В саду дымят самокрутками. Попеленко, выплевывая крошки самосада, произносит:

– Як бы лейтенанта старая любовь не зачепила. Ночная кукушка, она, известно…

– Ой, полюбила дивка хлопца та звала його до саду, а козак не отозвався…

Ястребок, изучивший песенную механику, постукивает дурня меж лопаток. Гнат смолкает.

– Чего-то долго он там с ней возится, – говорит Валерик. – Я вашу тыловую жизнь не одобряю. Никакой культуры в личных отношениях.

– Большая сила у девки, – добавляет Попеленко. – Вот Васька приносил этот… магнит. Прилепится – не отодрать!

– Я сейчас устрою магнит. – Глумский решительно входит в хату.

Они так и стояли неразъединенно, это было единственным, чем лейтенант мог отблагодарить за былое. Будущего у них уже не было.

– Ну, написала? – спросил Глумский.

Варя оторвалась от лейтенанта и, глядя на Глумского, усмехнулась нелепо и не к месту. Глумский выстрелил. Иван успел оттолкнуть Варю. Она отлетела к стене. Со стены слетел разбитый пулей свадебный портрет. В буфете тоже зазвенело, посыпалось.

Глумский передернул затвор. Лейтенант, подскочив, ударил по стволу. Грохнуло, треснуло, звякнуло, кукушка выскочила из пробитого домика, сказала свое последнее «ку-ку»: гирька поехала вниз. Птичка повисла на пружинке. Время кончилось.

Валерик, а за ним Попеленко, влетели в хату, когда еще плавал пороховой дымок.

– Да малахольные вы все, – сказала Варя, всхлипывая. – На свои похороны торопитесь. И меня тянете, – она взяла карандаш. – Что писать? Ватник подайте: починить и зашить, как надо.

Во дворе Вари, среди вишен, Попеленко напялил ватник на плечи Гната.

– Пошел, Гнаток!

Гнат поклонился. Шагая с пустым мешком на плече, он сочинял новую песню, пока что в виде мычания.

– Что в записке? – спросил Глумский.

Иван бросил вопросительный взгляд на морячка.

– Он с нами, – заверил Глумский.

– Написано так: «Пораненный Семеренков сказал, где ценности. Помер после. Все выкопали. Поедут сдавать в район. Про скрыньку не забудь. Ясонька».

– Значит, так ты задумал, – сказал Глумский. – А с нами не хотел обсудить?

Иван промолчал.

– А про какую там скрыньку?

– С цацками. – Иван потрогал себя за уши, указал на шею. – Подарочки.

– Награбленное, – мрачно заключил Глумский.

– Товарищ командир, – сказал Попеленко. – Шо ж получается? Они бы ушли, а мы их приманиваем. И шо будет? Я живой человек, с жинкой, с детя́ми, а вы за меня решили.

– Чего теперь? – бросает Глумский. – Что было, прошло, а что будет, пройдет.

Они шли по улице: Глумский, Иван, Попеленко… Валерик стоял, размышлял, глядя на удаляющихся односельчан. Они уходили все дальше.

– Харитонович, а если бы я ее не успел оттолкнуть? – спросил Иван.

– Поганый был бы фронтовик, если б не успел…

Придерживая бескозырку, Валерик бросился догонять «команду». Ветер развевал его полуметровые клеши.

– Раз такое дело, занимаю место в кильватере!

Лейтенант протянул ему ППС. Морячок набросил автомат на плечо.

Сидели, кто на траве, кто на лавке, у той же летней печи Глумского, ставшей местом важных решений: председатель, Иван, Попеленко, Валерик. За тыном собрались глухарчане, желающие первыми узнать, что решила власть. Пытались разглядеть начальство сквозь листву вишен и стебли густо разросшейся, одичавшей земляной груши. Обменивались мыслями и впечатлениями, а иногда и философскими соображениями.

– Бачите, шось мозгуют, – Тарасовна приподнялась на цыпочки, навалилась на плетень, угрожая завалить его. – Может, гроши поделят?

– Поделят, токо не с нами, – отозвался Маляс. – Где гроши, там нема демократии!

– Мудрено не выражайся, говори толком, – заметила Кривендиха.

– Тебя не забудут, кума: он у тебя сын присоседился до них.

– Ой, кум, тебе языком стрелять, всегда б с до́бычью был.

Малашкины девчата прыснули в ладошки. Софа выплюнула шелуху:

– Та ну… может, и нема нияких денег… пустые балачки!

– Э, слабо образованная вы мо́лодежь! – Яцко тянулся из-за спин. – А чего ж контору на амбарный замок закрыли? Сроду не закрывали.

Рассуждали о деньгах, спорили, сколько было найдено, ссорились. Не могли дознаться, кто сообщил о мешках с деньгами и вообще сообщил ли кто-нибудь. Два или три человека заявили, что видели купюры, все больше сотенные, «Ленин сбоку». Малясиха объявила, что это происки чертей: подкинули деньги, чтобы помянули их покровителя Семеренкова:

– Грешно пить на такие деньги!

– Грешно не пить, – ответил Голендуха.

– Везем деньги под брезентом, в райцентр, – Иван нарисовал на фанерке угольком, взятым из печи, схему. – Где устроит засаду Горелый?

– То вы его хотите спросить? – сказал Попеленко.

– Лучшее место – брод через Иншу, – Иван отмахнулся от иронического тона ястребка. – Где полуторка. Они понимают: в воде мы беспомощны.

– Ото и плохо, шо «беспомощны», – снова не удержался Попеленко.

– Ваша цель: выйти к переправе. Моя: ночью проехать в райцентр к Гупану. Привести бойцов. Занять господствующую высоту – Глухарский горб. Горелый нам засаду устроит, а мы ему.

– Оно, конечно, – согласился Попеленко. – «В райцентр». А на чем?

– На твоей Лебедке.

– Лучше возьмите коника, який комсомольца привез. А то даром сено потребляет. На шо вам старая кобыла?

– Я в ваших сухопутных делах не понимаю, – вмешался Валерик. – Но вопрос. Этот Горелый за дорогой разве не следит? Перехватит Ивана, и мы все попадем к нему на приятную беседу!

Помолчали. Глумский подсказал решение:

– Ты, Иван, если приведешь хлопцев, оставь в кабине полуторки зеленую ветку. Мы разведку вышлем: нет ветки – назад!

– «Разведку»! А нас раз-два и обчелся, – оглядел компанию Попеленко.

– Надо позвать тех, кто настроен патриотически! – предложил Валерик.

– Патриотизьма у нас полно, а людей настроенных нема, – ответил ястребок.

– Ладно, генералы, – сказал Глумский. – Отступать поздно. Но Горелый не дурак. И свои люди всюду. Надо, чтоб село поверило в наши деньги. Свидетели нужны!

– Свидетели того, чего нет, – усмехнулся Валерик. – Задача, как говорится, на девиацию компа́са.

– Нормальная задача, – Глумский был суров и спокоен. – В то, чего нет, люди скорей поверят, чем в то, шо есть. Значит, ты, Валерик, своей мамане, по секрету… мол, мешки денег в карьере нашли… Семеренков перед смертью успел указать место. Ты, Попеленко, своей, на ушко – и чтоб она никому!

– Разумно политически, – лицо Попеленко отобразило чувство гордости. – Моя токо зайдет до суседей – «все радиостанции Советского Союза». В этом смысле – надежная баба.

– Сказать матери – скажу, – согласился Валерик. – Но вы уж без меня. Операция ваша туман, видимость ноль. Я ложусь в дрейф.

– Проще – сдрейфил! – съязвил Попеленко: он был явно не в духе.

– Это ты мне, Попеленко? – морячок схватил ястребка за ворот.

Полетела кастрюля с летней печи, из нее посыпались алюминиевые ложки. Иван и Глумский разняли сцепившихся. Ястребок горячился:

– А шо, не могу сказать? Я в двух боях не жалел себя!

– И дальше не жалей, – буркнул Валерик. – Твоя задача в пределах огорода. А мне в составе Дунайской флотилии Европу освобождать!

Он положил автомат на стол и поднес ладонь к бескозырке.

– Полаялись, – почему-то с явной радостью произнесла Тарасовна.

– Известно, где гроши делят, там свара, – заключил Маляс.

Глухарчане расступились, пропуская Валерика.

– За шо тебя знов обидели? – спросила Кривендиха.

– Мамо, не ту волну поднимаете. Прошу на два слова.