«Рыб несказанного улова…» Рыб несказанного улова Я не могу Тебе нести, И принимаю с полуслова Мирские разные пути. Но в час, когда денная злоба Довлеет властвовать со мной, В Твоем саду стоять два гроба, Одной укрыты пеленой: Почиет здесь Двойник предвечный, И, духа веянье храня, Вверху колеблется двусвечник Высоким пламенем огня. А там, у трудного предала, За крепкой каменной стеной, Во сне покоятся два тела, Одной укрыты пеленой: Камином комната согрета, Блестят вощеные полы, Вокруг обычные предметы — Кровати, стулья и столы, Две шторы по бокам на страже У непрозрачного окна, И не пылающие стражи, И не покой, и не весна. «Не серебро, не золото…» Оловянное кольцо освяти; от муки, от розыска, от всякой потери. А от муки сердечной — не поможет. Волшебная книга Не серебро, не золото, В горне я плавил олово, А потом туголетом молотом Выковал кольцо тяжелое. Лесная чадь некрещеная Меха раздувала в кузнице; Круглыми платили червонными За работу руки искусницы. А кольцо из олова — малое, Но сила в нем — небывалая; Потому и невеста дьявола Не часто кольцо надевала. И когда в застенке пытали Лютой мукой ее без жалости — Рвать остриями устали, Острия о тело ломались. Ты не плачь, палач, что не страшен, И напрасно тиун дивится: Только одной муке на шабаше Не может кольцо противиться. «Упали вновь, упали кости. Чет…» Упали вновь, упали кости. Чет. Который раз все тоже: чет, не нечет! Опять выигрывает звездочет, Тот шарлатан, который кости мечет. Он, ночью, темный разговор ведет, И, засыпая, верю я во что-то, А там, на небе, проверяют счет Неунывающего звездочета. И утром на душе опять темно; И вновь рука, не думая о госте, Роняет на зеленое сукно Щербатые, изгрызанные кости. Никак не может выиграть игрок, Неверующий, слабый, подневольный… А за окном, — пастушеский рожок Поет себе, веселый и довольный… Донос
Закройте двери на запор! Выхватывайте пистолеты! Гвоздями кованы щиблеты, Стволы нацелены в упор. Железо врезалось со свистом, Ударил лом: ломают дверь. Без промаха стрелять теперь Застигнутым контрабандистам! В татуированной руке, Дрожащей в ярости и злости — Вино и женщины и кости И лодка, скрытая в песке. А ты, седая борода, Быть может глух, быть может стар ты, Но здесь мы проиграли в карты Сегодня больше чем всегда! Согнувшись где-нибудь на стуле, Пьешь в кабаке на берегу: Седьмую меченую пулю Я для тебя приберегу. Расстрел Мне снилось: я под дулом пистолета; У самого лица — холодный ствол. В подвал врывался терпкий запах лета, В висках стучало; колебался пол. Все: трепетанье вздувшейся рогожи, Обрывок неба — голубой кумач, Край рукава и душный запах кожи — В тебе сосредоточилось, палач. Вот — затряслось. Вот — в сторону рвануло. Подбросил ветер волосы мои, Качнулся череп, тело соскользнуло, Как сброшенная чешуя змеи; Расстрелянное трепетало тело, Хлестала кровь из чёрного виска, А я летел… и, вся в огнях, летела Навстречу вечность — в дыры потолка. Город Вода зеленая, просторный пруд, Болото топкое, тропа глухая. Здесь город погребен; по страшный суд Не встанет, колоколом громыхая. Но звон идет подводный под землей; Гудит скала на Рождество Христово; На Пасху — свет и факел смоляной В том месте видит темная дуброва. Ночь святочная не была ясна; Шли странники — оборваны и пьяны. В мешках — личина да бутыль вина, Да праздничные драные кафтаны. Шли по лесу и проглядели ночь. Ночь подошла — куда искать дороги, Когда так холодно, идти не в мочь, Озябли руки, онемели ноги… И вот решили: развели костерь; Пошла бутыль с краюхою на ужин. Снег падал с веток. Ледяной ковер Хрустел под натиском морозной стужи. А там, в лесу, летали огоньки, Трещали и потрескивали ели; И от вина пьянели старики, В тепле костра худые кости грели. Лед на болоте — тонкая слюда: Ему ль сопротивляться силе-зелью, Когда рождественская поднялась звезда И стала колдовать над белой елью. И вот пошел по лесу тяжкий гуд; Невидимая началась работа. Запенился, заколыхался пруд, Лед затрещал — и тронулось болото; Дрожали сосны, сталкивались льды, Земля тряслась широкими толчками И город, потаенный, из воды, Стал подыматься, тверд и белокамен… И так неупиваемая глубина От глаз людских укутанная мохом, По воле Бога сделалась видна Двум пьяным и убогим скоморохам. |
