— …Помнишь, я как-то тебе про подружку рассказывал? Которая еще залетела от меня… Так вот, я ведь на грех тебя склонить хотел. Чтобы, значит, ты беременность эту ликвидировал. Тебе ведь это раз плюнуть — без крови, без осложнений. А потом вдруг подумал — я же против судьбы иду, понимаешь? Скоро уже тридцатник, а до сих пор ни семьи, ни детей. Другие бы радовались, а я дурное замыслил…

— Ну и?

Изотов пожал плечами.

— Вот и радуюсь теперь. Родители у нее просвещенные, так что живем пока в гражданском браке. Но скоро, вероятно, распишемся. Не для меня, для нее. Чтобы, значит, не волновалась попусту. На детях — на них ведь все сказывается.

Вадим опустил руку на плечо приятеля. Силы окончательно восстановились, теперь он уже в состоянии был помочь Изотову, и незримое тепло текло через его ладонь, согревая взбудораженную душу Александра, наполняя его сонным покоем.

— А сначала, Вадик, я ведь перепугался. Решил — все! Либо линяю из клиники, либо выкладываю все Раисе Дмитриевне. А потом… Когда тот педофил-чинуша концы отдал… — спина Александра дрогнула. — Я понимаю, мы не можем судить. Но ты ведь другое дело. Ты — Палач, существо иной категории! Ты и не судишь даже, ты просто подытоживаешь события. Сухо и беспристрастно. Вершишь то, что должно было случиться и без твоего участия.

Лицо Изотова вновь обратилось к Дымову.

— Знаешь, я все пойму. Даже если тебе придется меня убрать. К этому ведь и шло. Я сам накинул себе эту петлю, влез по сути в чужое… Но она-то не виновата, правда? — Изотов, встрепенувшись, полез в карман. — Послушай, я дам тебе ее адресок, а ты уж потом сам решишь, как ей лучше все объяснить. Ты ведь это умеешь. Потом, когда меня не станет…

— Замолчи, пустомеля!

— Но я хотел сказать, что тебе не в чем себя…

— Я сказал: все! — Крепко встряхнув приятеля за плечи, Вадим заглянул ему в лицо. — Не хочу больше слушать весь этот вздор! Ты хоть сам понимаешь, что за чепуху ты городишь?

Изотов ошарашенно молчал.

— Задумался? Вот и хорошо. А теперь послушай меня. — Вадим вздохнул. — Можешь мне верить, но я очень признателен тебе за этот приход. Наверное, это действительно было нужно. И мне, и тебе. Спасибо и за предупреждение. Этим твоим товарищем я непременно займусь.

— Ты убьешь его?

— Запомни, дурила, я никого не убиваю. Это просто не в моих силах.

— Но как же тогда…

— Мы все, — голосом заклинателя произнес Вадим, — уничтожаем себя сами. Только так, Саша, и не иначе. Уничтожаем своими мыслями и своими поступками. Я ведь много тебе рассказывал про метатела, рассказывал про каверны и изъяны на мантиях. Так вот, я могу устранить любой дефект, но если пациент не поможет себе сам, на том же самом месте месяцем или годом позже появится новая язва — еще страшнее прежней. Потому что это первейший закон вселенной.

— Карма, — эхом откликнулся Изотов.

— Пусть карма, дело не в названии. Весь мир, Саша, это некое подобие четырехмерного кубика Рубика. Измени одну крохотную грань, и изменится общая картина. Оттого и страдают невинные, оттого и трещит по швам вся наша домотканная справедливость. Она не может быть выборочной — для отдельных народов и сословий. Будут грешить одни, значит, обязательно отзовется на других. Грехи отцов ваших — да на детей ваших и так далее, и тому подобное. Уж поверь, я имел возможность в этом убедиться. В том и кроется опасность всякого механического излечения. Мы просто перебрасываем ущербную грань с одной стороны искомого кубика на другую. И вместо ангины клиент получит осложнение на сердце, изъязвление пищевода, а то и вовсе умудрится перебросить свои болячки на собственных детей или родителей. Это не месть Всевышнего, это элементарный баланс. Все в природе должно быть уравновешено — и болезни со здоровьем, и жизнь со смертью.

— Но ведь люди воюют!..

— Им это только кажется. Как кажется, что кто-то там побеждает, а кто-то проигрывает. Пойми, Саша, канатаходец либо идет по канату, либо теряет равновесие и падает. Но мир в отличие от обычного канатоходца чрезвычайно устойчив, и раскачать его не так уж и просто. И когда одна нация уничтожает людей другой нации, она попросту выводит из равновесия свой собственный маятник. Минует десять, может быть, сорок лет, и маятник обязательно вернется обратно. И сметет по пути равновесное количество жертв — уже твоего собственного народа. Иного расклада попросту не существует.

— Значит, ты — орудие маятника?

— Если тебе удобно, называй это так. Я пытаюсь сохранять баланс, уравновешиваю гирьки весов, понимаешь? Они падают, а я подбираю и ставлю их на место.

— Но это делаешь все-таки ты!

— Как же тебе объяснить-то!.. — Вадим поморщился. — Видишь ли, если отец семейства не просыхает, если он гуляет налево, если вынашивает в голове гнусненькое, он вредит в первую очередь своим ближним. Даже если он осторожен и искусно маскируется, его что-нибудь да выдает — горбатая мантия, меташипы, вампирьи ухватки. И те, кто живет вместе с ним, рано или поздно ощутят это. Начнут либо болеть, либо сходить с ума, приобретая многочисленные неврозы. Это будет попросту реакцией на его присутствие, тоже своего рода баланс, но баланс, как видишь, ущербный. И когда террористы начинают подрывать кварталы в мирных городах — это тоже обеспечение баланса — уродливого, жестокого, но баланса. Таким образом, война порождает месть, нравственное уродство провоцирует цинизм, агрессивные психопаты творят себе подобных. Можно это видеть, а можно не видеть. Наверное, я тоже не слишком зорок, но кое-что я все-таки вижу. И потому в состоянии удерживать наши качели от излишней качки.

— А хаккеры?

— Забудь о них. Они тоже по-своему отдаляют приближение шторма. Но это не то, что тебе следует знать.

Изотов безвольно кивнул.

— Я не Палач и никогда им не был. Я не выношу приговоры, я вмешиваюсь лишь в тех случаях, когда качели грозят перевернуться. Согласись, лучше придержать их в нужный момент, нежели потом рвать жилы и пытаться восстановить опрокинутое. А еще, Саш, запомни. Кто бы я ни был и что бы я ни делал, но я твой друг. И ты мой друг. Мы делаем общее дело, и дело это, поверь, доброе.

— Но я тебя предал!

— Тебя вынудили сказать то, чего ты говорить не хотел, только и всего. Кроме того, ты пришел ко мне и объяснился. Ты даже водки выпил…

— Да, без малого бутылку «Столичной». Пятьдесят два пятьдесят. Это вместо апельсинов и творога…

— Вот-вот! Вместо того, чтобы купить беременной подружке творога с апельсинами, взял и купил поллитровку. — Вадим улыбнулся. — Это ведь тоже кое о чем говорит. Какое уж тут предательство!

— Ты разговариваешь со мной, как с ребенком.

— А ты и есть ребенок. Во всяком случае, сейчас.

Изотов порывисто вздохнул.

— Что ты собираешься делать?

— А что мне еще остается делать? Отправлю тебя домой спатеньки, а сам пойду к своим воспитанникам.

— Значит, все как обычно? По расписанию?

— Разумеется. Сегодня у них заключительная серия. Самая важная, кстати сказать. А завтра ночью тебе придется отыграть финал.

— В лесопарке, как всегда?

— Пожалуй. Разве что переоденем парочку санитаров в милицейскую форму. Так уж мне удобнее по сценарию. Заедем в лесопарк, вынесем их на полянку и организуем торжественную встречу с родней и службой спасения. Само собой, прихватим фонари, мегафоны.

Дрожащей рукой Изотов провел по лицу. Он уже почти пришел в себя. Лечащие ладони Дымова сделали свое дело. Забавно, но, выкачав избыток хмельной мути из коллеги, Вадим и сам ощутил в себе дополнительную энергию. Еще один живой пример баланса. Баланса идеального, приносящего благо обеим сторонам.

— Где они у тебя на этот раз побывали? — пробормотал Изотов. — Если не секрет, конечно?

— Да какой там секрет. — Вадим хмыкнул. — На этот раз я загнал их в плен к сектантам. Понимаешь, те двое, что пытались покончить самоубийством, ходили в одну сектантскую компаху. Словом, я посчитал полезным повторить урок, но уже для всех разом. Так что мальчиши-плохиши хлебнули лишку по полной программе. Заодно и прививку получили от фанатизма. Там ведь их тоже собирались принести в жертву. Потому и задали драпака. А далее — все по проторенной тропке. Глухие леса, топи, медведь шатун.