– А с чего строгости завели? – спросил забойщик. – Подкреплению, чи шо, получили?

Лейтенант опять промолчал. Чем больше загадок встретит забойщик, тем дольше он здесь пробудет и больше проявит любопытства. Во всяком случае, в это время он будет безопасен.

Малясиха высунулась из-за плетня, хлопая глазами. Забойщик бросил на нее взгляд из-под бровей. Малясиху словно ветром сдуло.

– Ладно, мое дело какое, – сказал Климарь. – Утречком за работу. Струмент при мне.

– Хороший инструмент? – спросил Иван.

– Интересуетесь? – Климарь остановился.

Снова проявив свою кабанью прыть, он сделал неуловимое движение вверх-вниз, и лейтенант увидел у своей груди два хорошо заточенных блестящих лезвия, узкое и широкое. Заостренные концы были недвижны.

Кто-то в кустах охнул. Выпученные от страха глаза Попеленко смотрели из густой ирги. Пальцы медленно оттягивали и поворачивали пуговку курка, снимая его с предохранительного взвода.

– Разделочный ножичек и забойный, – объяснил Климарь. – Беру ножи, и невроза нема! Работа лечит. Пока работаешь, не помрешь, – он захохотал.

Его басовитому смеху позавидовала бы большая выпь.

– Гостя привел, неню, – сказал Серафиме Иван. – Забойщик. Надо ему передохнуть. Ну, повечерять, само собой…

Бабка смотрела, как в кухню втискивается, покряхтывая, Климарь. За ним, успев проскочить в щель, проникла и собака. Бабка с недоумением повернулась к Ивану.

– Человек с дороги, работа тяжелая, – Иван прищурил один глаз. – На вид здоровый, а больной. Невроз. Чем дольше поспит, тем лучше.

На лице Серафимы отразилось понимание.

– Отдохнет, – сказала она, превращаясь в саму любезность. – Я ж его знаю, бачила. Майстер! Подушка мягкая, головой аж прилипнет…

Она постаралась, и вмиг стол был накрыт скатертью. Возникли нехитрые закуски, а, главное, после того как Серафима повозилась за дверкой посудника, явилась «четверть», заполненная розово-желтой, но прозрачной жидкостью. На дне лежали корешки.

– На травах, – сказал гость. – Первач, по духу чую.

– Первач, милок. А травки оздоровительные. На дне – то царский корень. Дуже для сердца хорошо. Конвалия, валерьяна, буквица… Освященные травки, апостольские.

– В перваче всякая растения апостольская, – бухнул Климарь. Он смотрел, как Серафима, нагнув бутыль, наполняет стакан. – Ну, а ты шо ж, земляк?

– Та он казенный человек, – жалобно сказала Серафима. – На службе.

Климарь смотрел, как Иван набрасывает на плечо ремень «дегтяря».

– Отдыхайте, – сказал лейтенант. – На улицу не выходите. У нас в незнакомого стреляют без предупреждения.

– Да хто ж стреляет-то? – спросил забойщик.

– Ты не беспокойся, мил человек, – ласково произнесла бабка. – То они тебя охраняют, ты ж гость, а гость шо сирота, его жалувать надо.

– Земляк! – Климарь остановил Ивана на пороге.

Раскинув подрагивающие руки, он взял зубами край стакана и, запрокинув голову, не торопясь, вылил содержимое в рот.

– Ну, майстер, ну, майстер, – изумилась Серафима и стала наливать еще.

Иван присел на скамье у калитки. Попеленко приблизился осторожно, оглядываясь.

– Шо ж вы забойщика в свою хату привели? – спросил сдавленно. – Сами ж говорили, он с бандитов.

– До завтра не очухается. А потом глаз не спускать. Он будет высматривать, выпытывать, как и что, и с кем-то из своих обязательно стакнется! Вот с кем?

– Я своего Ваську приставлю. Старшего! Десять годков, а глазастый! Клопов морим, так отакусенького махонького приметит! Токо без вознаграждения стараться не будет. И в кого пошел, сам не знаю.

– У бабки плитка шоколада в сундуке. Правда, нафталином пропахла.

– Ничего, нафталин полезная вещь, она моль убивает. А як с Семеренковым? Може, под аресту посадить? Хотя бесполезно. Черти через любую дырку выведут. Жинка рассказывала, той бригадир, который из чертей, так он до нас пролезал под забором, где токо кошка могла.

– Зачем до вас пролезал?

– Не знаю. Жинка рассказывала.

– Ладно. Ты все ж таки подежурь возле хаты Семеренкова. Гляди, куда пойдет. А чертей боишься – охраняй Климаря вместо меня.

– Не, лучше черти.

Поговорили о погоде, о природе, о том, где лучше жить: в Полесье или, к примеру, в Африке. Четверть была на две трети осушена. Климарь сидел, пытаясь поймать вилкой соленый огурец. Наконец взял рукой.

Перед Серафимой, сидевшей напротив, лежала «Война миров» Уэллса.

– Ты слухай, – говорила бабка. – Слухай, шо в священной книге. Придумали, шо это який-то Вэлс написал. Не, это откровение про конец света.

– Конец света, господи, – всхлипнул Климарь и спросил, запинаясь: – А хто у вас… тут ночью стрельбу… балакают, убили кого-сь? Фулиганят чи шо?

– Не мешай, милок! Слухай! Прилетят черти с Марсу… звезда такая… в своих анпаратах… ну, вроде яиц куриных, токо больше хаты, и сделают самоходные стульчаки на трех ногах, выше дерева.

– Це невозможно, – сказал Климарь, борясь со сном.

– Ты бачил машины у немца? Здоровенные! Так то ж люди придумали, хоть и немцы. А шо ж черти могут придумать, а? Пойдем, милок, до постели, отдохнуть! – Серафима попыталась довести забойщика до кровати Ивана.

Это был долгий и трудный путь. Климарь норовил прилепиться к стене и так заснуть.

– Погоди, погоди, – бормотал Климарь. – Разобраться! Техника у немцев, конечно… но шоб такое придумать!

– Так то ж черти! И не наши, простые, малограмотные, а с Марсу! И почнут они на стульчаках ходить и жечь людей фонариками, як солому.

– Фонариками жечь? Не, невозможно! – Климарь старался вникнуть в смысл сказанного и одновременно сохранить равновесие.

– Ты от керосиновой лампы прикурювал?

– Шо ж не прикурювать… дело обычное.

– Який над стеклом жар, а? А шо ж у чертовой лампы?

– Ну, надо такое!

– Черти с Марсу злые и высокого образования. Наши, тутошние, баловники, фулиганы, сало любят, выпивают, некоторые с бабами живут. А те от Дьявола, строгие. Ненавистники!

– А за шо жгут? – спросил Климарь.

– Та характер поганый. Присланы за грехи карать, а они без разбору!

– Так можно ж спрятаться… к примеру, под кровать!

– Э, ты не поместишься, милок! А тебе чего прятаться? Ты ж свиней забиваешь, за свиней не наказуют.

Поддерживаемый Серафимой Климарь добрел, наконец, до постели Ивана, рукой ухватился за коврик с лебедями, сорвал его, стараясь удержаться, и рухнул: крякнули доски под сенным матрасом.

– Невозможно, – бормотал он. – Черти, я понимаю… но шоб такие. Не приведи бог! Под кровать надо.

И захрапел. Серафима высвободила из его пальцев коврик, повесила на гвозди.

Бабка вышла на крыльцо. Собака Климаря крутилась рядом. Луна проглядывала сквозь облака, и это был единственный фонарь на все село. Иван сидел у калитки.

– Внучок, забойщик твой упился, як свинья, хочь самого забивай.

– Хорошая у тебя самогонка, неню.

– На травках, Ваня, на травках! Травки, они разные. До утра забойщик и не чихнет. Говорит, с Беларуси родом. А слов наших не знает… «На кирмаш, пытаю, ездил?» – «Я, говорит, там рыбалил». А кирмаш-то ж – «ярмарок». Де ж там вода?.. Я его ножички попрятала!

– Отдай-ка мне ножи!

Прошли в хату. Серафима достала из запечья ножи. Климарь храпел, свесившись с узкой кровати.

– Внучек, побойся бога, не режь его тут. В хате иконы. Нельзя…

Иван вставил ножи за голенище сапога у забойщика, где они и были. Климарь что-то пробормотал насчет чертей.

– Так лучше, – сказал Иван. – Чтоб ничего не подумал.

– Внучек, ты его остерегайся. На нем много крови, Ваня! Не свинячьей, человечьей!

Климарь перевернулся на бок. Рукояти высунулись из голенища, приоткрыв блестящую отточенную сталь.

Серафима и Иван перешли в кухню. Пахло окурками и пролитым самогоном.