— Что предлагаете вы? — Уразов смотрел на Малышева, казалось, спокойно, но Чердынцев видел, как напряглось его лицо.

— Заполнить все минные камеры одновременно, выбросить грунт на максимальную глубину, зачистить в течение ночи те возможные перешейки, какие останутся после взрыва между отдельными камерами, а утром взорвать перемычку. Минные камеры на перемычке мои саперы поставят после взрыва. Если даже взрыв несколько ослабит плотность завала, это только поможет нам быстрее решить главную задачу.

— Кто следующий? — сухо спросил Уразов.

Чердынцев взглянул на Малышева, который опустил голову, боясь, как видно, посмотреть в глаза тем, кто должен был решить, прав он или нет, опасаясь, что они предпочтут спокойную и неуязвимую позицию Ованесова. Но то, что позволил себе Ованесов, это нечестная игра. Не он ведь предложил проект взрыва на выброс, не он рассчитывал, искал, нашел и наконец уверился, что это и есть наилучший вариант. Так какое же право у Ованесова препятствовать отлично найденному решению? Только трусость и стремление обеспечить себе отступление? Как бы чего не произошло?

А вот и первое следствие любого сомнения. Члены комиссии молчат, переглядываются. Даже всегда решительный Адылов хмуро отворачивается от зоркого взгляда председателя комиссии, а ведь, судя по протоколам, он первым поддержал предложение Малышева. И сам Уразов колеблется, змея сомнения, которую подбросил в эту комнату Ованесов, ползет уже к его ногам.

На мгновение Чердынцеву показалось, что эта самая змея вот-вот ужалит и его. Но тут он увидел тоскливые глаза Малышева, и это словно подтолкнуло его. Он встал:

— На скале при входе в ущелье видна выбитая в древности надпись: «Путник, ты — слеза на реснице аллаха». Но это не мешало смелым и сильным проложить дорогу с запада на восток через труднейшие перевалы и соединить города и селения разных народов. Только камень покоится в неподвижности, считали древние, но иногда и камни обретают подвижность. Тем важнее заслуга человека, который нашел способ справиться с обвалом. Что заставило Ованесова, вначале одобрившего проект и действия капитана Малышева, изменить свою точку зрения? Беспокойство о тех, кто ждет сегодня нашего решения по всей долине Фана, об этих десятках и сотнях тысяч человек, которые смотрят сейчас на желтеющие ростки своих посевов, на останавливающиеся фабрики, на стоящих в очереди за водой детей и женщин? Если бы это было так, мы поняли бы инженера и, возможно, даже оценили бы его человечность. Но беда в том, что, на мой взгляд, Ованесов просто старается уйти от ответственности. Эта докладная для него нечто вроде индульгенции. Он и сам не верит в опасность, о которой написал, но если что-то все-таки произойдет, он останется в стороне. Более того, он с важным видом станет потом утверждать, что пытался предотвратить несчастье…

— Я прошу защитить меня от этих инсинуаций! — взвизгнул вдруг Ованесов, словно только сейчас услышал беспощадные слова.

— Продолжайте, Александр Николаевич! — безжалостно сказал Уразов.

— Я заканчиваю, — устало произнес Чердынцев. — Мы обязаны рискнуть, тем более что даже Ованесов боится заявить, будто опасается подвижки всего завала, — он знает, как тщательно Малышев подготовил этот взрыв. А подвижка или осадка береговой части завала, где вода может выйти только в головную часть канала, лишь поможет нам. Но срок у нас очень мал: сейчас уровень воды в озере ниже уровня завала, но через трое-четверо суток вода поднимется до гребня, и тогда даже взрывы по системе Ованесова окажутся более опасными, чем мощный взрыв, произведенный немедленно.

— Предлагаю поименное голосование. — Уразов помедлил, сказал: — Есть уже два голоса за проект Малышева: Чердынцева и мой.

Многие облегченно вздохнули. Кто-то прокашлялся. Мирабы, посовещавшись шепотом, торжественно подняли коричневые грубые руки. Подняли руки и аксакалы. Проголосовали и Адылов, и инженеры. Затем Уразов сказал:

— Мнение Ованесова высказано в его докладной. Проект Малышева принят.

Лицо Малышева было залито потом. Только теперь он достал платок, промокнул им лоб и щеки. Потом решительно встал, подошел к Чердынцеву, схватил его руку.

— Спасибо, Александр Николаевич! Не только от меня, но и от всех солдат! — Он шагнул к столу Адылова, поднял трубку телефона: — Карцев! Заряжайте камеры! Взрыв в шестнадцать ноль-ноль.

Рев сирен возвещал об опасности и гнал людей все дальше от кишлака. Махальные обходили дома и погружали в машины детей и стариков, которые не могли двигаться самостоятельно. На смотровую площадку, как и в прошлый раз, карабкались комсомольцы и землекопы.

Члены комиссии в сопровождении Малышева и Чердынцева обходили полигон взрыва. Чердынцев испытывал неловкость от того, что капитан с какой-то странной почтительностью вслушивался в каждое его слово, — видно, до сих пор переживал сцену в райкоме и считал Чердынцева чуть ли не спасителем своего проекта. А Чердынцеву было неловко, хотелось отстать и затеряться где-нибудь, но полигон был пуст, скрыться некуда, да и махальные, следившие за тем, чтобы никто не остался в опасной зоне, подняли бы тревогу.

Он только приотстал и плелся позади всех с безразличным видом. Оставалось пройти метров двести и подняться в гору к блиндажу, а там Малышев будет занят своим делом, и эта неловкая благодарность сама собой исчезнет, и все станет на свои места.

Лейтенант Карцев, шедший слева и чуть впереди капитана, объяснял членам комиссии, как и куда направлены пробитые минерами штольни, чтобы взрыв выбросил возможно большую массу породы. Чердынцев все это уже рассмотрел по чертежам и проектной записке и шел теперь отдыхая, оглядывая желтую горячую землю, которая скоро рассыплется прахом, поднимется тучей и останется только гигантская борозда, словно прорезанная чудовищным плугом.

Оглядывая замкнутый грядой обвала горизонт, он вдруг вздрогнул и остановился, вглядываясь в одну точку на границе неба над завалом: на гребне его виднелась красная фигурка, за нею еще две темные, только что присоединившиеся к первой. Затем над ними вспыхнул дымок и взлетела ракета, прочертив красной линией синеву неба.

— Там люди! — растерянно крикнул Карцев, показывая в сторону завала. Рука его дрожала.

Все остановились, и Малышев испуганно спросил:

— Кто это может быть?

— Ваша жена, — грубовато ответил Чердынцев. — Кто еще может ринуться в такую авантюру?

— Надо им помочь! — резко приказал Уразов. — Товарищ капитан, пошлите к ним кого-нибудь из ваших альпинистов с веревками. Им без помощи не спуститься.

— Только на подъем уйдет два часа да час на спуск.

— Но не оставлять же их там. Они, вероятно, и не знают, что тут произойдет взрыв. Черт бы их побрал, этих любителей альпинизма! — Уразов не скрывал своей злости.

— Это не альпинисты, — миролюбиво сказал Адылов. — Это журналистка из Москвы. А с ней два джентльмена с гляциологической базы. Ведь так, Александр Николаевич?

— Похоже на это, — хмуро пробурчал Чердынцев.

Малышев наконец опомнился от потрясения, приказал что-то ординарцу, и тот бросился бегом к блиндажу, где стоял полевой телефон. Меж тем люди наверху, видно, что-то поняли по безлюдью в кишлаке и тревожным воплям сирен, так как принялись пускать ракеты одну за другой. Карцев вынул из кобуры ракетницу и выстрелил в ответ на их сигналы. Те, наверху, видимо, заметили этот сигнал и успокоились: если им отвечают, значит, взрыва пока не будет. Теперь они разглядывали крутой склон, искали хотя бы относительно безопасное место. Но даже отсюда было видно, что стоило одному из них начать спуск, как из-под ног вырывалось темное облако пыли и вниз полз камнепад.

Но вот они начали довольно быстро передвигаться по гребню к тому месту, где завал уперся в скалу. Теперь они находились над блиндажом и перешли с каменистой осыпи на крутую скалу. Малышев вздохнул облегченно, повернулся к Карцеву, сказал: