— Еще могу вам доложить…
По мере того как я слушал это наглое вранье гитлеровца, кровь приливала к моим вискам, и мне нужно было сделать большое усилие воли, чтобы удержать себя в состоянии внешнего спокойствия. Наконец я не выдержал и прервал пленного.
— Вы лжете, негодяй! — закричал я, не выдержав, смотря в упор в раскосые глаза гестаповского диверсанта. Но спохватился, сделал передышку, закурил. И, затянувшись, уже ровным голосом продолжал: — Ваших документов и того, что нам известно о вас, более чем достаточно, чтобы повесить вас как угодно и на чем угодно… — я указал на высокую ветвистую березу и осину, стоявшие рядом перед окном землянки, — Если вы хотите жить или даже умереть, но так, как это положено на войне, то вы должны мне доказывать не то, что вы невинная жертва фашистского режима, а совершенно другое. Повторяю, мне известно, кто вы и зачем добивались связи с нашим отрядом. Однако, если вы докажете, что вы большой специалист по разведке и диверсиям, то я вас, может быть, оставлю в живых и отправлю в Москву, для того чтобы вы разоблачили перед советским командованием методы подрывной тактики фашистов Вот это и только это может нас интересовать. Я еще раз обращаю ваше внимание на два возможных варианта вашей дальнейшей судьбы Можете выбирать по вашему усмотрению. Даю вам на принятие решения и изложение показаний двадцать часов, то есть до десяти утра завтрашнего дня.
Я оставил гестаповцу бумагу и карандаш и ушел к себе.
Ночью я послал радиограмму в Москву о задержании матерого шпиона. Теперь можно было не опасаться того, что ему удастся сбежать.
Наутро я снова пришел для допроса с группой ребят На всякий случай они взяли с собой веревку, чтобы припугнуть негодяя, если это понадобится. Особоуполномоченный гестапо успел, как видно, тщательно все продумать Ночью он набросился на часового, находившегося в землянке вместе с ним. Потом он пытался бежать и уже выскочил было за дверь, но часовой, стоявший у входа, преградил ему путь и втолкнул его обратно в землянку. Если попытка напасть на часового еще имела кое-какой смысл, то попытка бежать с закованными ногами по глубоким сугробам в лесу была совершенно бессмысленна, и у меня появилось опасение за психическое состояние пленного. Однако при допросе мои опасения быстро рассеялись. Гестаповец все еще хитрил и пробовал сбить меня с толку. Он заявил, что в гестапо он действительно работал около двух лет, занимался вопросами разведки, собирал сведения о партизанах и даже несколько месяцев готовил агентов для засылки к нам.
— Это были главным образом женщины, — говорил пленный, — Одна из числа завербованных, звали ее Екатерина, была красива и умна, занималась лучше других, и немецкое командование возлагало на нее большие надежды. Как-то раз мы с ней остались наедине, и она меня спросила: «Неужели вы всерьез верите, что я буду совершать диверсионные акты против советских людей и Красной Армии?» Впоследствии она много говорила мне о стойкости русских и их умении смотреть спокойно в глаза смерти. Я полюбил эту прямую, настойчивую и бесстрашную женщину и идейно перешел на ее сторону, Потом у меня начались столкновения с начальством. Меня посадили на тринадцать месяцев в тюрьму. Там я потерял здоровье, был признан негодным к строевой службе, попал в электромонтеры и вот после всего этого решим перейти к вам.
Мне стало понятно, что шпион опытен, но морально неустойчив и что нужны очень небольшие усилия, чтобы заставить его рассказать всю правду или хотя бы заставить дать интересовавшие нас показания. Но у меня совершенно не было для этого ни времени, ни подходящих условий. Мы получили сведения о готовившейся на нас облаве силами нескольких дивизий полевых войск, и нам предстоял большой переход на запад. Поэтому мне действительно ничего не оставалось делать, как покончить со шпионом, если не удастся добиться от него ценных показаний.
И я отдал приказание людям немедленно повесить мерзавца, поскольку он не желает сообщить хотя бы долю правды о себе и своем начальстве. Но не успели ребята путем привязать веревку, как опытный шпион и диверсант сдался окончательно.
— Ну, хорошо. Уберите все это, игра закончена Победили вы, слушайте мои показания, — заявил он и, достав лист исписанной бумаги, начал докладывать — «Я родился в 1901 году, в семье крестьянина…»
И дальше я узнал, что К. проходил подготовку в берлинской школе подрывников-разведчиков, а стажировку в войсках специального назначения. Работал во Франции и Америке. Перед войной был в Польше. В течение первых шести месяцев войны он двенадцать раз выбрасывался на парашюте в тылы Красной Армии с задачами организации разведки и диверсий.
В 6 часов вечера, прекращая допрос, я заявил арестованному:
— Ваши показания будут признаны достаточными, если вы приведете вполне убедительные аргументы в доказательство всего вами сказанного. Завтра утром и прибуду, чтобы заслушать их от вас и принять окончательное решение о вашей дальнейшей судьбе.
В штабе уже была получена и расшифрована радиограмма о том, что захваченный нами пленный должен быть доставлен в Москву.
На следующий день пленный действительно подготовил ряд доказательств своей диверсионной деятельности в тылу советских войск. Он подробно рассказал, где и как он подкладывал мины, где и какие произошли взрывы.
— В городе Витебске, — докладывал диверсант, — я подложил мину под стену электростанции, вырезав для этого специальной пилой углубление в каменном фундаменте. Происшедшим взрывом была разрушена часть стены здания.
— Вы опять пытаетесь говорит неправду, — возразил я, — Трудно поверить, что такой квалифицированный диверсант, как вы, не мог организовать более эффективный взрыв, чем тот, о котором вы только что рассказали. Вы, наверное, слышали о некоторых взрывах, организованных рядовыми крестьянами, ушедшими в партизаны. Они куда значительней вашего.
— Да, да, это верно, — ответил пленный, — но это объясняется тем, что у вас взрыватели гораздо лучше наших.
— Нет, лжете! Главное в другом: люди у нас лучше. Вы слышали о взрыве в офицерском клубе в Ивацевичах?
— Да, слышал.
— Вы знаете, что на второй день там жители находили офицерские сапоги с мясом?
— Да, мне говорили.
— Так это выполнил простой советский гражданин, которого готовили всего несколько минут. А взрыватели он использовал ваши.
И гестаповец, чтобы убедить нас в ценности своей персоны, приводил все новые и новые факты из своей диверсионной деятельности, хвастался знанием некоторых форм и методов диверсионной борьбы фашистского командования и некоторых гитлеровских агентов на нашей территории, с которыми приходилось ему встречаться.
Потом я предложил арестованному под мою диктовку написать на свою квартиру, чтобы предъявителю записки выдали оставшиеся вещи и документы, которые якобы необходимы электромонтеру для работы. Пленный расстроился так сильно, что у него задрожали руки, как у горького пьяницы, почерк стал корявый, буквы неправильны. Но когда я начал внимательно рассматривать переданную мне записку, мне бросилось в глаза, что в одном месте последние буквы слов написаны с таким искажением, что получалось слово «SOS». Я указал шпиону на это, а затем на веревку и два опушенных инеем дерева перед землянкой. Он еще больше потемнел, тяжело вздохнул и начал переписывать свое послание. Когда записка была готова, я снова внимательно прочитал ее, и мне по казалось непонятным, почему этот человек, называвший себя белорусом, так безграмотно пишет на своем родном языке, в то время как отдельные буквы латинского алфавита в его записной книжке выведены четко и красиво. По почерку этот, с позволения сказать, славянин больше походил на немца, чем на белоруса. Впрочем, тогда у меня не было времени для психологических экскурсов в душу шпиона. Надо было заканчивать допрос, и я предложил К. сообщить мне, какие сведения имеются в гестапо о нашем отряде и какое конкретное задание получил он, добиваясь установления связи с партизанами.
