— Но как же у них страшно, как страшно! — вдруг произнесла она.

У Георгия по спине пробежали мурашки. Но она уже словно бы успокоилась или не захотела больше терзать его своими воспоминаниями, заговорила о простом, обычном:

— Сейчас мы поужинаем, потом ты расскажешь о Москве, о том, что было в газетах, ведь я ничего, совсем ничего не знаю.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Ну что ты, я днем немного спала.

— Знаю я, как ты спала. Я был как раз там, на передовой, когда ты переходила.

Лицо у него нахмурилось, брови сошлись над переносьем. Она торопливо погладила эти широкие брови, успокаивая:

— Нет, честное слово. Там, правда, болото, но я нашла хорошую кочку, совсем почти сухую. Только они долго не давали мне переползти через это болото. Ты не думай, это совсем не трудно!..

— Да уж действительно легко!

— Нет, в самом деле! И представь, там, на командном пункте, оказался такой романтический офицер, что прямо в героини меня произвел. «Вы — необыкновенная женщина! — говорит. — Вы совершили подвиг, который не по плечу иному мужчине…» И все это с пафосом.

— Я его видел. Зато меня он принял за труса — слишком уж поспешно я покинул этот командный пункт…

— Если бы я знала, что ты там!

Но, как видно, еще не настала пора говорить спокойно. Опять она вздрогнула, тихо сказала:

— Жаль ребят! Они еще там… Нас ведь было много! А в последние дни стало совсем трудно. Фашисты словно взбесились от страха. Облавы, расстрелы. В лесу, где мы базировались, чуть ли не за каждым деревом дезертиры прячутся, а полицейские охотятся за ними. Наткнутся нечаянно, и не уйти…

В дверь постучали. Ординарец Хмурова принес ужин и бутылку вина. Марина улыбнулась:

— Это они ради тебя. Обычно у нас полагается по возвращении общий ужин…

Марина зажгла лампу над столом, засуетилась. Ей хотелось, чтобы этот ужин вдвоем стал настоящим праздником. А Георгий все смотрел и смотрел на нее.

В форменном платье она казалась очень высокой, худощавой. Теперь, когда воспоминания ненадолго покинули ее, она выглядела даже веселой. Но он-то понимал, как непрочна эта веселость!

Долго сидели за столом. Когда все было съедено и выпито, он осторожно спросил:

— Какие же у тебя планы?

— Как начальство прикажет! — небрежно ответила она. Но, видно, прочла что-то в его глазах, потому что вдруг заговорила торопливо, с особым упорством: — У меня осталась еще одна операция. Но ты не должен бояться за меня, Георгий. А передать ее кому-нибудь другому я не могу.

Он опустил голову.

Что дал бы его протест? Ничего! Он даже представлял себе, какая это операция, но молчал.

Утром Марина проводила его до шоссе. Машина шла впереди.

Они медленно двигались по лесной дорожке, усыпанной листьями. Марина остановилась под дубом, держа Георгия за руки.

— Знаешь, когда кончится война, никогда не будем говорить о ней. Она ведь скоро кончится, правда?

— Конечно, — улыбнулся Георгий.

— Вот и хорошо. Немного еще повоюем — и по домам. Я поняла, что война — это не женское дело…

— Может быть, тебе попросить отпуск? — осторожно предложил Георгий.

— Ну нет. Теперь не до отпуска. Теперь мы у их ворот.

Шофер как бы нечаянно нажал сигнал. На шоссе стремительно выходила огромная колонна моторизованной артиллерии. Шоферу хотелось обогнать колонну, чтобы не путаться между орудиями. Марина торопливо поцеловала Георгия.

— Да, я совсем забыла спросить, ты доволен своей работой?

— Да.

— Это очень хорошо. Только береги себя. — Затем, помолчав немного, заглянула в его глаза, робко спросила: — Когда мы увидимся?

— Может быть, завтра…

— Ну, до свиданья!

С поворота, из-за моста, он еще раз увидел ее. Марина стояла возле дуба и смотрела вслед ему. Затем ее скрыла колонна пушек, тяжелая пелена пыли.

Четвертого октября 1944 года войска генерала Баграмяна нанесли возле города Шауляя фашистам, занимавшим Прибалтику, страшный, по своей силе и последствиям удар, отрезав всю их Прибалтийскую группу армий. Удар этот был подготовлен и нанесен столь внезапно, что в первые дни боя гитлеровцы даже и понять не могли, к каким последствиям может привести этот прорыв фронта. Но уже одиннадцатого октября войска генерала Баграмяна увидели Балтийское море, невдалеке от Либавы, и этот день был днем крушения всей фашистской обороны в Прибалтике. Тринадцатого октября под ударами с севера и востока пала Рига. Немецкая группировка северных армий под командованием генерал-полковника Шернера стягивалась в Приморской низменности, на берегу Балтийского моря, опираясь на два последних порта, оставшихся в ее распоряжении. Но как змея до последнего мгновения своей жизни старается ужалить преследователя, так и обреченная на гибель немецкая группировка в Прибалтике продолжала оказывать сопротивление, надеясь этим задержать наше наступление на других участках фронта.

Приказы генералов были наполнены истерическими криками уже не о том, что «фюрер требует победы», а о том, что «мы должны ценой своей гибели спасти Германию». Шернер утешал прижатых к морю солдат, для которых уже не могло быть иного спасения, как капитуляция и плен, тем, что они еще могут стать самоубийцами!

Однако он и сам не верил, что солдаты еще могут что-нибудь сделать. Слишком хорошо знали они и их командиры, что такое «котел». Слово «окружение», ставшее синонимом гибели, не сходило с солдатского языка, так что генерал-полковнику пришлось издать специальный приказ о запрещении разговоров на эту опасную тему. Но что могли означать эти приказы, если даже командиры стремились только к одному — любой ценой вырваться в Германию! У портовых причалов и на аэродромах вылавливали уже не солдат-дезертиров, а полковников и генералов, бежавших с фронта с фальшивыми документами; специальные команды СС расстреливали за дезертирство не одних солдат, но и офицеров. И все-таки Шернер еще надеялся, что сопротивление его армий в какой-то мере облегчит положение Германии.

Шернер принадлежал к числу так называемых «гитлеровских» генералов, выдвинутых в противовес старым военным, которым фюрер боялся доверять после взрыва «генеральской» бомбы. Но если учитель — ефрейтор, то ученик не может стать фельдфебелем, ибо знания учителя ограничены его ефрейторской практикой. И теперь, когда Шернер был уже разбит, он все еще — так же, как поступал фюрер, — считал, что его тактика и стратегия превыше всего, что война идет по его планам и желаниям, а неудача, его постигшая, является лишь случайностью. Он продолжал думать, что внимание советских генералов целиком приковано к нему и к его окруженной группировке, и в своих письмах-докладах в главную ставку Гитлера утверждал, что сковал движение десятков советских дивизий. А между тем эти дивизии уже давно ушли на юг, а против Шернера и его деморализованных войск оставались только блокирующие соединения, правда еще носившие названия фронтов, но уже насчитывавшие вместо сотен тысяч бойцов — десятки тысяч, вместо пятисот стволов на километр фронта — десятки, вместо тысяч самолетов — единицы.

В дни этого великого передвижения армий Сибирцев снова встретил капитана Сереброва.

Батальон Сереброва, выведенный на отдых, находился в лесной полосе неподалеку от фронта. Стоявшие тут ранее части накопали землянок, построили баню и прачечную, так что в лесу появился целый военный городок. Еще совсем недавно такое средоточие войск вблизи от передовой было немыслимо, так как авиация противника немедленно нащупала бы его. А сейчас солдаты спокойно топили печи в землянках, на лужайке дымила кухня.

Серебров ласково потряс руку майора и заговорил громко, оживленно:

— Ну, как видно, скоро начнется большое дело!

— Почему вы так думаете?

— Представьте себе, вчера встретил Власова, он прибыл с артиллерийским полком из-под Кужая. Вот в этом лесу стоят танкисты, и среди них Яблочков и Подшивалов. Уж если весь наш резерв сошелся в одном месте, значит, тут скоро что-то начнется! Помяните мое слово! — И он, хитровато улыбаясь, поднял палец вверх.