Присутствующий при допросе Мирсков утвердительно кивнул головой: пленный, видимо, говорил правду.

— Вы хотите сказать, — спросил я, — что имели намерение сдаться в плен?

— Я искал такой возможности, — отвечал пленный, — но долго не мог решиться на это. У нас многие убеждены в том, что партизаны истязают пленных;

— Может быть, Францу Морису вернуться к немцам и разоблачить фашистскую пропаганду? — поставил я вопрос скорее для проверки, чем в качестве реального предложения.

— Нет, — подумав немного, решительно сказал Франц, — назад к немцам Морис не пойдет, хотя бы полковник отдал приказ расстрелять меня.

— Раз вы так говорите, — предположительно заметил я, — значит вы не верите фашистской пропаганде.

— Не верю, — подтвердил Франц. — Я видел одного из ваших, то есть из наших, — австрийца, работающего у вас, и разговаривал с ним…

— А что же вы думаете делать у нас? — спросил я австрийца.

— Я думаю воевать вместе с вами против гитлеровцев, если вы мне поверите.

Я поверил Морису Францу.

Сначала он был зачислен бойцом в группу. Но он добивался во что бы то ни стало назначения его пулеметчиком. А когда стал пулеметчиком, то добился возвращения ему того самого пулемета, с которым он воевал на стороне оккупантов против Красной Армии.

Прекрасный стрелок-пулеметчик, снайпер, как его прозвали мои бойцы, Франц Морис воевал у нас около года, до самого прихода Красной Армии.

Гитлеровцев на дорогах он предварительно останавливал окриком на немецком языке и уже потом открывал меткий огонь из своего пулемета. Группа, в которой служил Франц Морис, полюбила этого опытного и смелого пулеметчика и ни за что не желала с ним расставаться.

Когда в наш район пришли советские войска, Франц пошел добровольцем со своим пулеметом в Красную Армию. Мне сообщили потом, что он прекрасно сражался в уличных боях за освобождение Будапешта, остался жив и ушел дальше с передовыми частями нашей армии.

Товарищ Сталин учил нас, что нельзя сравнивать гитлеровскую фашистскую верхушку с германским народом. Гитлеровское диктаторское правительство, опираясь на эсэсовские банды Гиммлера, загнало в тюрьмы и заключило в концентрационные лагери сотни тысяч коммунистов, социалистов и честных беспартийных. Многие тысячи были истреблены физически. Но часть антифашистов, несомненно, сохранилась и попала в гитлеровскую армию.

Находясь в тылу у оккупантов и общаясь через наших людей с немцами, мы тщательно выискивали в их среде тех, кому не по пути с фашизмом, кто не желал войны, был против гитлеровских расовых, человеконенавистнических теорий, кто готов был выступить против фашистских претендентов на мировое господство. И мы находили этих людей, привлекали их на свою сторону.

Как-то с одной из вспомогательных точек, находившейся в трех сутках конного пути от центральной базы, мне передали, что немецкий ефрейтор Гюнтер изъявил желание связаться с нами, чтобы выполнить какое-либо поручение в пользу Красной Армии.

Выясняя личность ефрейтора, мы установили, что он хорошо владеет русским языком. Удалось также выяснить и то, что ефрейтор Гюнтер не так давно, по распоряжению своего командования, был подвергнут месячному аресту и отбыл этот арест в Лунинце.

Немецкая войсковая часть, в которой служил ефрейтор, была ротой из известной организации Тодта. Она занималась возведением оборонительных укреплений руками мобилизуемого на эти работы местного населения и пленных красноармейцев. Понятно, что сведения, которые мог сообщить нам Гюнтер, представляли для нас огромный интерес.

Я дал указание немедленно связаться с ефрейтором и предложил ему выдать нам командира его роты. Кто, как не командир роты, смог бы дать интересующие нас показания, а попутно мы проверили бы искренность намерений человека, заявлявшего о своем желании работать в нашу пользу. Получив наше задание, Гюнтер внезапно заболел и был отправлен в пинский военный госпиталь. Мы решили, что вся история с ефрейтором — очередная неудавшаяся провокация врага, однако продолжали держать его в поле зрения.

Дней через двадцать пять Гюнтер выздоровел и, возвратившись в роту, подтвердил свое намерение вы-, полнить порученное ему задание.

План проведения операции был прост. Решили устроить вечеринку в избушке, стоявшей на отшибе, у самой почти лесной опушки. Хозяйка избы, тетка Анисья, была своим для нас человеком, а девушка, которая вела переговоры с ефрейтором, потеряла на войне отца и брата и жаждала отомстить. Гюнтер должен был пригласить на вечеринку своего начальника и после основательной выпивки помочь нашим ребятам связать его и притащить в прилегавший ко двору тетки Анисьи кустарник. Оттуда пленника легко было доставить в наш район.

Лишь только смерклось, наши ребята, переодетые в немецкие мундиры, организовали небольшую, но крепкую засаду во дворе и установили тщательное наблюдение за всем происходящим вокруг. Ранние осенние сумерки скрывали наших бойцов, а шум дождя исключал возможность того, чтобы кто-либо смог их услышать.

Однако к вечеру ефрейтор передал начальнику засады, что командир роты неожиданно выехал в Брест с отчетом, а если товарищи согласны, то на вечеринку будут приглашены помощник командира обер-ефрейтор Ганс и два других обер-ефрейтора — каптенармус и начальник по земляным работам.

Наши согласились. Было условлено, что немцы прибудут на вечеринку без оружия.

В назначенное время четыре ефрейтора проследовали в избу тетки Анисьи, но, вопреки договоренности, «гости» прибыли с оружием.

Партизаны задумались: провокация или простая случайность? Но вскоре мальчик-связной передал, что ефрейтор Гюнтер просит не беспокоиться и операцию проводить в намеченном порядке, а о том, чтобы оружие не было приведено в действие, он позаботится сам.

Около одиннадцати часов вечера ефрейтор подал условленный сигнал. Из хаты доносилась отрывистая речь крепко захмелевших оккупантов. Пятерка бойцов, одетых в немецкую форму, пробралась в сени, двое остались во дворе охранять подходы с улицы.

Дверь распахнулась от сильного рывка. За столом, уставленным бутылками, со стаканами в руках сидели три обер-ефрейтора. Гюнтер, ожидавший этого момента, стоял в углу у печки, загородив спиной составленные в угол автоматы и винтовки.

Один из вошедших бойцов остался у двери, четыре других рванулись к столу. Стол полетел в сторону, посуда с грохотом посыпалась на пол. На минуту люди сплелись в беспорядочный клубок. Но схватка была короткой и силы неравные. Через минуту троих немцев, крепко связанных парашютными стропами, с заткнутыми тряпками ртами, подхватили крепкие руки бойцов и в сопровождении «гостеприимной» хозяйки и ефрейтора Гюнтера перенесли в лес, где их уже ожидали приготовленные подводы. Связанных немцев уложили на телеги. Гюнтер протянул руку начальнику засады.

— Зачем? — искренне удивился тот. — Ты уж теперь с нами поедешь. Ведь если немцы узнают об этом деле, тебя повесят.

Тогда Гюнтер молча протянул партизану винтовку.

— И это лишнее, — спокойно возразил тот, — Это тебе еще вот как пригодится, воевать будешь с фашистами. Теперь ты наш насовсем, вроде как бы партизан.

Гюнтер молча отошел и молча уселся на подводу. Скинув немецкие мундиры, партизаны повезли свою добычу глухими лесными дорогами. Останавливались на дневки, жгли костры, дорогой негромко тянули песни. В первый день пути Гюнтер казался веселым, подтягивал бойцам сипловатым тенорком. Лицо его было спокойно, а порой задумчиво. Ребята понимали непростое его положение и обращались с ним по-своему бережно: делились табачком, хлопали по спине и в знак особого расположения начинали с ним говорить на ломаном языке — он, дескать, немец, ему так понятнее будет.

Один боец-волжанин все рассказывал о своем колхозе, где был до войны комбайнером.

— У нас поля — во-о, ширь, до краю глазом не достать, — говорил он. — Выедешь на комбайне, так ровно на корабле в море, право. Вот и ты, Фриц, — говорил он Понтеру, — либо Ганс, как тебя там, поедем после войны к нам. Тебя, наверное, пустят, — ты у нас знаменитый партизан будешь…