— Сегодня может приехать твой муж. Мы должны быть дома к завтраку.
— Я уже сказала тебе, что у меня нет мужа! — Теперь она гневалась, но он не очень верил в правдивость ее гнева.
— Однако он обязательно приедет.
— И ты можешь отдать меня ему… мужу?
— Ты не рабыня. Тебя нельзя отдавать или не отдавать. Выбирает всегда женщина.
— Господи, как это трудно — любить умного человека!
Он прикрыл дверь и не слышал больше ее причитаний. Она именно причитала — просто, по-бабьи, словно и не была раньше властной женщиной, привыкшей к почтению и поклонению. И было удивительно: голос причитающей женщины звучал правдивее и горше, чем голос той холодной красавицы, какой она притворялась до этого. Но он уже не слышал слов, уходил по линии вешек к мерительным приборам. Долго записывал показания. Когда взглянул на избушку, Тамара стояла на пороге, а солнце, вдруг прорвавшееся из-за гор, осветило ее с такой яркостью, словно хотело запечатлеть ее в памяти Чердынцева вот такой яркой, золотоволосой, с поднятым к небу лицом. Такой он ее и запомнил.
Обратно шли быстро, но Волошина часто оглядывалась, будто что-то оставила там, в горах…
2
— Мы вас ждали вчера к ужину… — с некоторой робостью сказал Галанин, увидев начальника на привычном председательском месте в столовой. — Вас вызывал Адылов…
— Тамара Константиновна не рассчитала свои силы, — небрежно ответил Чердынцев. — Пришлось заночевать в Ледовом приюте.
Тамара Константиновна молча кивнула головой.
— Я записал поручение Адылова, — торопливо сказал Галанин. Начальник видел, что радисту неприятен и этот разговор, и объяснение ночевки в горах.
Галанин протянул радиограмму.
— Они не теряют времени! — сказал Чердынцев, взглянув на радиограмму. — Скоро ваш плен кончится, Тамара Константиновна! — он взглянул на Волошину и заметил, как она побледнела. Остальные делали вид, что ничего не случилось, но Чердынцев видел, как скованно они держатся, молчат, едят без аппетита. Даже Салим был непривычно тих. Должно быть, вчера они переволновались, может быть, даже собирались выйти на поиски. И хорошо сделали, что не вышли!
— Что же пишет Адылов? — спокойно спросила Волошина.
— Ах да, вы же не знаете новостей! Сегодня в пятнадцать ноль-ноль капитан Малышев произведет первый взрыв на выброс в русле будущего канала. Адылов просит расставить наблюдательные посты у наших мерительных приборов. По-видимому, они не очень верят в устойчивость ледника.
Пересказывая телеграмму, он смотрел только на Волошину, и не потому, что остальные уже читали ее. Он умышленно подчеркнул фамилию капитана и почувствовал мстительное удовольствие от того, что Тамара Константиновна опустила глаза. Но почему он должен мстить женщине, которая отдала ему свою любовь? Или он так и не поверил в ее чувство?
Хорошо, что рядом сидят посторонние. Тамара имела полное право влепить ему сейчас пощечину. Он рассеянно сунул радиограмму в карман и встал из-за стола. Есть ему не хотелось. Оказавшись в комнате, он громко, с чувством выругал себя. Ну что еще он может требовать от Тамары? Она отдала ему все!
Через коридор слышались сдержанные голоса, разговаривали его помощники тихо. Возможно, они о чем-то догадывались. Или просто осуждали Тамару Константиновну. Да, он предвидел, что появление женщины разрушит ту добрую атмосферу товарищества, которая отличает общество мужчин от общества смешанного или женского. И все это происходит на его глазах, по его вине…
Он переждал, пока стихли голоса, и направился на рацию.
Открывая дверь, приостановился. В столовой почти шепотом разговаривали Галанин и Каракозов:
Г а л а н и н. Никогда бы не подумал…
К а р а к о з о в. И не думай! Со стариком-то! Вот если бы с ней остался ты или Милованов, я бы еще боялся…
Г а л а н и н (погромче, с надеждой в голосе). Ты уверен?
К а р а к о з о в. (с чувством превосходства). Ну я-то их знаю… Вот в прошлом году во время конференции в Ташкенте… (и перешел на шепоток).
Чердынцев тихо прикрыл за собой дверь. Тамара оказалась права. Как это она вчера сказала?.. Ах, да! Никогда не подумают! Потому что в их представлении — он старик. Они побоятся унизить себя в собственных глазах ревностью к человеку вдвое старше себя. И будут по-прежнему соперничать между собой в надежде завоевать ее расположение. Молодость самонадеянна и не признает поражений…
А кто их признает, поражения? И не является ли его победа именно поражением? Об этом еще стоит подумать…
Он сделал вид, что углублен в работу, и когда Галанин вернулся, начальник дочитывал вахтенный журнал. Вел себя Галанин опять предупредительно, должно быть, разговор с Сашей Каракозовым окончательно рассеял его подозрения, если они были.
Из окна Чердынцев видел своих помощников: они переносили причал повыше, его залило. Он поискал сводку Коржова: горняцкий городок затопило весь, вода подпирает защитную стенку. Но закладывать вход в шахту инженер не спешит, работает предпраздничная смена. Он так и пишет: «Горняки встали на первомайскую вахту…» О, господи, а они забыл, что завтра Первое мая!
— Сережа, приготовьте красные флаги, гирлянды с лампочками, вечером мы их повесим на фронтоне…
— Но… почему?
— Милый мой, завтра Первое мая…
— Первое… — Галанин вскочил. — Почему же никто не принес ни одной радиограммы? Неужели все забыли? Я сейчас… — он выскочил за дверь.
Чердынцев слышал, как он стучал в двери. «Тамара Константиновна, готовьте поздравительные телеграммы, я их передам немедленно… Как почему? Да Первое же мая!» Потом выбежал на улицу, крикнул: «Ребята, где ваши телеграммы? Вечером я не смогу передать!» И опять ликующее, насмешливое: «А вы и позабыли, что завтра Первое мая?» Потом поднялся наверх, к гостям с рудника, поговорил с женщинами и вернулся смеющийся, веселый:
— Как они у меня забегали! Я предупредил, что могу передать только до взрыва, до пятнадцати ноль-ноль, потом пойдут официальные материалы. А вы что же, Александр Николаевич? Ах да, я и забыл… — И извиняющимся тоном: — Я дам только одну, маме…
— Пожалуйста, пожалуйста! И в вахтенный журнал можете не записывать. Дирекция не щадит затрат…
Конечно, ему хотелось, чтобы несколько телеграмм Галанин записал. Те, что пошлет Волошина… И он узнает, кому они адресованы…
Он долго возился с вахтенным журналом, увидел, как пришли повеселевшие «мальчики».
Но Тамара в радиорубке не появилась.
Обед подали рано: все торопились на места. Адылов предупредил, что к взрыву все готово.
Итак, Малышев пока занят. А завтра, если взрыв пройдет удачно, он приедет сюда. Прилетит. Приплывет. Как-нибудь да доберется!
Тамара Константиновна к обеду не вышла. Салим торжественно сообщил:
— Работает. Пишет. Попросила только кофе. Сама варит.
И все заговорили тихо.
Чердынцев проводил «мальчиков» на посты и вернулся к Галанину. Там шел оживленный разговор. Коржов спрашивал, не произойдут ли обвалы от такого мощного взрыва. Его люди не желают выходить из шахты.
Адылов требовал вывести всех «на-гора».
Уразов спрашивал Чердынцева, может ли взрыв увеличить подвижку ледника.
Чердынцев сообщил, что передаст данные только в шестнадцать часов: посты расположены на разном расстоянии. Ледник в напряженном состоянии, но обрывов и расколов нет.
Из Ташбая передали, что в горах снова началось ненастье, идет снег с дождем, через два часа напор воды из горных речек увеличится, и торопили со взрывом.
Лишь за пятнадцать минут до взрыва Чердынцев вспомнил о Тамаре.
Он постучался. Волошина сидела за столом. Два пустых джезве показывали, что она крепко отравилась кофеином. И верно, лицо было белое, глаза блестели, но под ними темнели пятна. Стол был завален исписанными листами.
Чердынцев подошел к столу, положил руку на ее белый лоб. Руку словно опалило.
— Вам надо отдохнуть. Выйдемте, посмотрим взрыв.
