В XII-XIII веках романы Круглого Стола представляли собой литературу, предназначенную почти исключительно для аристократической аудитории. Это крайне идеологизированная, транслирующая воинские ценности литература, которая, столкнувшись с преобразованием социального порядка, пытается навязать свое видение мира и общества: она прославляет молодых[712]; она превозносит рыцарство[713]; она сетует на непрерывно возрастающую власть суверена — Артур, в отличие от королей из династий Капетингов и Плантагенетов, продолжает оставаться феодальным королем, который обязан советоваться со своими подданными[714], — и особенно на политическое и экономическое истощение мелкой и средней знати; она презирает вилланов, а еще больше коммуны, купцов и городское население[715]. Однако несмотря на эту, одновременно феодальную и «реакционную», идеологию, артуровская легенда с давних пор была востребована и за пределами благородного сословия. Можно только посетовать на дефицит исследований, посвященных восприятию легенды и ее воздействию на все общество[716]. Источников же для проведения такой работы предостаточно. Более того, они благоприятствуют междисциплинарным исследованиям, в рамках которых выделяются четыре наиболее плодотворные области: рыцарские ритуалы (турниры, копейные состязания, праздники, pas d'armes[717]), антропонимика, иконография и геральдика. Изучение геральдики, в частности, уже дало нам ряд ценнейших сведений[718]. А вот исследования по иконографии еще только предстоят, ведь труды первопроходцев — Роджера Шермана Лумиса и его жены Лоры Хиббард — практически не имели последователей, по крайней мере, существенный контраст между изобилием источников и незначительным числом серьезных работ, посвященных их изучению, ощущается до сих пор[719]. Что же касается антропонимики, поддающейся точному анализу и способной охватывать значительный с точки зрения количества документальный материал, то эта область должна стать приоритетной для будущих исследований, посвященных изучению рецепции артуровской легенды. Попробуем наметить ее основные направления. От литературных имен к именам реальным Воображаемое всегда является одновременно и отражением реальности, и моделью для нее. Литературная антропонимика — не исключение. Социологи уже давно обратили внимание на то, что некоторые книги, фильмы или телесериалы могут ситуативно создавать моду на те или иные имена. Этот феномен отнюдь не является особенностью ни нашего времени, ни современного «общества зрелищ». В XVI-XIX веках некоторые книги оказывали сходный эффект, особенно в том, что касается мужских имен. Например, если ограничиться эпохой романтизма, «Вертер» Гёте в Германии или «Рене» Шатобриана во Франции[720]. Это факты общеизвестные. А вот что нам известно хуже, так это что данный культурный феномен встречается уже в Средние века, задолго до появления и распространения печатной книги. Так, некоторые филологи обратили внимание на популярность имен Роланд и Оливье — крестильных имен, распространившихся благодаря «Песне о Роланде» и связанным с ней преданиям. Они также обратили внимание на то, что в некоторых областях эти имена давались братьям-близнецам еще до предполагаемой даты сложения самой древней из известных версий «Песни» (конец XI века), и даже около 1000 года. Антропонимика оказывает здесь ценную услугу истории литературы[721]. Подобные исследования артуровской легенды никогда, к сожалению, систематически не проводились[722].
Тем не менее во Франции к 1250-м годам, когда уже сложились большие прозаические циклы, корпус артуровской антропонимики окончательно сформировался и стал поставлять для реальной антропонимики (из которой он к тому же сам отчасти произошел) обильный материал[723]. То же самое происходит и в немецкоязычных странах. Начиная с середины XIII века, а иногда и чуть раньше, на севере и на западе Франции; в Англии, во фламандских и рейнских областях, в Баварии и в Тироле встречаются люди, которые носят имена Гавейн, Тристан, Ланселот, Персеваль, Боор и некоторые другие. Проблема же, очевидно, состоит в том, чтобы определить, с какого времени эти имена стали настоящими крестильными именами, а не просто прозвищами, присвоенными по случаю участия в турнире, в крестовом походе или во время того или иного рыцарского ритуала. До XIII века тексты нас выручают, уточняя, что речь идет именно о прозвище, с помощью формул типа “Petrus dictus Lancelot” или, на народном языке, “Jean dit Perceval”[724], формул, которые встречаются в особенности в грамотах и хрониках. Но иногда таких уточнений нет, упоминается только имя героя, которое, возможно, уже употребляется как настоящее крестильное имя. Такое превращение литературного имени в имя реальное — весьма значимый культурный факт: он свидетельствует об охватившем Западную Европу процессе — который, очевидно, следует вписать в контекст долговременной перспективы, — когда происходил постепенный отказ от патримониальной системы передаваемых имен (маркирующей принадлежность к группе, с четко ограниченным набором имен, «принадлежащих» группе и переходящих в согласии со строгими правилами, среди которых важнейшую роль играют родство по восходящей линии и кумовство) в пользу более свободной системы имен, выбираемых родителями, подчиненной моде, вкусу и мотивированной более личными эмоциональными, религиозными или психологическими причинами. Этот феномен, на который первыми обратили внимание этнологи и антропологи, сегодня также хорошо известен демографам и историкам антропонимики[725]. Однако история литературы, по всей видимости, указывает на то, что сдвиг этот произошел рано, раньше, чем иногда полагают. Антропонимика в действительности говорит нам о том, что уже довольно давно, чуть позже середины XIII века, имена основных персонажей артуровской легенды стали во многих областях присваивать и носить не только крупные и мелкие сеньоры, но и люди, у которых, вообще говоря, никогда не было возможности вживую услышать чтение произведений Кретьена де Труа и его продолжателей. Так, во второй половине века несколько крестьян, живущих в Нормандии, в Пикардии и в Бовези, носят, по документам сугубо юридического характера (грамотам, печатям, различным цензам и переписям), артуровские имена. Упомянем, к примеру, печать нормандского крестьянина с крестильным именем “Lancelot” и родовым именем “Havard” (илл. 17). Конечно, вполне правдоподобно, что этот Ланселот Хавард, живший в приходе Боос (ныне входящем в департамент Приморская Сена), был именно землевладельцем, а не поденщиком (в акте, к которому привешена печать, он все же назван rusticus[726]); возможно даже, речь идет о весьма важном в здешних краях человеке, так как его печать привешена к акту о сделке, которую аббатство Жюмьеж, владевшее обширными территориями в окрестностях Руана, заключило в 1279 году с несколькими крестьянами этого прихода[727]. Печать эта является важным документом: она доказывает не только то, что крестьянин мог в то время (а родился он, вероятно, на двадцать-тридцать лет раньше) носить имя литературного персонажа — более того, имя самого прославленного рыцаря Круглого Стола, — но и то, что это имя могло помещаться на документ, обладающий несомненной юридической силой, — на печать; печать, которая является залогом надежности и ответственности того, кто ей пользуется[728]. Что само по себе значимо. вернуться Duby G. Les jeunes dans la societe aristocratique dans la France du Nord-Ouest au XIIе siecle // Annales. ESC, vol., 19/5, 1964, p. 835-846. вернуться Артуровские романы, на мой взгляд, в гораздо большей степени, нежели песни о деяниях, выражали рыцарский идеал аристократии XII-XIII вв. и потому несли более серьезную идеологическую нагрузку. Эпическая литература не является в полном смысле слова литературой сословной, транслирующей исключительно воинские ценности; будучи предназначена для более широкой публики, чем собственно романы, она отрабатывает «архетипические» темы, которые восходят к более древнему пласту воображаемого, возможно слишком древнему, для того, чтобы он мог как-то воздействовать на ту социальную реальность, в которой жила ее аудитория. Пока не возродились сравнительные исследования эпической и куртуазной литературы, см. побуждающую к размышлениям книгу: Boutet D. Charlemagne et Arthur, ou le Roi imaginaire. Paris, 1992. вернуться Будем опять-таки ждать, что появится больше скрупулезных исследований, сопоставляющих артуровскую модель с моделями королевской власти, представленными во второй половине XII—XIII вв. Плантагенетами и Капетингами. Имела ли литературная модель какое-то идеологическое воздействие на власть? Принес ли пользу идеологии английской монархии "династический" расчет Плантагенетов, связанный с артуровской легендой, или, скорее, навредил ей? См. на эту тему: Stormer W. Konig Artus als aristokratisches Leitbild whrend des spteren Mittelalters // Zeitschrift fur bayerische Landesgeschichte, Bd. 35, 1972, S. 946-971; Johanek P. Konig Arthur und die Plantagenets // Fruhmittelalterliche Studien, Bd. 21, 1987, S. 346-389; Chauou A. L’ldeologie Plantagenet. Royaute arthurienne et monarchique politique dans l'espace Plantagenet (XIIe-XIIIe siecles). Rennes, 2001. вернуться См. пионерский труд Э. Кёхлера: Kohler Е. Ideal und Wirklichkeit in der hofischen Epik. Tubingen, 1956. Обвинения во "вчитывании" интерпретаций, которые иногда предъявляют Кёхлеру, всегда казались мне необоснованными. вернуться Я попытался привлечь внимание к этим проблемам на XIV интернациональном артуровском конгрессе (Ренн, август 1984). Тезисы моего доклада «Распространение артуровской легенды: нелитературные свидетельства» (“La diffusion de la legende arthurienne: les tеmoignages non litteraires”), прочитанного на открытии, были опубликованы в: Bulletin bibliographique de la Societe internationale arthurienne, t. 36, 1984, p. 322-323. вернуться Особый вид театрализованного турнира, в котором схватка между рыцарями представляла собой часть разыгрываемой истории. — Прим. перев. вернуться Prinet M. Armoiries familiales et armoiries de roman au XVе siecle // Romania, t. 58, 1932, p. 569-573; Brault G. J. Arthurian Heraldry and the date of Escanor // Bulletin bibliographique de la Societe internationale arthurienne, t. II, 1959, p. 81-88; de Vaivre J.-B. Les armoiries de Regnier Pot et de Palamede // Cahiers d’heraldique du CNRS, t. 2, 1975, p. 177-212. Позвольте также рекомендовать различные исследования, которые я объединил в: L’Hermine et le Sinople. Etudes d’heraldique medievale. Paris, 1982, p. 261-316, а также к моей работе: Armorial des chevaliers de la Table Ronde. Paris, 1983. вернуться К сожалению, работа, начатая Р.Ш. и Л. Лумисами (Arthurian Legends in Medieval Art. New York, 1938), имела мало продолжателей. Тем не менее, см. превосходные исследования: Fouquet D. Wort und Bild in der mittelalterlichen Tristantradition. Berlin, 1971; Fruhmorgen-Voss H. und Otto N. Text und Illustration im Mittelalter. Aufstze zu den Wechselbeziehungen zwischen Literatur und bildender Kunst. Munchen, 1975; Kiihebacher E., Hg. Literatur Und bildende Kunst im Tiroler Mittelalter. Iwein-Fresken von Rodenegg und andere Zeugnisse der Wechselwirkung von Literatur und bildender Kunst. Innsbruck, 1982; Woods-Marsden J. The Gonzaga of Mantua and Pisanello’s Arthurian Frescoes. Princeton, 1988; Whitaker M. The Legend of King Arthur in Art. Cambridge, 1990; Stones A. Arthurian Art since Loomis // Arturus rex. Acta conventus Lovaniensis 1987, ed. W. Van Hoecke, G. Tourny, W. Verbeke. Louvain, 1991, t. II, p. 21-76 ; Schupp V. und Szklenar H. Ywain auf Schloss Rodenegg. Eine Bildergeschichte nach dem “Iwein” Hartmanns von Aue. Sigmaringen, 1996; Le stanze di Artu. Gli affreschi di Frugarolo e rimmaginario cavalleresco nell’autunno del Medioevo, a cura di E. Castelnuovo. Milan, 1999. вернуться Cм. Allen L. et al., The Relation of the First Name Preference to their Frequency in the Culture // Journal of Social Psychology, n° 14, 1941, p. 279-293; Besnard P. Pour une etude empirique du phenomene de mode dans la consommation des biens symboliques: le cas des prenoms // Archives europeennes de sociologie, n° 20, 1979, p. 343-351. вернуться Lejeune R. La naissance du couple litteraire Roland et Olivier // Melanges H. Gregoire. Bruxelle, 1950, t. II, p. 371-401; Delbouille M. Sur la genese de la chanson de Roland. Bruxelles, 1951, p. 98-120; Aebischer P. L’entree de Roland et d'Olivier dans le vocabulaire onomastique de la Marca hispanica // Estudis romanics, n° 5, 1955-1956, p. 55-76. вернуться Ряд исследований, однако, привлекает внимание к этим важным вопросам: Panzer F. Personnennamen aus dem hofischen Epos in Baiern // Festgabe fur E. Sievers. Munchen, 1896, S. 205-220; Kegel E. Die Verbreitung der mittelhochdeutschen erzhlenden Literatur in Mittel- und Norddeutschland nachgewiesen auf Grund von Personnennamen. Halle, 1905; Boekenhoogen G. J. Namen uit ridderromans als voornamen in gebruik // Tijdschrift voor Nederlandse taalen letterkunde, t. 36, 1917, p. 67-96; Gallais P. Bleheri, la cour de Poitiers et la diffusion des recits arthuriens sur le continent // Actes du VIIе congres national de la Societe franсaise de litterature comparee (Poitiers, 1965). Paris, 1967, p. 47-79; Lejeune R. Les noms de Tristan et Yseut dans l’anthroponymie medievale // Melanges Jean Frappier. Geneve, 1970, t. II, p. 625-630. вернуться См. два великолепных справочника: West G. D. An Index of Proper Names in French Arthurian Verse Romances (1150-1300). Toronto, 1969; WestG. D. An Index of Proper Names in French Arthurian Prose Romances. Toronto, 1978. вернуться «Петр по прозвищу Ланселот», «Жан по прозвищу Персеваль». — Прим. перев. вернуться См. в особенности номер журнала L’Нотте, n° 20/4, octobre-decembre 1980, посвященный "Формам именования в Европе", Formes de nomination en Europe (особенно статьи F. Zonabend и С. Klapish-Zuber), а также серию книг, изданную университетом Тура: Genese medievale de l'anthroponymie moderne. Tours, 1989-1997, 7 vol. вернуться Demay G. Inventaire des sceaux de la Normandie. Paris, 1881, n° 1116. вернуться Реестры печатей нормандских крестьян XIII в. были составлены в: Douеt d’Arcq L. Archives de l'Empire... Collection de sceaux. Paris, 1867, t. II, n° 4137-4382, а также в: Demay G. Inventaire des sceaux de la Normandie, op. cit., n° 613-1630. Некоторые ученые считали, что владельцы этих печатей, возможно, и не были на самом деле крестьянами; но внимательное изучение терминов (rustici, villani, ruricilae), которыми они обозначаются в актах, не оставляет на этот счет никаких сомнений. Кроме того, М. Т. Клэнчи (Clanchy М. Т. From Memory to Written Record. England, 1066-1307. London, 1979, p. 184) отмечает, что в XIII в. у крестьян английского королевства также существовали печати; некоторые из них дошли до наших дней. О крестьянской сфрагистике см.: Kittel Е. Siegel. Braunschweig, 1970, S. 367-382; Clottu О. Uheraldique paysanne en Suisse // Archives heraldiques suisses, t. 85, 1971, p. 7-16; Pastoureau M. Traite d’heraldique, 2e ed. Paris, 1993, p. 51-53. |