«По утрам читаю Гомера…» По утрам читаю Гомера — И взлетает мяч Навзикаи, И синеют верхушки деревьев Над скалистым берегом моря, Над кремнистой узкой дорогой, Над движеньями смуглых рук. А потом выхожу я в город, Где, звеня, пролетают трамваи, И вдоль клумб Люксембургского сада Не спеша и бесцельно иду. Есть в такие минуты чувство Одиночества и покоя, Созерцания и тишины. Солнце, зелень, высокое небо, От жары колеблется воздух, И как будто бы все совершилось На земле, и лишь по привычке Люди движутся, любят, верят, Ждут чего-то, хотят утешенья, И не знают, что главное — было, Что давно уж Архангел Божий Над часами каменной башни Опустился — и вылилась чаша Прошлых, будущих и небывших Слез, вражды, обид и страстей, Дел жестоких и милосердных, И таких же, на полуслове, Словно плеск в глубоком колодце, Обрывающихся стихов… Полдень. Время остановилось. Солнце жжет, волны бьются о берег. Где теперь ты живешь, Навзикая? — Мяч твой катится по траве. «Господи, Господи, Ты ли…» Господи, Господи, Ты ли Проходил, усталый, стократ Вечером, в облаке пыли, Мимо этих простых оград? И на пир в Галилейской Кане Между юношей, между жен Ты входил, не огнем страданья, А сиянием окружен. В час, когда я сердцем с Тобою И на ближних зла не таю, Небо чистое, голубое Вижу я, как будто в раю. В черный день болезни и горя Мой горячий лоб освежит Воздух с берега светлого моря, Где доныне Твой след лежит. И когда забываю Бога В темном мире злобы и лжи, Мне спасенье — эта дорога Средь полей колосящейся ржи. «Уметь молиться, верить и любить…» Уметь молиться, верить и любить, Найти слова, спокойные, простые, Быть искренним — нельзя. Нам страшно жить. Неправедные, ко всему глухие, Среди людей, пронзенных древним злом, Ночами, в свете безысходном, ложном, Тревожимые внутренним огнем, И ты и я, всегда о невозможном Зачем мы думаем, сестра моя? Стучат шаги. Над городом печальным Мы — иерархи бытия — Немые звезды. В ларчике хрустальном Ключ счастья спрятан где-то на луне, Багдадский вор несется на Пегасе По облакам за кладом. Если б мне! — Что даст нам счастье? В каждом нашем часе, В минуте каждой места нет ему, И в жизни нет спасенья, нет покоя. Идти сквозь одиночество и тьму Домой — ты знаешь, что это такое. «Когда нас горе поражает…»
Когда нас горе поражает, Чем больше горе — в глубине Упрямой радостью сияет Душа, пронзённая извне. Есть в гибели двойное чудо: Над бездной, стоя на краю, Предчувствовать уже оттуда Свободу новую свою. Вот почему мне жизни мало, Вот почему в те дни, когда Всё кончено и всё пропало, Когда я проклят навсегда, В час, в трудный час изнеможенья, Мне в сердце хлынет тишина — И грозным светом вдохновенья Душа на миг озарена. «Чтоб все распалось — в прах и без следа…» Чтоб все распалось — в прах и без следа, Чтоб все рассыпалось, испепелилось, Чтоб океана хлынула вода И, бешеная, в бешенстве кружилась, С лица земли смывая Вавилон, Воздвигнутый безумством поколений, Чтоб в атомы был глобус превращен, В мельчайшие дробления дроблений, — О, как хочу я, в ярости и зле, Чтоб не было спасенья на земле! «Стыдно, Господи, и трудно мне…» Стыдно, Господи, и трудно мне Всюду — на земле и под землей, В воздухе, на горной вышине — Настигаешь Ты, Владыка мой. Всюду, неотступно, каждый день, Всюду, где дышу и где живу, Падает Твоя мне в сердце тень, Словно тень от дерева в траву. И когда увижу тень Твою, Сердце бьется, и темно в глазах, Спрашиваешь Ты, а я таю Все мое смущение и страх. Оттого, что я упрям и зол, Оттого, что нерадив и глух, Оттого, что враг в меня вошел, Плоть растлил и расточил мой дух. Оттого, что я не смел любить И молиться в церкви не умел, Оттого, что так хотел я жить, Праздно, своевольно жить хотел, Руку подающую отверг, И боялся и не мог страдать, — Страшно перейти из века в век, Страшно на суде Твоем предстать. В страхе поднимаю я глаза — Темен мне и нестерпим Твой вид — Раненая дикая коза Так в лицо охотнику глядит. |
