“Где телефон?”

“А! Вот он где.”

Комната была маленькая. Там был диван и телек, а за всем этим бобы, консервы с фруктами и всякая всячина.

И телефон.

Где-то.

У меня была собственная комната, пока меня принудительно не заставили разделить ее с Фрэнки (Frankie). Он был квартирантом, но родители относились к нему как к сыну. Было довольно странно прийти однажды домой и услышать: “Ну, это будет твой новый... братишка. Фрэнки будет тебе как брат.”

Было весьма непривычно. Как будто кто-то приходит и поглощает тебя, потому что они стали уделять ему больше внимания, чем мне, и меня это возмущало. Мне тогда было около одиннадцати, а он был на три или на четыре года старше. Мне он нравился, потому что покупал мне всякую всячину, но вместе с этим и не нравился, потому что мне нужно было делить с ним свою комнату. Он жил у нас несколько лет. И так вышло, что именно я от него избавился.

К тому времени мне было, должно быть, семнадцать, но про девочек я знал побольше, чем Фрэнки, так как он постоянно сидел дома. Когда я взял его на одно из своих выступлений, то познакомил его с девчонкой. Я не ожидал, что все так выйдет, но они превосходно поладили. Для него к тому же встретить было как... “Ааах!”

Отец был недоволен. Он сказал: “Это женщина не того типа!”

Но Фрэнки начал оставаться у нее дома, и папаша отстал от него. Так как по-существу поспособствовал всей этой кутерьме я, познакомив их друг с другом, то и вину повесили на меня. Часть меня думала: классно, мы сможем избавиться от него, а другая часть сожалела о случившемся.

В конце концов он переехал к ней. Может, отец немного переборщил, и Фрэнки уходил не очень гладко. Он не стал поддерживать связь с нашей семьей. Он ушел, и этим все закончилось.

Никогда его больше не видел.

Я начал ходить в школу на Бёрчфилд Роуд, “современную среднюю школу”, как это называлось. Ты поступаешь туда примерно в возрасте десяти лет, учишься до пятнадцати, а затем выпускаешься. Школа находилась где-то в четырех милях от нашего дома. В том направлении ходил автобус, но он был постоянно переполнен. И поездка стоила пенни, так что я экономил, ходя пешком.

Там, в этой школе, я встретил своего самого давнего друга Альберта. И Оззи (Ozzy), который был на год младше нас. Альберт жил близко к Бёрчфилд Роуд. Я регулярно хаживал к нему домой на ланч, и, конечно, он появлялся у меня от случая к случаю. В те годы это и были пределы моей общественной жизни, потому как я не часто выходил в город. Родители не позволяли. Они были весьма строгими и перебирали с опекой, они были уверены, что я обязательно что-то натворю, если выйду: “Ты не пойдешь искать неприятности!”

Таким образом, я по большей части вынужден был торчать в своей комнате. И до сего дня меня не напрягает одиночество. Мне нравиться находиться в компании других людей, но я не особо переживаю, если я не нахожусь.

У моих предков были причины беспокоиться. Наша лавка была обращена к трем или четырем домам ленточной застройки - то есть подпирающих друг друга - через дорогу, следом за которыми находился большой пустырь, на котором ничего не было, кроме булыжников. Было ли это из-за бомбы Второй Мировой Войны, я не знаю; это мог быть просто разваленный дом, но мы звали это “разбомбленными зданиями”. И на этой территории собирались бандиты. Если ты шел по улице, эти ребята запросто могли вышибить из тебя все дерьмо или даже порезать. А если ты ходил часто, как я, то становился первейшей мишенью. Тогда я стал упражняться, таскать тяжести и все такое, я хотел быть способным защититься. Я начал ходить на дзюдо и каратэ, пока не занялся боксом. Поначалу я просто не хотел, чтобы ко мне приставали, а потом реально втянулся.

В школе мы с Альбертом составляли свою маленькую банду, только мы вдвоем. У нас были эти кожаные куртки с надписью “Команчи” на спине. Это мы и были: Команчи. Школа пыталась запретить нам носить эти куртки, но у меня не было другой одежды. Не то, чтобы я не хотел носить ничего другого, мои родители просто не могли себе позволить потратиться не чертову школьную униформу. Все, что у меня было - пара джинсов и эта кожаная куртка.

Натренировавшись, я и Альберт, тоже крупный парень, стали ходить по дороге в школу как забияки. Никто не лез к нам, потому что все знали, что мы можем отлупить их. Даже старшие ребята оставили нас в покое. Эта школа полностью зижделась на насилии. Там могли запросто зарезать, и я даже носил с собой нож какое-то время. Не то чтобы мне нравится насилие, но так мы жили в те дни. В школе, если ты не уделал кого-то первым, то уделать могли тебя. Так и получилось, что в конце концов я проводил все время в разборках.

Там, где мы держали лавку, орудовала Астонская банда, и они хотели, чтобы я присоединился к ним. Тогда мне было двенадцать или тринадцать. Я приходил к ним в место их сборищ в разбомбленном здании пару раз, но так и не вступил в банду. Несколько из них приворовывали в нашем магазинчике, так что не было смысла связываться с ними. Как-то я даже прихватил на краже одного из членов банды и выбежал, чтобы поколотить его. Он жил всего несколькими дверьми дальше. Он забежал в дом, а тут я, колочу в его входную дверь, пытаясь до него добраться. Только так и приходилось разбираться с этими людьми, насилием. Разговаривать с ними было невозможно.

Банда могла наехать на меня, но все было не так плохо, потому что я жил на их территории. Все, что они делали - дрались с другими бандами из окрестностей. Из-за того, что я жил там, где жил, другие банды смотрели на меня, как на члена Астонской банды; я не был ее частью, и в то же время как бы был.

Несколько лет спустя мне пришлось ходить через эти окрестности, чтобы добраться до работы. Путь проходил мимо парня, который был главарем банды. С утра он был обычным, но к вечеру, когда сходился со своими корешами, менялся, и это была совсем другая история. Фокус был в том, чтобы незаметно проскочить, пока кто-нибудь из них не выйдет и не заметит тебя; это было похоже на полет пушечного ядра. Однажды вечером у меня это не вышло, и меня избили так, как никогда в жизни. Тебе нужно было или защищаться или стать одним из них, а я не собирался присоединяться к ним.

Будущее свое я представлял себе как-то связанным с боксом; скажем, я мог бы стать вышибалой в каком-нибудь клубе.Или я представлял себе, как стою на сцене и смотрю в толпу. Я никогда не задумывался, как оно будет в точности, но мне всегда казалось, что это должно быть связано с поединками, какой-нибудь контактный спорт на глазах у публики. Конечно же, я дожил до того момента, когда воплотил в жизнь свои мечты. Но играя на гитаре!

К школе я особого интереса не питал, у меня были довольно посредственные оценки. Каждый раз после того, как моих предков вызывали в школу, матушка приходила оттуда и бранилась: “О, это отвратительно, позорище. Ты что творишь-то вообще?”

Я не слишком заморачивался, что обо мне думают преподы и директор, но меня беспокоило, как могли отреагировать на это мои родители. Они терпеть не могли, когда ты попадал в истории. Их беспокоило, что могут подумать соседи. Народ судачил. В лавке раздавалось: “О, слыхали, что случилось там-то вниз по улице? О-о-о, на днях туда наведывалась полиция к ним домой...”