На станции он приметил только красавца радиста да молоденького аспиранта, а начальник Чердынцев ему даже понравился: жестковатый, сухой, деятельный, каким и должны быть начальники. Пройдет еще несколько лет, и Малышев сам воспитает в себе эти качества. Сейчас ему еще далеко до настоящего командира. И хотя характеристики ему дают положительные, в личных беседах то командир полка, то командир дивизии нет-нет да и намекнут, что у него еще недостает чувства дистанции, которое отличает опытного офицера от молодого. Это чувство дистанции он и проявит, когда снова попадет на гляциологическую станцию. А попасть туда надо, и как можно скорее.

Уразов не стал возражать, когда Малышев сообщил, что должен вылететь на озеро: там его солдаты. И хотя сводки от сержанта поступали благополучные — женщины и дети перевезены с рудника, грузы доставлены на рудник, капитан Соболев, пробившийся таки к Ташбаю, принял и переправил эвакуированных на восток, в город, — все равно Малышев должен был навестить свой десант. И попутный вертолет под рукою, летит на рудник Коржова с медикаментами и продуктами.

Вертолетчики вылетели рано утром, когда нисходящие и восходящие токи воздуха еще чуть заметны, только изредка вертолет проваливается, словно попадает в вакуум, но все же полет приятен…

Над завалом зависли ненадолго, Малышев осматривал гребень завала, то место, где придется взрывать эту перемычку, чтобы начать спускать воду. На завале теперь каждый день дежурили альпинисты — подъем стал почти безопасным, обвал перестал дышать. Только порой как бы сами собой вдруг скатывались небольшие лавины, но работе они не вредили, солдаты уже отошли от подножия завала. А альпинисты отыскали несколько подъемов, где камень и сланцевая глина плотно слежались. Вон и палатка альпинистов, скалолазы выбежали, машут руками и альпенштоками, приветствуют пилотов. Малышев взглянул попристальнее на озеро, которое сторожат эти альпинисты, и взгляд его стал острым и сердитым.

Озеро подходило к самому краю завала.

Когда вертолетчики по просьбе Малышева опустились пониже, стало ясно: через неделю оно перехлестнет гребень этой дамбы и хлынет на кишлак.

Малышев сразу забыл, зачем он отправился на озеро. Вынул из планшета бланк радиограммы, набросал несколько строк. Он просил начальника гляциологической станции по возможности быстрее составить прогноз повышения уровня воды: должны же у гляциологов быть хоть какие-то данные о системе рек и речек, которые несли в озеро свои воды. И сообщал, что надеется получить ответ через Коржова. Сказать, что сам собирается побывать на станции, он не захотел.

Он оглядел далекий голубой горизонт, казавшийся беспредельным, хотя горы почти что рядом. Беспредельность эта была порождена цветом воды, цветом неба, и, хотя горы были отчетливо видны, все равно казалось, что озеро, как море, сливается с небом.

Он показал вертолетчикам на юг, и они пошли по южному берегу озера. Снова под ним была перворожденная пустота, еще не ставшая обиталищем ни рыбы, ни водного зверя, просто вода, словно бы дистиллированная, какая продается в аптеках, без жизни, даже без надежды на жизнь, потому что Малышев выпустит ее из плена до того, как в ней начнется жизнь. Так он решил, так он и сделает.

Но она жила, эта вода. Она плескалась о скалы и смывала с них не космическую пыль, а то, что могло стать почвой, а в воде становилось илом. Этот ил мог стать пищей для планктона. Птицы занесут сюда икринки на своих лапках и крыльях. Так дикие утки переносят жизнь из водоема в водоем на тысячи километров. Икринка тоже умеет приспособиться к путешествию.

Но все-таки оно было мертвое, это озеро, и, как все мертвое, пугало. И оно все прибывало и прибывало, так что поневоле думалось, а не перельется ли оно через край, не проломит ли тонкую стенку завала.

Даже вертолетчики, лихие парни, ползавшие над самыми горами с риском разбиться от порыва ветра, и те стремятся прижаться к берегу, словно золотая, фиолетовая, синяя гладь может вдруг всплеснуться в небо и захватить с собой их неуклюжую машину.

Через час они дотянули до Ташбая.

Береговая дорога была теперь затоплена до самого кишлака. Ташбай стал перевалочной базой: отсюда понтоны Малышева перебрасывали продукты на рудник и на гляциологическую станцию. Малышев расспросил Севостьянова о последних рейсах. Понтонеры устали, это было видно и без расспросов, но держались мужественно. И сейчас они готовились к рейсу: везли на рудник муку, а оттуда собирались забрать последних женщин. Коржову надоела война с женами, не желавшими покинуть мужей, и он объявил решительный приказ об эвакуации.

О гляциологах Севостьянов сказал, что там все в порядке: дети здоровы, а спасенный им «крестник» даже и не кашляет, продуктов туда подкинули, а перевозить ребят еще раз через все озеро не стоит — опасно. Было уже несколько ветреных дней, когда понтоны захлестывало волной, приходилось отсиживаться в разных бухтах и бухточках, а тут и отсиживаться-то трудно, того и гляди, расшибет о скалы. О Томе Севостьянов ничего не сказал, но это и к лучшему: значит, здорова.

Вертолетчики ушли на рудник Коржова, пообещав завтра прийти за Малышевым.

К Коржову Малышев и его понтонеры попали только поздно вечером. Озеро было черным, скалы словно припали к нему, и вряд ли понтонеры отыскали бы рудник, если бы не прожектор, вынесенный Коржовым к самой шахте, в гору. Прожектор, как догадался Малышев, служил не только маяком — при его свете горняки продолжали возводить защитную стенку. А вода уже плескалась у самого, ее подножия.

Все дома были затоплены. В палатках шахтеры соорудили печи, и Малышев был благодарен Коржову, пригласившему его к себе, — к ночи на озере стало холодно. Понтонеров ждали тут как посланцев с Большой земли. Они везли письма, посылки, пакеты с чистым бельем — все, чем могли женщины, поселившиеся в Ташбае, облегчить жизнь своим мужьям, так же, как в войну, вдруг перешедшим на казарменное положение. И палатки у них были военного образца, не хватало только приказов да рапортов…

Малышев с удовольствием выпил стопку неразведенного спирта, поел всухомятку — Коржову было не до хозяйства, — прилег и сразу уснул.

Снилась ему вода. Подводный городок горняков и подводная станция на леднике, и он все спрашивал у Томы, почему она осталась жить под водой, а она лукаво улыбалась и отмалчивалась. Так он и не добился от нее никакого ответа.

Утром проснулся за полчаса до побудки, согрел воды и побрился. Сегодня он увидит Тому, и ему хотелось предстать перед нею во всеоружии, если уж ей вздумается — а он это предчувствовал — сравнивать его с гляциологами. Но на этот раз он ее там не оставит!

Понтонеры уже повыкидали на временную деревянную пристань, которую каждый час приходилось подтягивать все выше на берег, грузы для Коржова и ждали Малышева. Севостьянов уступил ему место в амфибии, а сам перебрался на первый понтон, и Малышев, помахав провожавшему их инженеру, включил мотор.

Проводив Малышева, Чердынцев долго стоял на деревянном причале, обраставшем ледниковым припаем из мелких льдин и льдинок. Он думал о том, что придется деревянный причал закрепить канатами и все время поднимать его вверх по мере повышения уровня воды, иногда вполоборота смотрел на станцию, но видел только зашторенные окна. Женщины, что приехали с детьми, боялись, видно, простуды и, проводив понтоны и катер, заняли верхний этаж и забронировались зыбкой преградой занавесок и штор. То окно, что всего больше занимало Чердынцева, вообще не открывалось, будто занавеси там были железобетонные.

Он стоял на холоде, мерз, проклиная себя за нерешительность. Надо было пойти в дом, сказать Тамаре о том, какие права заявил на нее Малышев, но идти он не мог, будто ноги отнялись. И сердито думал, что никуда не пойдет и никого ни о чем не спросит. И вдруг услышал шаги.

— Вы еще долго собираетесь стоять на своем посту?