Иногда Август против воли размышляет о том солдате, которого разорвали на куски перед камерой. Это не человек и даже не еда: ведь сожрали его ликаны не из-за голода. Это орудие Балора. Его собственные отношения с Чейзом, конечно, несколько другого рода, ведь Уильямс, в конце концов, его друг. Самый близкий друг. Тем не менее параллель для Августа совершенно очевидна, но его это совсем не беспокоит.

Стена на заднем плане вроде бы обшита деревом. На лицо Балора ложатся тени. Светильника на потолке нет; наверное, горит настольная лампа. Его голос почти заглушает какое-то шуршание, словно в помещении полно насекомых, но, видимо, это работает генератор. Губы старика чуть изогнулись в усмешке. Он улыбается Августу. Улыбается всем, кто решится встать у него на пути, и предвкушает, как уничтожит их под самый корень.

— Знаете, сколько нужно денег, чтобы уничтожить Соединенные Штаты? Не нанести вред экономике. Не взорвать мост, чтобы люди скорбели о погибших, не разнести какую-нибудь достопримечательность, чтобы они почувствовали патриотический подъем. Нет, я имею в виду именно уничтожить. Знаете, сколько на это нужно денег? — Он облизывает губы. — Всего тридцать тысяч долларов. Я покажу вам, как это делается. Уже скоро. Совсем скоро.

— Давай, — отвечает Август и нажимает кнопку «повтор».

За обедом Чейз не особенно налегает на еду. В армейской столовой подают желе, зеленые бобы и мерзкую серую куриную кашицу. Но дело даже не в этом, просто от волнения у него скрутило желудок. Уильямс извиняется и выходит на улицу. Там он стоит возле кучки вездеходов, застывших в грязи, будто стая гигантских доисторических жуков. От холодного воздуха проясняется в голове, и тошнота чуть отступает.

Чейз знает, о чем пишут в газетах и говорят по телевизору. О поправке к Патриотическому акту, о слушаниях по поводу вакцины. О его бескомпромиссной позиции. О предстоящем суде над Джереми Сейбером. О непритязательной кампании его богобоязненного кандидата в вице-президенты, Пинкни Арнольда: тот колесит по маленьким городкам, произносит речи, целует детей, пожимает руки избирателям и, прижав ладонь к груди, поет «Боже, благослови Америку». В СМИ публикуют фотографии Чейза и Нила, как они летят на военном самолете через океан вместе с несколькими сотнями новобранцев. Сработало. Как и обещал Буйвол.

Все попытки облить Чейза грязью провалились: ведь он охотно признается во всем — что пристает к женщинам, пьет, дерется. Ничего противозаконного, зато идеально вписывается в его имидж: грубый, но честный парень. Выборы через неделю, и, судя по результатам опросов, он лидирует. Но Чейз не откликается, когда солдаты зовут его «господин президент», не радуется, хотя и должен бы. Республика не вызывает у него ничего, кроме страха, изредка — угрызений совести и мучительного неприятия.

Утром, когда они прибыли на базу Туонела, командир пригласил его к себе в кабинет. Чейз тогда мельком похвалил погоду: мол, приятно, что так тепло. Но седой командир ответил, что охотно предпочел бы минус сорок. Он до ужаса напоминал жабу: широкие мясистые губы, голова вырастает прямо из плеч.

— Когда холодно, — пояснил он, — шавки не высовываются из своих будок. — (Оказывается, два дня назад засада ликанов перебила целый взвод.) — Устроили нам веселую жизнь, мать их за ногу! А теперь еще и вы приехали. — Офицер отхлебнул немного кофе и подавился. — Думаете, ликаны не знают? Знают. А стало быть, наверняка заварится какая-нибудь каша! Вот уж нахлебаемся дерьма!

Командир упомянул про Балора, и Чейз спросил, что ему известно. Сам он, конечно, смотрел те видеозаписи, читал статьи в газетах, да и Буйвол ему кое-что рассказывал. Но может, командир знает еще что-то?

— А что я могу знать такого, чего не знаете вы? Балор этот, можно сказать, альфа-самец. Долгие годы на заметке у спецслужб, уже больше двадцати лет. Когда-то, между прочим, работал на нас. Держу пари, вы об этом и не подозревали. Но скоро, видимо, все узнают. Одна паскуда из «Ньюйоркера» вовсю раскапывает это дело: как мы в восьмидесятых снабжали его и некоторых других шавок оружием, чтобы справиться с русскими. А теперь вот Балор повернулся против нас. Превратился из мелкой сошки в большое дерьмо. Он приказывает, остальные исполняют. На того, кому удастся раздобыть его голову, навесят столько медалей, что вся грудь будет в дырках.

— А что у него с глазом?

— Без понятия! А на кой хрен вам это надо знать?

— Просто любопытно.

Сейчас Чейз лепит из размокшей слякоти ледяной снежок и запускает им в ограду. Мимо. Через некоторое время к нему подходит лейтенант, Натан Стрип, именно он будет сопровождать Уильямса к руднику в качестве телохранителя. Совсем еще мальчишка, лицо юное, щеки гладкие — ни малейших следов щетины. Над верхней губой червячком извивается шрам. Лейтенант вытаскивает пачку «Мальборо», вытряхивает две сигареты и предлагает Чейзу закурить. Они пускают дым в приятной тишине.

Солнце ярко светит, но не греет. На землю ложится черная тень, а через несколько мгновений с неба доносится рев реактивного двигателя. Чейз знает про эти самолеты: всегда высоко, серые, как окрестные холмы, их слышно, но не видно, лишь иногда солнце блеснет на кончиках крыльев. Но он все равно прикрывает голову руками и тихо вскрикивает. Люди зачастую не могут представить себе собственную смерть. Переживают из-за дедушки с бабушкой, боятся подавиться непрожеванным куском бутерброда или поскользнуться в душе и сломать шейку бедра. Беспокоятся, как бы малышка с косичками не выбежала на дорогу вслед за мячиком, ведь тогда ее может сбить машина и на асфальте останется кровавый след, пока его не смоет следующим дождем. Но свою собственную смерть они отрицают: сначала им кажется, что этого вообще не может быть; потом это лишь неопределенная возможность; и только в старости, в последние годы жизни, она предстает перед их затуманенным взором как неизбежность. Чейз сам не знает, что с ним такое случилось, но после того инцидента в массажном салоне его, будто толстым одеялом, укутало старостью. Впервые он чувствует, что смерть не только возможна, но и неминуема.

Уильямс быстро распрямляется. Хорошо хоть репортеры остались внутри и этого не видели. Лейтенант с любопытством наблюдает за ним. Непонятно, то ли это усмешка, то ли просто его губа изогнулась из-за шрама.

— Вы в порядке?

— Все нормально.

— Сколько прошло времени с тех пор, как вы здесь служили?

— Почти одиннадцать лет. — Чейз сжимает лежащий в кармане складной нож, подарок отца, с которым он не расставался в Республике.

— Не очень много.

Вполне достаточно, чтобы успела выцвести татуировка на плече, с орлом и якорем. Но недостаточно долго, чтобы избавиться от кошмарных воспоминаний. Все случилось будто вчера. Трассирующие снаряды, взрывы, громовые раскаты, от которых закладывает уши; белые, желтые, красные капли огней в небе — он, помнится, тогда даже остановился, в восхищении от такой красоты. Стрекот автомата, гул вертолетных винтов, черные мешки с телами погибших, при виде которых все погрузились в молчание. Штурм подземных пещер (командующий называл их ульем), когда прямо на них из темноты выскочили ликаны. Женщина, которую он окатил струей пламени из огнемета. Глазные яблоки лопнули и вытекли, кожа обуглилась, а она все продолжала идти, так что пришлось достать пистолет и выстрелить ей в голову. Иногда эта женщина приходит к нему по ночам.

Чейз делает глубокий вдох. Едва слышно тлеет кончик сигареты. Он отбрасывает ее и с трудом сдерживает кашель. Красный огонек описывает в воздухе дугу.

Караван устремляется вниз с холма, и тут вдруг Чейз понимает: он же совсем не помнит, как тут что называется. Долина, база и рудник носят одно имя, но он его забыл. За окном мелькают низкорослая ель, куст, усыпанный ярко-красными ягодами, огромный олень, исчезающий в чаще. Чейзу нравится знать, что как называется. Не зная имен, он чувствует себя потерянным, будто и кто такой он сам — тоже не совсем ясно.