— Только что вы говорили, что никому не рассказывали, — напомнил Байрон.

— Кроме Автарха. Я должен был узнать от него правду.

— Что же он вам сказал?

— Практически ничего. Но он должен был быть осторожным. Мог ли он доверять мне? Я мог работать на тиранитов. Откуда ему было знать это? Но он не закрыл дверь окончательно. Это наша единственная ниточка.

— Что ж, идем на Лигейн, — сказал Байрон. — Одно место не хуже другого.

Воспоминания об отце угнетали его, и в этот момент для него больше ничего не имело значения. Пусть будет Лигейн.

Лигейн! Но это лишь легко сказать.

Как нацелить корабль в крошечный огонек планеты, расположенный на расстоянии тридцати пяти световых лет отсюда? Двести триллионов миль. Два с четырнадцатью нулями. При скорости десять тысяч миль в час — такова нынешняя крейсерская скорость их корабля — им потребуется два миллиона лет, чтобы добраться туда.

Байрон почти с отчаянием рылся в справочнике «Стандартные Галактические Эфемериды». Там были перечислены 10 тысяч звезд с их положением, выраженным тремя числами. Сотни страниц чисел, символизировавших координаты греческими буквами «ро», «тета», «фи».

«Ро» — расстояние от Центра Галактики в парсеках, «тета» — угловое расстояние вдоль плоскости галактической линзы от Стандартной Галактической Базовой Линии (линия, связывающая центр Галактики с солнцем планеты Земля), «фи» — угловое расстояние от Базовой линии в плоскости, перпендикулярной в Галактической линзе.

Последние два числа измерялись в радианах. Зная эти три числа, можно было определить положение любой звезды в безбрежности космоса.

Помимо этого, необходимо было знать собственное движение звезды по скорости и направлению. Это была небольшая коррекция, но совершенно необходимая. Миллион миль — ничто в сравнении с межзвездным расстоянием, но для корабля это много.

Конечно, существует вопрос о собственной позиции корабля. Можно определить расстояние от Родии по показаниям массометра, точнее, расстояние от солнца Родии, поскольку в космосе гравитационное поле звезды поглощает поля зависимых планет. Труднее определить направление их движения по отношению к Галактической Базовой Линии. Байрон должен был определить положение двух других звезд, кроме солнца Родии.

По их положению и известному расстоянию от солнца Родии он мог определить их собственное положение.

Это было сделано грубо, но он был уверен, что достаточно точно. Зная собственную позицию и положение солнца Лигейна, он мог установить приборы и рассчитать положение и силу гиператомного толчка.

Байрон чувствовал себя одиноким. Но не испуганным! Это слово он отрицал. Но, несомненно, испытывал напряжение.

Шесть часов спустя он закончил расчет прыжка.

Конечно, нужно было проверить все данные. Может быть, еще удастся вздремнуть.

Постель он перенес в рубку.

Остальные двое, очевидно, спали в каюте. Это хорошо, никто не мешает. Но тут он услышал негромкие шаги босых ног и поднял голову.

В дверях стояла Артемизия.

— Почему вы не спите? — строго спросил он.

Она тихо сказала:

— Ничего, если я войду? Я вам не помешаю?

— В зависимости от того, что вы будете делать.

— Я постараюсь делать то, что нужно.

Что-то уж очень скромно, с подозрением подумал Байрон, но тут же выяснилась и причина такой скромности.

— Я ужасно боюсь, — сказала она. — А вы?

Он хотел сказать «нет», но вышло по-другому. Байрон глуповато улыбнулся и сказал:

— Я тоже.

Странно, но это ее успокоило. Она села рядом с ним и посмотрела на раскрытые книги и листы расчетов.

— Все эти книги были здесь?

— Без них нельзя управлять кораблем.

— И вы все это понимаете?

— Не все. Но надеюсь, что понимаю достаточно. Вы знаете, нам нужно прыгнуть к Лигейну.

— Это трудно?

— Нет, если знаешь все данные — они есть, если имеешь приборы — тоже есть, и опыт. Вот этого у меня нет. Следовало бы совершить несколько прыжков, но я собираюсь сделать только один — так меньше вероятность неточности, хотя для этого потребуется гораздо больше энергии.

Не нужно больше говорить, ей будет страшно. Если она действительно испугается, с ней трудно будет справиться. Он говорил это себе, но ничего не помогало. Он хотел разделить с кем-либо тяжесть, частично снять ее с себя.

Он сказал:

— Я не все знаю. Плотность материи между нами и Лигейном, воздействующая на прыжок, определяет кривизну этого пространства вселенной. «Эфемериды» — вот та толстая книга — упоминает, что при некоторых стандартных прыжках необходимо учитывать коррекцию на кривизну и от нее рассчитывать собственную коррекцию. Я не уверен, что правильно запрограммировал компьютер.

— А что случится, если вы ошиблись?

— Мы можем вернуться в нормальное пространство слишком близко к солнцу Лигейна.

Она обдумала его слова, потом сказала:

— Вы не представляете себе, насколько мне лучше.

— После того, что я сказал?

— Конечно, на своей койке я чувствовала себя в пустоте — беспомощной и затерянной. Теперь я знаю, что мы куда-то направляемся, и пустота под нашим контролем.

Байрон почувствовал себя польщенным.

— Не знаю, под контролем ли.

Артемизия остановила его:

— Я знаю, вы справитесь с кораблем.

Может быть, так оно и есть, — подумал Байрон.

Артемизия подобрала под себя свои длинные ноги и сидела, глядя на него. На ней была лишь тонкая ночная рубашка, но она, казалось, не сознавала этого.

Она сказала:

— Вы знаете, когда я лежала на койке, у меня было отвратительное ощущение, будто я плыву, не умея плавать. И это пугало меня. Каждый раз, поворачиваясь, я немного подпрыгивала в воздух, а затем медленно опускалась, как будто меня поддерживали на плаву пружины.

— Вы спали на верхней койке?

— Да. На нижней я испытывала клаустрофобию: второй матрац всего лишь в шести дюймах над головой.

Байрон рассмеялся.

— Вот и объяснение. Гравитационное поле корабля ослабевает по мере удаления от центра. На верхней полке вы на двадцать — тридцать футов легче, чем на полу. Бывали когда-нибудь на пассажирских лайнерах? На больших кораблях?

— Один раз. В прошлом году я с отцом была на Тиране.

— На лайнерах гравитация во всех участках корабля направлена к внешнему корпусу, так что большая ось корабля всегда вверху, где бы вы ни находились.

— Должно быть, требуется много энергии, чтобы поддерживать искусственное тяготение.

— Достаточно для освещения небольшого города.

— А у нас не кончится горючее?

— Не беспокойтесь. На кораблях достигается полное превращение массы в энергию. Горючее — последнее, что у нас может кончиться. Раньше износится корпус.

Она смотрела на него. Он заметил, что ее лицо лишено косметики, но свежо. Удивительно, как она это делала. Вероятно, с помощью носового платка и небольшого количества питьевой воды. От этого она не пострадала: чистая белая кожа подчеркивала черноту глаз и волос. У нее очень «теплые» глаза, подумал Байрон.

Молчание длилось слишком долго. Он торопливо сказал:

— Вы не часто путешествовали? Только раз были на лайнере?

Она кивнула.

— Да и то не слишком часто. Если бы не наше путешествие на Тиран, этот грязный придворный не увидел бы меня. Не хочу говорить об этом.

Байрон сменил тему.

— Вы не любите путешествовать?

— Не очень. Отец обычно летает, нанося государственные визиты, открывая сельскохозяйственные выставки, посещая сооружения. Он произносит речи, которые для него пишет Аратап. Мы же остаемся во Дворце. Чем меньше мы передвигаемся, тем больше это нравится тиранам. Бедный Джилберт! Он один-единственный раз покинул Родию — по случаю коронации Кхана как представитель отца. И больше ему не позволили подняться на корабль.

Опустив глаза, она рассеянно поглаживала рукав куртки Байрона.

— Байрон!

— Да… Арта?

Он чуть запнулся, но выговорил.

— Как вы думаете, рассказ дяди Джила правдив?