В день его приезда мы выставили заставы в трех ближайших деревнях, на всякий случай. Но все было в порядке: с бургомистром в санках сидел один полицейский, и ничего подозрительного на заставах мои бойцы не заметили.

Кулешов явился ко мне с полицейским Васькой, гордым своим новым «положением», но больше того испуганным и смущенным встречей со мной. Прохвост понимал, конечно, как командир партизанского отряда посмотрит на его карьеру.

Мы встретились с Кулешовым, как добрые приятели. Он бросился меня обнимать, заверяя в своей преданности, пеняя, что я забываю старую дружбу. Я ему ответил, что старую, мол, дружбу помню, и вот как раз теперь я о нем соскучился и надеюсь на его помощь. Осведомился, почему он не захватил с собой старшего полицианта Лужина. Но Кулешов, ничего не подозревая, откровенно заявил:

— Он что-то вас побаивается. Я его пригласил, а он отказался поехать, сказался больным.

Кулешов мигнул на Ермаковича — дескать, можно ли при нем? — а Ермакович уже было и к двери пошел, но я позвал его, усадил за стол, — а стол в таких случаях не бывает пустым, — и твердо сказал бургомистру:

— Имейте в виду, что товарищ Ермакович мой уполномоченный. Какое бы распоряжение от него вы ни получили, выполняйте. Это мое распоряжение.

Кулешов даже привстал от такого неожиданного сообщения, но быстро взял себя в руки, сел, и лицо у него приняло безразличное выражение.

— Так вот. А на первый случай нужно сделать следующее: отныне и впредь деревню Московская Гора от налогов и поставок всех видов освободить. Мой уполномоченный сам найдет способ, как употребить излишки продуктов в своей деревне.

— Что вы, товарищ командир, как это можно?! — взмолился Кулешов. — Разве я имею право отменять налоги! Я ведь только бургомистр, а не гаулейтер.

— Оттого с вас и спрос небольшой, товарищ Кулешов. В общем как хотите, — я в ваши способы администрирования не вмешиваюсь, — но Московская Гора налогов оккупантам платить не будет. Я ее освобождаю, а ваше дело — оформить все это, как вы найдете лучшим.

— Уж так или не так, а коли нужно, так нужно, — весело проговорил Ермакович.

— Так-то. А теперь выпьем за дружбу, — предложил я.

Вошел Васька, дрожа от страха, остановился у порога. Я позвал его:

— Васька, чего там жмешься? Иди к столу.

— Пугливо озираясь, Васька несмело подошел и взял в руку налитый ему Ермаковичем стаканчик, расплескивая водку.

— Кулешов, выпив стаканчик-другой, заметно повеселел.

— Вот дружба! Вот что значит дружба, — слегка захмелев, говорил он полчаса спустя, глядя на меня маслеными глазами, — жизнью рискуешь, а делаешь! Вы бы, товарищ командир, хоть бы подарили мне что-нибудь на память! Так, пустяк какой-нибудь, — пистолет именной или автомат. Ходим все у смерти на краю. Может, придется и умереть с вашим оружием в руках.

— Ну, оружия у меня нет. Оружие вы сами себе, да и нам достанете. А вот часы, если хотите, я подарить вам могу.

Я снял с руки часы и преподнес их Кулешову. У меня к тому времени были еще одни — трофейные. Кулешов рассыпался в благодарностях, но мне показалось, что он был не очень доволен подарком, хотя часы были первоклассные и он, конечно, знал толк в хороших вещах. Договорившись о других делах, я отпустил Кулешова.

Через неделю мы получили от бургомистра восемь пар превосходных лыж и полицейские повязки. Наши люди ходили с этими повязками по деревням. Московская Гора освободилась от немецких поборов.

— А все-таки я ему не верю, — твердил Тимофей Евсеевич. — Хожу возле него, ровно около трясины, и думаю: оступишься — ну и пропал.

— Вот что, Ермакович, — сказал я, — я ему тоже не очень-то верю, но он нам сейчас нужен, и мы должны его использовать. А лезть в трясину зачем же? По краешку обойди.

Мы неустанно выискивали людей, способных вести борьбу с оккупантами. Все шире становились наши связи с населением.

В начале января я поручил Ермаковичу под каким-либо предлогом пригласить в Московскую Гору из деревни Заборье Зайцева, родного брата моего трагически погибшего друга, тоже председателя в своем колхозе; о нем я слышал много хорошего.

И вот Ермакович доложил мне, что Зайцев сидит у председателя колхоза Московская Гора. Мы отправились туда. Я сразу узнал Зайцева. Такая же стройная фигура, как у брата, такие же светлые волосы, открытый умный взгляд, тонкие черты лица и легкий румянец. Только ростом он был повыше брата и, как все высокие люди, чуть сутулился.

Два колхозных председателя выпивали, сидя за столом, но при нашем появлении встали и вежливо поздоровались. Я сказал Зайцеву, кто я такой, а он расстроился, заморгал быстро-быстро и вдруг заплакал, не скрывая и не стыдясь своих слез. Я вообще неловко чувствую себя с людьми не совсем трезвыми, а тут еще эти слезы, — я уже готов был раскаяться, что пришел. Однако Зайцев быстро оправился и начал говорить о том, что он давно, еще через покойного брата, хорошо меня знает и что ему обидно: как это я до сих пор не позвал его, не помог ему мстить оккупантам — ведь у нас одно горе и одна месть. Он говорил о своей готовности к борьбе, а я слушал его несколько настороженно. Хозяин предусмотрительно вышел из комнаты, оставив нас втроем.

— Хотите нам помочь? — сказал я. — Мне известно, что в Заборье чуть не каждый день бывает бургомистр Таронковической волости Василенко со своими полицейскими. Вот и помогите нам его уничтожить.

Зайцев понурился и задумался, а я ждал его ответа, испытующе глядя ему в лицо. И вот внезапно он поднял голову и глянул мне открыто в глаза умным взглядом брата, — странное это было ощущение: тот же взгляд, только на ином лице, — и сказал:

— Что же, это можно, конечно, сделать, но только будет ли от этого польза?

И хотя Зайцев как будто бы колебался, от этих его слов я ощутил к нему доверие такое же полное, какое испытывал к его брату. Однако, имея обыкновение всегда контролировать свои чувства, я решительно сказал Зайцеву:

— Ну, как же, ведь Василенко — явный предатель.

— А вот я бы этого не сказал, — быстро возразил Зайцев.

— На это у меня имеются доказательства. Вот, например, когда мы в ноябре расстреляли предателя в Липках, кто как не Василенко докопался до того, что председатель колхоза Попков нам помогал? Попкова уже было и к стенке поставили.

— Но ведь Василенко же и устроил все дело так, что Попкова не расстреляли.

Оказалось, что Зайцев хорошо знал эту историю.

— Положим, что так, — согласился я. — Но есть и другие случаи. Может, слышали, каратели высылали в Ковалевичи на четырнадцати машинах двести человек? Это ведь Василенко их против нас вызвал. Они тогда метров шестьсот до «Военкомата» не дошли. Кабы не лесник из Добромысли — он гитлеровцев отвел в сторону, — так разрушили бы нашу базу. Да разве это только? И еще факты найдутся. В Амосовке мы ликвидировали предателя, — я тогда старшего лейтенанта Ермоленко посылал. Предателя застрелили, а потом наш лейтенант надел полицейскую повязку, да и вызвал Василенко как бы на расследование, а сам засаду организовал. Так ведь и тут Василенко пронюхал и вызвал полицейских из соседних районов. Мои ребята едва от него отстрелялись. По всем правилам военного искусства осадил их в сарае.

— Так как же вы хотите? Ясно, что он постарался себя защитить, — сказал Зайцев. — А к немцам Василенко пошел потому, что ему на первых порах некуда было податься. У него четыре брата в Красной Армии, сам средний командир запаса. До него бы гитлеровцы наверняка добрались. Парень он смелый, буйный, любит выпить и вообще пожить мастак. Его если в хорошие руки, толк может выйти большой.

— А откуда вы все это знаете? — Спросил я.

— Да я с ним беседовал не раз. И эти ваши истории от него самого слышал. Если хотите, я с ним поговорю, прощупаю, что и как. Убрать-то его, ежели окажется двурушником, всегда успеете.

Я дал на это согласие, и через несколько дней Зайцев сообщил мне, что Василенко готов встретиться с моим представителем в Заборье. На встречу с бургомистром я послал того же Ермоленко — парня удалого и находчивого.