреты?
Он стал мягче, он стал добрее, безусловно. Стал отвечать на письма даже совсем незнакомым людям. Он написал совершенно потрясающее вступление к моей книге, которая, наверное, вообще никогда не выйдет. Он несколько глав прочел и предложил написать вступление. Потом наследники требовали, чтобы я его вернула.
А книга написана?
Книга написана, я ее редактирую.
У кого-нибудь есть копия этого вступления? Мне казалось, что я собрала всю его прозу, но это эссе мне неизвестно.
Нет, ни у кого нет. Я его найду и вам пришлю. Он, помню, звонил мне целый день — я была в Коннектикуте — и выяснял детали, а потом написал его за два дня. А еще я его научила плавать, он же не умел плавать.
Да, во время одной геологической экспедиции он дважды тонул.
Однажды после операции на сердце он приехал в Коннектикут к Либерманам, там был теплый бассейн с соленой водой. Я сказала: "Как не стыдно — не уметь плавать! Это же необходимая гимнастика для вашего сердца". Он сказал, что боится воды. Татьяна говорит: "Уверена, Иосиф, что она вас уговорит". — "Ну конечно, даже если она меня утопит, я пойду", — ответил он. Потом он мне кричал: "У меня сейчас будет разрыв сердца!"
Очень любопытные детали, благодарю вас.
Этих вещей никто не знает. Может быть, через сто лет кому-нибудь будет интересно.
Это интересно, поскольку в ближайшие десятилетия вряд ли появится официальная биография Бродского. Слишком много ограничений и запретов.
От кого исходят эти запреты?
Якобы от самого Иосифа.
Не верю.
Может быть, Мария не так его поняла. Казалось бы, мы уже все знаем о его жизни. Какие могут быть секреты?
Если будет объективная биография, что не просто: человек начинает писать и уже врет. Люди, которые рассказывают, всегда немножко добавляют. Если писать всю правду о Бродском, то тогда надо писать про все его похождения. Мария этого не хочет. А если взять один аспект, это же будет неполноценный человек. В последний день Иосиф говорит: "Елена, вы ведь знаете, уже девятнадцать лет я в вас влюблен". Я говорю: "Так что же, юбилей на следующий год будет?" И он: "Боюсь, что без меня".
ЛЕДИ НАТАША СПЕНДЕР[104], ИЮНЬ-СЕНТЯБРЬ 2004
Вскоре после смерти вашего мужа Иосиф написал эссе в память о нем (6:386–407). Вам оно понравилось?
Да, понравилось. Это наиболее достоверный и живой портрет Стивена.
Знакомство Иосифа со Стивеном Спендером состоялось задолго до их настоящей встречи. В июне 1965-го Стивен передал с Ахматовой для Иосифа граммофонную запись оперы Пёрселла "Дидона и Эней". Помните этот эпизод?
Да, о двадцатипятилетнем поэте, находящемся в трудовом лагере на севере России, мы со Стивеном услышали от Анны Ахматовой в 1965 году, когда она приезжала в Англию для получения почетной степени в Оксфорде. Мы послали ему через Ахматову том Джона Донна, запись Ричарда Бёртона, читающего избранные стихи английских поэтов, и какие- то "теплые вещи". Это стало прелюдией к одной из самых благодатных дружеских связей Стивена на склоне лет.
Вы присутствовали на церемонии в Оксфорде, когда Ахматовой присвоили почетную степень?
Я — нет, Стивен видел ее в Оксфорде, он присутствовал на церемонии. Потом я виделась с ней в Лондоне, обо всем этом написано в моей статье[105].
Вы помните, как она выглядела, о чем говорила?
Она была чудная, правда, чудная. Она была невероятно величественна, но очень иронична.
Кто был у нее переводчиком?
Переводчика не припомню, по-моему, Ахматова говорила по-английски.
Вы были самым первым человеком, с кем Бродский познакомился, когда Оден привез его в Лондон в июне 1972 года. Вы встретили их в Хитроу и отвезли к себе домой. Что вы помните из того случая?
Уистан Оден привез его пожить к нам в Лондон спустя всего неделю или около того после его отъезда из Ленинграда. Самые яркие воспоминания остались от его первой недели в Англии в 1972 году, а затем от нашего последнего приезда в Нью-Йорк в 1994-м, в последние месяцы жизни Стивена. Хотя между этими эпизодами двадцать два года, обе картинки составляют единое целое. Как и у других больших художников, с кем я дружила, например у Генри Мура или Стравинского, его внутренний дух оставался неизменным, как бы сильно ни закручивалась и ни перестраивалась художественная и духовная жизнь вокруг него.
Вы заранее знали, что Оден привезет с собой Бродского?
Да, Оден позвонил из Австрии.
Каково было первое впечатление от Иосифа?
Первое впечатление у меня от Иосифа — как от Стравинского, его собрата по изгнанию — искрометная творческая энергия, рвущаяся наружу из слишком тесного тела. Естественно, в тот первый вечер нас заботило, как он чувствует себя, грубо оторванный от семьи, друзей, привычной повседневной жизни, даже от родного языка. То, что он называл "ретроспективным механизмом" потока сознания изгнанника, видимо, работало на полную мощность. Однако нас поразила его поэтическая решимость быть открытым любым впечатлениям. С самого начала мы восхищались его силой и не ощущали разницы в возрасте — он был на тридцать лет младше Стивена и всего на пять старше нашего сына Мэтыо, с которым всегда был особенно близок.
Бродский был поражен красотой голосов в вашем доме: "Было ощущение, что комнату внезапно заполнили все вообразимое благородство, благожелательность, грация и отстраненность английского языка" (6:388), — писал он. Как звучала английская речь Бродского на подобном фоне?
Он имел в виду в основном английский Стивена, язык Уистана был уже американизирован. Иосиф проявлял излишнюю скромность по поводу собственного разговорного английского. Он говорил свободно, только иногда сбивался, словно шел по камням через ручей; мысли у него опережали речь и благодаря своей абсолютной силе побеждали. Его необычайная осведомленность, в силу широты круга чтения, делала секундные заминки практически незаметными. Это право поэта — отвергнуть неточное слово. Я раньше думала, что его "Well" перед каждой репликой служило предварительным извинением за возможную неточность формулировок с точки зрения требовательных стандартов поэта.
Как обнаруживала себя любовь Бродского к английской поэзии?
Я была поражена тем, какие вещи он знал, когда он делился своей страстью к английской поэзии за ужином с Уистаном и Стивеном. Иосиф был в ударе, обращался к поэтам всех веков, не только к своему любимому Джону Донну. Меня поразило, сколько он помнит по-английски. Уистан обладал великолепной вербальной памятью, но у Иосифа память была лучше.
Пожалуйста, перескажите тот случай, когда Оден и Бродский декламировали дуэтом стихотворение Джона Бечемана, которое начинается "Up the Butterfield aisle / Rich with Gothic enlacement…"
Поскольку мы должны были присоединиться к Джону Бечеману через несколько дней на обеде у местного епископа, все трое начали цитировать Бечемана. Иосиф, к моему удивлению, на одном дыхании выдавал целые стихотворения, а затем присоединился к Уистану, чтобы нараспев прочесть роскошным дуэтом:
