— Думаю, товарищи, что надо пробить канал по целику и выпустить воду не через завал, а здесь, через гребень утеса. Тревожить завал опасно.

Нивелировщики, прилетевшие с Ованесовым и заместителем министра строительства, отстали вместе со своими помощниками. Они снимали план русла, плато, завала. Малышеву хотелось посмотреть, что у них получается — в горах без инструмента даже опытный инженер может ошибиться, — но Уразов все стоял на месте, будто примериваясь к тому, что сказал Малышев. И Малышев снова подумал, что задачу на него возложили серьезную и, может быть, даже невыполнимую.

Ованесов предложил:

— Перенесем обсуждение в райком. Видите, старики допытываются, что вы сказали.

— Они все равно должны принять участие в нашем обсуждении. У нас так заведено! — напомнил Адылов. Но на Малышева посмотрел сердито: — Сколько же времени понадобится для того, чтобы проложить новое русло? Вы об этом подумали?

— Я должен посмотреть сначала нивелировочный план местности.

— Тогда пойдемте обратно, — предложил Уразов.

В двадцать один час заседание началось снова.

В маленьком зале райкома людей прибавилось. Освещен был только стол президиума, люди в зале сидели тихо, Малышеву порой казалось, будто там никого и нет. Но вдруг взблескивали чьи-то глаза, кто-то снимал папаху, вытирая вспотевшую бритую голову, и на нее падал блик от одной из настольных ламп, и Малышев сразу начинал испытывать стеснение в груди. Ведь эти люди — да и не только они, но и все в кишлаке и в других кишлаках и городах — ждали, к чему придут члены комиссии.

План ущелья лежал на столе перед Малышевым, и капитан, склонившись над ним, рассматривал поспешно набросанные знаки, чувствуя дыхание молчаливых людей. Порой мысли его словно бы разделялись на два потока, и один был связан с планом, с цифрами, а другой касался этих людей: «А здесь ли учительницы, что смотрели расширенными глазами на меня, будто я и есть Хизр — посланец аллаха?» Но он тут же подавлял посторонние мысли, потому что главными были сейчас расчеты и в них эти две учительницы, три тысячи добровольцев, саперный батальон, двести или триста тонн сильнейших взрывчатых веществ занимали свои особые места. И когда он оторвался наконец от плана и выпрямился, он словно бы услышал общий вздох облегчения. И понял: молчание становилось уже непереносимым, оно вселяло страх…

— Мы слушаем вас, товарищ капитан! — мягко сказал Уразов.

Его узкое длинное лицо казалось спокойным, как будто он председательствовал на обычном совещании у себя в кабинете и дела, которые предстояло решить, были привычными. Но Малышев видел, как вздрагивали его крупные руки, скрещенные на столе. Это только привычка казаться спокойным, потому что для окружающих он — сила и власть, а власть должна быть твердой, чтобы преодолеть любое препятствие.

Но ведь и у Малышева в руках власть, а кроме того — знания. Уразов вынужден черпать спокойствие у Малышева, а. Малышев может быть просто спокойным. Впрочем, думать об этом спокойствии было легче, чем достичь его.

— Мое предложение довольно просто, — начал он, умеряя волнение и говоря тише, чем следовало. — Мы должны проложить новое русло по левобережному плато, где твердые породы оберегут канал от преждевременного размыва. Для того чтобы ускорить работу, произведем по всему руслу канала одновременный взрыв на выброс. После выравнивания дна канала взорвем перемычку в том месте, где обвал смыкается с плечом ущелья, не трогая самого завала, и пустим воду зарегулированным заранее потоком. По мере необходимости русло стока можно будет потом увеличить. В этом случае достаточно пробить определенное количество шурфов на перемычке и произвести еще один взрыв…

— А если произойдет подвижка всего завала?

Это заговорил инженер Ованесов. Ованесов, конечно, воевал, он помнит, что такое взрыв мины или артиллерийского снаряда и что остается от человека, попавшего под этот взрыв! Поэтому он думает прежде всего об опасности. Но ведь и все остальные думают об этом. Но, стоп! Ованесов продолжает. Да, у него несомненно есть не только возражения, но и предложения. Он прилетел сюда сразу после обвала, не один раз обошел все плато, во многом разобрался.

Ованесов не резко, но настойчиво протестовал против «взрывного» варианта. Беспокойство свое он оправдывал тем, что при таком мощном взрыве, какой предлагает Малышев, трудно учесть возможные колебания почвы. И тогда обвал может «потечь» вниз, открыть преждевременную дорогу воде. А кроме того, длительный процесс создания нового канала погубит посевы в низовьях реки, а города и поселки, останутся без воды так долго, что потери будут неисчислимы. По мнению Ованесова, проще всего разрушить завал в том месте, где он перекрывает само русло…

— А как вы пробьете эти четыреста метров шевелящейся земли? — не выдержал Малышев.

— Мелкими взрывами, — невозмутимо ответил Ованесов. — Я сделал предварительные расчеты. За две недели…

— За две недели озеро поднимется на двести метров. И первая струйка воды создаст такой селевой поток, что ни один кишлак вниз по течению не уцелеет!

— Это верно! — хмуро подтвердил председатель колхоза Атабаев. — Инженер не видал селей. Офицер видал. Для селя бывает довольно и маленького дождя. А тут хлынет водопад и понесет с собой весь этот завал…

— А если завал сдвинется с места при взрывном колебании почвы? — Ованесов тоже начал горячиться.

— Взрывом можно управлять! — резко ответил Малышев.

— Правильно! — поддержал его Даренков. — Капитан Малышев провел не один управляемый взрыв.

— Сколько дней понадобится по вашему плану, капитан? — Теперь Уразов смотрел сурово, и Малышев понял: он думает о главном, о людях, которые ждут воду, о полях, которые тоже ждут воду. И ответил коротко:

— Восемь дней.

— Кто поддерживает предложение капитана? — Уразов тем же прямым, суровым взглядом посмотрел на каждого из сидящих за столом.

— Я! — Даренков встал рядом с Малышевым.

— Я! — Атабаев подошел к этим двоим.

— Поддерживаю! — поднялся Адылов.

Это получилось как-то само собой, что каждый голосующий поднимался во весь рост, но в то же время придало необычную торжественность. Заместитель министра переглянулся с Ованесовым, пожал плечами и тоже встал:

— Принимаю.

Ованесов, бледный, растерянный, переводя взгляд с одного на другого, все-таки нашел силы сказать:

— Я запишу особое мнение.

— Это ваше право, — сухо произнес Уразов. И, обращаясь к капитану, спросил: — Когда приступите к работе?

Малышев прислушался к далекому гулу, доносившемуся из открытого окна, и ответил:

— Через полчаса. Мой батальон прибыл.

В двадцать два тридцать кишлак наполнился гулом машин.

Уразов закрыл заседание, и все члены комиссии вышли на площадь. На площадь высыпали все жители. В эту ночь никто, должно быть, и не собирался спать. Даже дети крутились между машинами, косясь на минометы, на тяжелые прицепы, на закурившиеся пахучим саксаульным дымком походные кухни. Возможно, ребятишки надеялись, что река вот-вот оживет, ведь солдат было так много, а по краю площади стояли жители кишлака с кетменями и тяжелыми ломами на плечах, а к ним присоединялись пробравшиеся по горным тропам люди из соседних кишлаков, и если все примутся за разборку завала, то мигом разнесут его по камешку. Совсем рядом с их кишлаком была могила какого-то древнего полководца, а над нею — гора. Учительница Фатима Атабаева рассказывала, что гору сложили солдаты того погибшего полководца: прошли шеренгой мимо могилы, и каждый положил на нее один камень. А выросла гора, в которой в прошлом году все лето копались археологи, да так и не докопались до погребения. Этим летом они приедут снова. Археологам тоже нужна вода, надо скорее выпустить реку из плена.

Солдаты разбивали палатки. Чайханщики и их добровольные помощники, гремя пиалами на подносах, обносили гостей горячим чаем. Во дворах, негромко мыкнув, падали под острым ножом бараны, пахло пловом и шашлыком — это дехкане, по призыву своего старейшины Атабаева, готовили угощение. К Малышеву подбежал Севостьянов, доложил: палатка разбита, телефон поставлен, уха и жареная форель готовы…