— …Я ведь уже рассказыввала, что работаю продавцом, — всхлипывая продолжала свое повествование Маргарита Павловна. — В магазин отправляюсь рано, домой возвращаюсь после девяти. Отдел у меня овощной, — так что весь день перебираю то лук, то морковь, то картошку. На руки потом глядеть страшно. Опять же на ногах все время. Еще удивляются потом, почему у женщин сплошь и рядом варикоз. Я, конечно, понимаю, в наши дни это не самое страшное. Вон какие страсти по телевизору показывают! Тут — воюют, там — взрывы с оползнями. А все одно — работка не сахарная. За день, бывает, до трехсот покупателей обслужишь. А знаете, сколько из этих трехсот говорят мне «спасибо»?
Изотов покачал головой.
— Могу только догадываться.
— Вот-вот! Едва ли десятая часть. Зато каждый третий норовит гадость сказать. Я ведь — кто для них? Дешевая торговка. Коли на развес торгую, стало быть, обязательно приворовываю. Да еще норовлю что почернее да погнилее всучить. Само собой, возвращают, требуют перевесить, могут и в лицо той же картофелиной запустить. Иной раз видишь какую-нибудь стервозную бабулю и наперед начинаешь скалиться, выбирать ей покрупнее да получше. Чтобы, значит, без ругани обошлось. Только все равно нарываешься…
— Вы хотели рассказать о Даше, Маргарита Павловна. — Мягко напомнил Изотов.
— Что Даша, — женщина снова всхлипнула, — разве я такую судьбу ей готовила? Забирала из детдома все равно как родную дочку. Да вы бы сами на нее взглянули — не подумали бы ничего такого. Хрупкая, тоненькая, глазки как васильки. А как начала мне рассказывать, что у них в детдоме творится, так мне мой магазин раем показался. До чего дошло — с восьми лет начинают пользовать мальцов! И девчушек и пацанчиков. Это же какими зверьми надо быть, чтобы заниматься таким изгальством! Даже порадовалась — хорошо, мол, что забрала от греха подальше. Думала, пристрою девочку за прилавком, — поработает пару месяцев, оживет, приоденется, осмелеет, да куда там! Эти твари и тут ее нашли. Дождались конца смены, подкараулили на улице и запихнули в машину. Только на утро и объявилась…
— Вы успокойтесь, Маргарита Павловна. — Изотов налил из сифона газированной воды, протянул женщине стакан. — Мы обязательно вам поможем.
— Да как вы поможете! — она шумно отхлебнула, неловко раскашлялась. — Туда сам племянник нашего мэра наведывается. Там ведь давно уже настоящий бордель для городской элиты. Чиновников ублажают, работников прокуратуры, даже кого-то из депутатов. Находились, конечно, добрые люди, пытались посылать проверяющие комиссии, да что толку. Разве сами детишки в чем признаются? Для них это ведь стыд голимый. А потом их же еще и наказывали, доискивались — кто и что налево сболтнул. Слышала, даже, что людишек из той комиссии на ковер вызывали. К начальству, значит, повыше.
— А кто именно вызывал, не знаете?
— Откуда же мне знать. Я человек маленький. Знаю только, что сидят те сволочи на своих местах крепко. А этот директор их, в смысле, значит, детдомовский, еще на Берию страшно похож. И такой же, видать, охочий до сраму. Помощник у него — длинный такой, кучерявый, Геной зовут, — тоже скотина хорошая. Он при нем вроде слуги. Дергает детей по заказу, кому, значит, какую. По возрасту и по росту… Может, и среди ночи поднять, если кому из гостей приспичило. Конечно, и сам под шумок балуется. Я пыталась с ним однажды поговорить, когда он за Дарьей приезжал, так пересказывать стыдно, чего от него наслушалась. Ножиком грозил, ругался. А про Дарью сказал, мол, мы своих примадонн просто так из детдома не отпускаем…
Наклонив голову, Изотов наблюдал за пациенткой. За мимикой, манерой речи, интонациями. И поневоле сжималось сердце. Даже в свои сорок с хвостиком Маргарита Павловна была очень недурна собой. Погрузневшая фигура сохранила женственные формы, и даже в простоватом лице угадывалось что-то интересное, этакий полустертый возрастом шарм. Теперь можно было только догадываться о том, какой симпатичной она была лет десять-пятнадцать назад. Изотов поневоле вздохнул. Была, а вот ведь фокус какой! — все равно не вышло и не сложилось. Сказалось наследие детства, отсутствие родительской ласки, вечное ожидание боли и беды. Так ведь обычно и получается. Чего ждешь, то и происходит. Долго ни с кем не знакомилась, боялась поверить, держала на дистанции. А когда встретила — уже немолодого да верного, вмешалась злодейка-судьба. Вместе с коллегами любимый отправился в жаркие страны исполнять интернациональный долг. Не стрелять, не окопы рыть, а что-то там строить. Однако война — дама неразборчивая, и в числе прочих на Урал прилетело и его тело. В цинковом, грубо запаянном по швам гробу. И жизнь Маргариты Павловны, тогда еще молоденькой девушки, на этом закончилась. Подранки проще простого ставят на себе крест. Ломаются. Вот и она отошла в сторону. Решила, что, видно, не судьба. На танцы больше не ходила, глазок прохожим не строила. Может, надеялась, что со временем как-то само собой все разрешится. Но не разрешилось. А время скользнуло змейкой и утекло. Только после сорока, наверное, и стали забредать в голову тяжелые недобрые мысли. Про себя дуру-недотрогу, про мужиков сволочей, про детей, без которых вообще все на свете теряет смысл. Потому и взяла из детдома девочку-подростка. Отлично понимала, что на малютку уже не хватит ни времени, ни здоровья. Решила — пусть хоть так. Какое-то, а продолжение жизни. Лучик, устремленный в будущее…
Женщина утерла платком глаза.
— Вот вы, Сашенька, добрый человек, сразу видно. И жалеете меня по-настоящему, и лекарства хорошие даете. А только что вы можете? Таблеточки ваши я, конечно, выпью. Наверное, и посплю спокойно пару ночей, а что потом? Приедут опять на машинах и увезут мою Дашеньку. А ведь каждый раз для нее это хуже смерти. На следующий день я даже подойти к ней боюсь. Глаза черные, как дыры, сама — волчонок волчонком. Забьется с ногами в кресло и сидит, молчит. Не поверите, даже плакать не может. Все равно как робот. Я уже и в милицию бегала, и участковому рассказывала. Там тоже поначалу с сочувствием отнеслись, а все одно не помогли. Сунулись раз в детдом и получили затрещину от больших людей. Только и смогли, что посоветовать. Мол, спрячь куда-нибудь в деревню, раз такие дела. А какая у меня деревня? Я же насквозь городская. И тоже детдомовская. Ни сестер, ни братьев, ни родителей. Разве что квартиру могу поменять. Так ведь снова найдут. Это дело несложное. — Рассказчица шумно высморкалась в платок. — Может, мне в другом городе обмен поискать? Вы вот умный человек, Сашенька, посоветуйте как быть?
Изотов поднялся из-за стола, сцепил руки за спиной. Подойдя к окну, некоторое время невидяще глядел на улицу. Наверное, и правильно сделал. Тут и очки бы не помогли. Добрый, отзывчивый «Сашенька» смотрел сейчас на мир суженными ненавидящими зрачками.
— Вижу, загрузила я вас. Надоела. И то правда — какая радость слушать чужое нытье.
— Это не нытье, — замороженно произнес Изотов. — Это рассказ. Трудный, но чрезвычайно нужный.
— Да если бы толк был. Вы же мне помогаете, не ей. А Дашу я раз пыталась сюда привести, — какое там! Наотрез отказалась. Ей ведь это все равно что выворачиваться наизнанку.
— Мы поможем ей, обещаю. — Сделав над собой усилие, Изотов обернулся. — Могу я вас попросить об одном одолжении?
— Да что угодно, Сашенька!
— Возьмите, пожалуйста листок и подробно распишите всех виновников ваших несчастий. Имена, фамилии, внешние приметы, где и кем работают. Словом, все, что знаете.
— Так вы снова в милицию побежите?
— Не побегу, Маргарита Павловна. Есть у нас в центре другие рычаги воздействия.
— Так ведь за ними такие люди стоят!
— За нами тоже стоят немаленькие люди. — Изотов выжал из себя улыбку. — К нам ведь едут лечиться со всего мира. Директора, бизнесмены, шейхи, даже президенты. Вот и поищем, к кому обратиться.
— Ох, да ведь им, наверное, платить нужно! — испугалась пациентка. И много платить, раз такие важные.
— Не беспокойтесь. В этих стенах платят только нам. Мы оказываем услуги, и многие в ответ готовы вполне искренне нам услужить. Так что никаких денег не понадобится.
