Как это часто бывает, во время трапезы мы с подругой о чем-то сильно поспорили, и во время длительной паузы по радио что-то начали передавать о Бродском. Хотя тон диктора меня насторожил, я не успела задуматься, как подруга меня спросила, когда я в последний раз видела Бродского. Пришлось вспомнить. Наша последняя встреча была на ежегодном собрании международного ПЕН-клуба в Вашингтоне в 1987 году. С российской стороны были приглашены Александр Кушнер, Юнна Мориц и другие. Отвлекшись и отдавшись своим воспоминаниям, я так и не успела узнать о свершившемся несчастье и вернулась в тот вечер на Украину в полном неведении. Только несколько месяцев спустя я прочла некролог о нем в журнале "Ньюйоркер", который получила с обычным опозданием. Никто даже не подумал мне о его смерти сообщить, и я до сих пор не могу понять, кто более оторван от мира был в тот момент, я или мои близкие? Ибо среда, в которой я обитала, была среда распада советской империи, где по вечерам все сидели без света, без воды, где показатель смертности выше рождаемости, где народ просто спивается оттого, что ему нечего делать. А среда моих близких — это среда избытка информации на каждом шагу, это и Вавилон, и Авалон, и рухнувшие баш ни-двойники, которых, слава Богу, Бродский не застал в падении.

"Вы можете многое сказать о человеке по эпитету, который он выбирает", — писал Бродский в эссе о Стивене Спендере (6:386). Какие из эпитетов Бродского помогают нам понять его самого?

Ну в одном из моих сонетов, посвященном Бродскому, я его называю "роаминг", то есть бродячим, хотя я знаю, что этимология его фамилии скорее всего связана со словом "брод", что по-немецки и хлеб и буханка хлеба. Но мне ближе ложная этимология его фамилии по созвучию. В моем стихотворении "Вер Блюд" Бродский у меня и бродячий, и хлеб насущный.

Бродский, кажется, считал, что поэт — личность исключительная. Свойственно ли Бродскому романтическое видение своего дара?

Мне кажется, что Бродский, конечно, верил в божественное провидение — не столько в романтическом смысле, сколько в метафизическом.

Вы помните строки Бродского: "Набери, дружок, этой вещи в горсть, чтоб прикинуть, сколько до Бога верст…" ("Метель в Массачусетсе", 1990). Был ли он ближе к Господу, чем мы?

Нет, не думаю. Поэт, который написал, что вера — это почта в один конец, не может быть ближе к Господу, чем другие смертные. Его обращение к Господу Богу в стихах, по моему мнению, в основном обращение к Высшему Разуму за пределами музы. Другое дело, что его рождественские стихи невероятно религиозны, но не в богословском, а чисто в эстетическом смысле, то есть я хочу сказать, что не надо здесь становиться жертвой заблуждений в намерениях.

Надо отдать должное роли невостребованной любви в его поэзии, поскольку Бродский обращался к Богу именно с ощущением невостребования, благодаря чему его религиозные стихи особенно производят сильное впечатление.

Возможно, неуместно говорить об отношении Бродского к Богу в контексте дарвинизма, эволюции и олимпиады, тем не менее Бродский был в первую очередь настоящим макси мал истом, и его больше интересовали человеческий потенциал и развитие человека, чем то, что можно определить как божественное в человеке. Я помню его реакцию, когда я несколько небрежно упомянула олимпийские игры, он меня быстро поставил на место и прочел целую лекцию на тему значимости олимпийских игр.

Каким он был и каким он хотел быть! Он, наверное, хотел быть красивым высоким усатым мужчиной, потому что он таких ненавидел.

Это остроумно, но не совсем точно: он любил Марка Стрэнда, высокого и красивого, а из усатых любил Джовани Бутафаву. Обоим посвятил стихи. Что не устраивало Бродского в его звездном статусе?

Он плохо воспринимал патетику неискренних отношений, ну как и все звезды. Успех — отрава для поэта.

Я знаю, что у вас есть стихотворение, посвященное Бродскому. Можно мне взять его для этого сборника интервью? По какому случаю оно было написано?

У меня есть много стихов, посвященных Бродскому, самое любимое — это моя "Ода лире, вышедшей из строя", сожелению, "Ода…" на английском, и перевести ее ни у кого нет ни сил, ни желания, хотя я готова открыть конкурс и вознаградить победителя, если такой найдется. С концом прекрасной эпохи Бродского и нашей общей утратой я потеряла свою музу, и моя лира окончательно вышла из строя. Сами убедитесь в этом. Предлагаю включить в ваш сборник стихотворение "Вер Блюд", тем более оно хорошо воспринимается в контексте интервью на тему перевода "Новогоднего" Цветаевой.

Вер либр блюсти —

Моя страсть. Два

Горба лопатки

Передвигают горами.

Созвучие блюд

Не в своих тарелках

И есть остранение

Птеродактиля,

Т.е. озарение.

Он же и праотец

Бустроферона, пашущего

Строфами во времена оно.

От версты до верси —

Фикации, одни milestones,

Землемерами окопы изме —

Ряющие, рифмой в час.

Я гусиным пером

Воспевала бывало

Некого бродячего хлеба

Насущного, гусляра.

Языком Шекспира

Извивалась, венками

Сонетов обручала

Лысину имярека,

Он же король бубновый,

Наотрез отказавшись

Пасти мой блюд,

Соблюдая некий дистанс.

Тем не менее я доила

Бустроферона в межах,

До отвала штурмовала

Дактилями, птеродактилями,

Анжамбментами, цезурой,

Виланелами, сестинами,

Одами, сонетами,

Tempo rubato и т. д.

Бродила, боготворила,

Вирши, вирши заплетала

Лептами в русую косу

Оды порчи моей.

Мой град, твой град,

Махнулись брегами.

Это мой Гудзон

Трубит в твоих элегиях.

Твоя Нева обтекает,

Разбухает во мне

Оттеками почек.

Соль впитанная сваями.

Поминки загадочные

Под венецианским небом

Миновала. Как и весь

Греческий хорей вдовий.

И не от излишка

Ретивого, ан нет.

А от кораблекрушения

Общего такого, финала

Речи.)]?! то бишь эпохи.

День Касьяна, 1980 г.,

Энн Арбор, штат Мичиган.

Перевожу "Новогоднее"

Под Вашим руководством.

Спотыкаюсь, осознав,

Что и мне предстоит

Узнавать, отпевать,

А лучше не скажешь…

С Новым Местом!

"С Новым Годом — светом — краем — кровом!..

С новым звуком, Эхо!

С новым эхом, Звук!"[127]

ТАТЬЯНА ЩЕРБИНА[128], 10 МАРТА 2004, ЛОНДОН

Сколько вам было лет, когда вы впервые услышали имя Бродского?

Шестнадцать. Но сперва я прочла стихи и тогда стала пытаться узнать, кто автор. Узнать почти ничего не удалось, питерская жизнь была тогда далекой и абстрактной, во всяком случае, для тех, кто меня окружал.

А когда вы познакомились с его стихами?

Это был 1971 год, я заканчивала школу. Кто-то дал мне десяток половинных машинописных листков, там были стихи 1961 года: "Пилигримы", "Рождественский романс", "Ни страны, ни погоста" — понадобилось десять лет, чтоб они до меня дошли. Я была сражена. Я хорошо знала поэзию, читала с раннего детства, многое помнила наизусть. Когда я сдавала экзамен для поступления во французскую спецшколу, всех просили прочитать стишок. Я начала "Сказку о царе Салтане", через некоторое время меня прервали, сказали, что достаточно, но я продолжала, возразив, что произведение нужно читать целиком. К поэзии я относилась трепетно, тем более что, по семейному преданию, долго не начинала говорить и первое, что произнесла — были стихи. В старших классах я делала поэтические вечера-спектакли Блока, Есенина. Копалась в архивах Литмузея. Пастернака мне не разрешили делать в актовом зале, но дали два часа в классе вместо урока литературы. Я даже зачитала стенограмму об исключении Пастернака из Союза писателей. Учительница литературы (у нас была уникальная, либеральная школа) сделала мне замечание: "Ты ругаешь хрущевские времена, прошлое все ругают, а вот настоящее…" Настоящим был Бродский, кто-то рассказал, что его судили.