Вертолет миновал естественную плотину и начал проваливаться на посадочную площадку. И сразу наступила тишина.

Адылов, Малышев и Чердынцев медленно шли вдоль русла будущего канала.

Рваные берега канала не сглаживали, бульдозеры торопились с главной работой: очисткой дна.

Чем глубже становились шурфы, тем тяжелее была почва. Слежавшаяся за миллионы лет порода превратилась в конгломерат, плотный, как камень. Саперы сменялись каждые два часа, но выходили побледневшие, с затрудненным дыханием, ложились тут же на землю, рядом с шурфами, отлеживались немного и только тогда шли к полевой кухне. Так же работали добровольцы, но ни один шурф еще не достиг проектной отметки.

Чердынцев отстал от спутников, оглядывая неприютный этот карьер, упиравшийся в завал почти рядом с береговой скалой. Ему казалось, что проще было взорвать гребень завала и спустить воду прямо в русло бывшей реки, чем копать почти двухкилометровый искусственный сток. Сколько времени они тут провозятся, а внизу давно ждут воду. Чердынцев прочитал сводки из городов и кишлаков: там ввели норму на пользование водой еще пять дней назад. А посевы? А производства?

Адылов заметил его недоумение, подождал, пока Чердынцев поравняется, сказал:

— Мы тоже хотели взорвать перемычку и спустить воду в реку. Но не учли одного, вода мгновенно расширит проран в завале, и тогда ее не остановить. А новый канал идет по такой плотной породе, что размыв почти невозможен. И можно регулировать сток…

— Сколько же тут еще потребуется труда?

— Малышев считает, три-четыре дня. День до взрыва, один или два дня на очистку канала от обрушившейся породы — это уж зависит от качества взрыва — и день на разрушение перемычки.

Он сказал это так уважительно, будто Малышев был заместителем бога в этом ущелье.

Малышев шел быстро, успевая однако поздороваться с солдатами и переброситься с некоторыми из них словом. Чердынцев видел, что солдаты работали с полным напряжением, но когда Малышев проходил, воротки над шурфами начинали крутиться еще быстрее, горки породы дымились круче, люди разговаривали живее. Он подумал: «А ведь солдаты любят этого офицера!»

На взгляд Чердынцева, работы в шурфах было еще невпроворот. Но если люди Малышева сумели подготовить первый взрыв на четвертый день, значит, Малышев знает их лучше. И все же, дойдя до конца канала, к самому подножию естественной плотины, он почувствовал себя неловко. Как будто он сам, Чердынцев, дал такое обещание и теперь страшился, что оно не будет выполнено.

От подножия завала они пошли в кишлак. Тут вдоль всего завала была протоптана тропинка, ниже, по бывшей реке, проложена дорога для машин, наведен мост для переброски бульдозеров и грузовиков, со всех сторон виднелись прожекторы, где-то по ту сторону завала гремели выстрелы минометов — как будто шли маневры, — и все это вместе очень напоминало военный лагерь. Чердынцев различил в полугоре бетонный блиндаж и понял: для подрывников и наблюдателей.

Воздух был раскален и насыщен мелкой пылью. Небольшие водоемы вдоль русла реки уже зацвели ряской. И было так сухо, словно они оказались в пустыне.

Чердынцев вытер шею платком, платок стал серым. Выбравшись в кишлак, он уговорил спутников зайти в чайхану. Сердце устало от жары.

Чайханщик работал один. Его чайчи с добровольными помощниками-пионерами поили чаем работников на канале. Сообщив об этом с некоторой гордостью, чайханщик усадил почетных гостей в самом затененном углу веранды. Но теперь вода не журчала под полом, доски раскалились, как железные, даже чаепитие потеряло свою прелесть.

— Когда реку из плена выпустишь, капитан? — спросил чайханщик, меняя пиалы.

— Хотел бы, чтобы это случилось сейчас, — сказал Малышев.

— Еще три дня, ага, — пообещал Адылов.

— Тебе не верить нельзя, а все-таки страшно — вдруг вода на кишлак бросится?

— Капитан Малышев не пустит.

— Ее из минометов не расстреляешь, — с сомнением сказал чайханщик, но на капитана смотрел уважительно, видно, ждал, что он скажет.

— Мы ее понемножку будем спускать, как по ниточке, — усмехнулся Малышев.

— Ин’’ш алла! — Чайханщик отступился от них и ушел к группе аксакалов, примостившихся на другой стороне веранды. Чердынцев слышал, как он пересказывал им по-таджикски слова Малышева. «Как по ниточке!» — им, кажется, понравилось. Они тут все зависели от воды, почти обожествляли ее, во всяком случае, после имени аллаха это было самое святое слово. И то, что русский офицер все понимал и собирался поступать с нею так осторожно, как и положено, было им по душе.

Адылов взглянул на часы — пора было идти на заседание.

Вопрос стоял один: как производить взрыв. Пока Малышев отсутствовал, Ованесов опять проявил чрезвычайную осторожность: написал докладную записку в правительственную комиссию, что следующий взрыв или серия взрывов могут быть опасны по своим последствиям. Строители канала опустились ниже уровня воды в озере, любая подвижка массы обвального грунта может оказаться пагубной…

Сообщение делал Уразов. Он говорил медленно, докладную читал излишне спокойным голосом, но Чердынцев слышал в этом спокойствии грозу. Он знал Уразова лучше, чем остальные члены комиссии, знал и то, какого труда стоит Уразову смирять свой горячий нрав. Раньше, когда он был рядовым инженером, он, может, стукнул бы по столу кулаком, обвинил Ованесова в трусости, ринулся очертя голову вперед, а там хоть трава не расти! Таким Чердынцев его знал, когда Уразов руководил водным хозяйством республики. Это он закладывал первые водохранилища в полупустынных районах, и они возникали даже там, где ни ученые, ни прославленные мирабы республики и не надеялись собрать или хотя бы сохранить собранную воду. Именно этот подвиг и выдвинул его.

Но сейчас он выглядел спокойным, только в голосе слышалось сдержанное недовольство. И Чердынцев с любопытством посматривал на капитана Малышева и его оппонента.

Малышев еще не умел притворяться спокойным. Он то вздрагивал, то хмуро отворачивался к окну, как будто желтое марево безводья за окном могло прибавить ему силы. На Ованесова он не мог смотреть, словно опасался, что не выдержит и прикрикнет на него. А инженер, по наблюдению Чердынцева, наоборот, пытался притвориться страстным, озабоченным. Он то вытягивал шею, заглядывая в собственную докладную, которую держал в руке Уразов, но не читал, а пересказывал, то судорожно поворачивался к одному, к другому члену комиссии. Но его выдавали руки. Они лежали на коленях праздно и вяло, и догадливый человек мог сразу понять — Ованесов отдыхает. Он дал работу уму и рукам, когда сочинял свою докладную, он, во всяком случае, обезопасил себя от возможных последствий и теперь отдыхал, только притворяясь озабоченным.

Чердынцеву стало жаль молодого офицера. Он прикоснулся к его плечу, шепнул:

— Посмотрите на руки инженера…

— Ах, я все знаю! — досадливо ответил Малышев. — Он и в прошлый раз воспользовался моим отъездом, чтобы спрятаться от опасности.

Уразов взглянул на них, и Малышев замолчал.

— Итак, перед нами два варианта, — неожиданно очень сердито сказал Уразов. — Или одновременный взрыв, или серия мелких взрывов с постепенным перемещением от головы канала вниз по течению. Чем дальше мы отодвигаемся от завала, тем больше наращиваем мощности взрывов.

— А представил ли Ованесов расчеты во времени? — спросил Чердынцев, пытаясь помочь Малышеву.

Уразов кивнул инженеру, и тот поднялся так, словно выскочил из построенной им самим защитной коробочки. Даже ростом показался выше.

— Если мы начнем, как и предполагается по плану, в восемнадцать ноль-ноль, то завтра к утру отпалим все взрывы. Я приложил все расчеты.

— Кроме одного, — хмуро сказал Малышев. — Мелкие взрывы не создадут полного выброса породы. Бульдозеристам прибавится работы. В результате мы сможем взорвать перемычку только через несколько дней.