— Действуйте, товарищ лейтенант! — торжественно сказал Малышев и обратился к своим спутникам: — Тома, Александр Николаевич, пошли. На этот раз мы будем наблюдать за взрывом и водой со стороны кишлака. А то отрежет нас новая река, а у нас пока ни мостов, ни броду…

— А все-таки жалко! — вдруг сказала Тамара. — Такое прекрасное озеро, и никто не видал его! Тут бы туристский лагерь, ресторан, как на Рице…

— Озеро останется, — утешил ее Чердынцев. — Теперь его не скоро осушишь! Приезжайте в будущем году, когда в нем начнется жизнь. Мы угостим вас форелью…

— А если я захочу остаться здесь? Навсегда?

Чердынцев метнул быстрый взгляд в сторону Малышева. Капитан стоял, взявшись за трос, и, казалось, не слушал ее. А женщина пристально глядела на Чердынцева, не двигаясь с места, словно врезанная в голубое небо, потом вздохнула и пошла к веревочной лестнице.

Чердынцев спускался последним.

Внизу перешли высохшее русло реки и поднялись на высокий берег, на кишлачную площадь. Там уже собрались жители, солдаты, добровольцы.

Минеры бегом перебежали русло, затем в небо поднялась зеленая ракета — сержант сообщал готовность, — от блиндажа взлетела красная, и Чердынцев как-то против воли начал отсчет:

— Пятьдесят девять… Пятьдесят восемь… Пятьдесят семь…

Но видно, он поторопил время. Уже прозвучали его: «Три… Два… Один…» — а гребень все еще безмолвствовал, только становился все отчетливее, как графический рисунок черным по розовому, потому что за ним всходило солнце, все заливая светом. И в этот миг громыхнул взрыв.

Взрыв был похож на всплеск черной магмы. Так оживают вулканы — взлетает вверх конус, как будто срезанный ножом, — и в то же мгновение откуда-то из глубины взрыва плеснуло живое серебро. Оно лилось чистой струей, хотя над тем местом, где оно прорвалось, еще висела тяжкая мгла, летели вверх камни, похожие на вулканические бомбы, конус взрыва все расширялся, как будто полнился неестественной энергией, расталкивавшей частицы материи, а под ним, точнее, из основания этого клокочущего конуса, летел и летел серебряный водопад, пока не коснулся дна канала и не остался висеть в воздухе серебряной дугой. И только тогда послышался всеобщий крик, в котором с трудом можно было угадать обычные и в то же время страстно звучащие слова:

— Пошла! Пошла!

— Вода! Вода!

И солдаты, цепочкой расставленные по краю речного обрыва, не смогли удержать людей. Люди спрыгивали в старое русло и стремились на другой берег, берег новой, только что созданной этими людьми реки, бешено пробегавшей мимо. Вода сбрасывала с завала камни, гальку, преображая канал в живое русло, где уже мерещились сверкающие рыбы, хотя никаких рыб еще и быть не могло в этой холодной, как лед, воде.

Малышев сказал что-то своему ординарцу, и тот побежал по берегу к штабной палатке. И тотчас у солдат в руках появились тросы, длинные ломы, они бросились врассыпную к каналу, как бегут в атаку. А когда Малышев, Чердынцев и Волошина подошли к каналу, над водоворотами и подбоями уже висели на тросах добровольцы, пытавшиеся в этой трудной позиции разобрать внезапные завалы, которые сразу создала живая вода, подмывая берега, наталкивая камень на камень.

Пыль взрыва наконец осела, и теперь в завале виднелось все ширящееся светлое пятно водопада, да и водопад все понижался, как будто река сама примерялась к новому руслу и примеряла свои силы, чтобы не перехлестнуть через берега.

А внизу скакали на лучших конях джигиты кишлака, пытаясь обогнать поток и принести в следующее селение этот ликующий клич: «Вода! Идет вода!» И хотя Адылов уже позвонил по всей линии о пуске воды, все равно в кишлаках будут сторожко ждать гонцов у высохшего русла, а потом горцы побегут, чтобы увидеть первый всплеск воды, окунут ладонь и приложат ее ко лбу и сердцу, станут черпать пригоршнями воду, отведывая ее, такая ли на вкус, какой была раньше. И другие джигиты поскачут дальше, и так по всему течению возрожденной реки, на все пятьсот километров, все время обгоняя первый этот вал и везде возвещая: «Вода! Идет вода!»

И Чердынцев внезапно почувствовал слезы на глазах.

Он отвернулся, чтобы никто не увидел этой слабости, и медленно побрел в кишлак.

Он забрался в кабинет Адылова, прилег на диван и мгновенно заснул.

Проснулся около полудня. В здании райкома было так же тихо, как и на рассвете, когда он пришел сюда. На столе стоял наколотый сахар, на большой тарелке еще теплые лепешки. И записка Адылова:

Он умылся, налил чашку чаю, взял лепешку и позавтракал, стоя у окна. За окном была видна река, на берегу которой по-прежнему стояла толпа зрителей, как будто люди и не уходили отдыхать.

«А где же ночевала она? У мужа в палатке?» — Ему стало зябко от какой-то внутренней дрожи. А ведь он нарочно не пошел в палатку Малышева. Именно потому, что подумал: «Малышев захочет поговорить с нею!» Но и не предупредил капитана, что не хочет стеснять его. Впрочем, капитан и сам мог догадаться: ведь он объявил во всеуслышание, что Волошина — его жена. Значит, мог надеяться на некоторую чуткость.

Толпа на берегу канала не разрежалась. Сам кишлак казался заснувшим — ни души на улицах и в домах.

«Что ж, надо идти туда. Нельзя притворяться равнодушным к чужой радости. Да я и не могу быть равнодушным, как бы плохо ни было мне самому…»

Тут же на столе лежала кипа телеграмм… Рядом адресованная Чердынцеву записка: «Ознакомьтесь!» Чердынцев перелистал их. Во всех подколотых по времени поступления телеграммах звучало примерно одно и то же: «Вода достигла кишлака в такой-то час». В некоторых телеграммах, из тех кишлаков, где стояли водомерные посты, были добавлены первые показатели: «Расход ниже обычного…» Ну что ж, так и должно быть: река только еще набирает силу. Ей нужно снова залить потрескавшееся за время засухи дно, заполнить все ямы, стремнины и карстовые воронки. И хотя под стеклом у Адылова лежит сводка местного водомерного поста, показывающая, что расход воды из озера превышает обычную норму реки в два раза, как бывало только в весенние месяцы да в период сильного таяния ледника, в нижнем течении реки этот дебет еще не скоро скажется. И к тому же мирабы, наверно, открыли свои поливные каналы, посевы ждать не могут. Вот почему в низовьях воды еще так мало. Впрочем, вода размоет завал в ближайшие дни, и сброс еще увеличится. Озеро так велико, что запасов хватит на много месяцев. А потом можно увеличить проран обычным взрывом, чтобы осушить затопленные дороги, мосты, городок горняков…

Он думал обо всем этом почти машинально, все время оглядывая берега канала. Ему хотелось увидеть красное пятно среди серо-зеленых гимнастерок и белых халатов, толпящихся там. Там что-то делали, — кажется, строили мост. Да, в спешке перед взрывом часть машин была выведена на плоскогорье и осталась на той стороне канала. Ах да, ведь солдаты должны уйти на учения… А с ними уйдет и капитан Малышев, он сделал свое дело отлично. А уж с ним уйдет и она…

Он вышел на берег канала.

Саперы, вися на тросах, выравнивали откос канала, подмытый первыми валами воды: устраняли опасность обвалов. Взвод строителей возводил первый мост над новорожденной рекой. Сваи были уже вбиты, сейчас клали поперечные балки и стлани. Старики и женщины сажали молодые деревья по берегу канала. Среди женщин он увидел Тамару.

Она всякий раз удивляла его, удивила и сейчас. На ней было длинное узбекское платье без пояса, с глухим воротом, с узкими рукавами. Ей шел любой наряд, и в этом она была похожа на невесту-горянку, только светлые пышные волосы да синие глаза отличали ее от других. Рядом с ней трудилась одетая так же девушка, и они окликали одна другую по имени и на «ты», как старые подружки. А до вчерашнего дня она не знала здесь никого, кроме Адылова…

— Александр Николаевич, идите к нам! — весело окликнула она Чердынцева. — Знакомьтесь, это Фатима. Моя квартирохозяйка и опекунша. Что вы так смотрите на мой наряд? Это все Фатима…