Более всего ему пришелся по душе старинный перстень с двумя бриллиантами и великолепной жемчужиной посередине; он оценил работу итальянского золотых дел мастера, по-видимому, конца прошлого столетия. С каменным лицом, спокойно, Фишли осмотрел все, что лежало перед ним на столе. Затем стал что-то подсчитывать в блокноте, время от времени поглядывая на драгоценности. Завершив подсчеты, отложил в сторону шариковую ручку и назвал сумму, какую он может и намеревается выплатить за коллекцию.

Пасовский долго не раздумывал. До того, как прийти сюда, он уже сам оценил содержимое сумки. Обе цифры расходились весьма незначительно. Англичанин, правда, давал на тысячу шестьсот долларов меньше, но и так в итоге это были большие деньги. Они договорились также, что Пасовский получит одну треть в фунтах стерлингов, а остальное — в долларах. Так хотел Фишли.

— Когда вы уезжаете? — спросил англичанин. В его голосе не чувствовалось искреннего интереса, спросил просто ради вежливости.

— В первой половине декабря, — ответил Пасовский. — Сначала в Вену, потом в Штаты. У меня там брат, у него свой завод запасных частей к автомашинам. Хотим вместе вести это дело, поэтому мне нужны деньги, чтобы внести свой пай.

Ни одно произнесенное им слово не соответствовало действительности. В кармане Пасовского лежал фальшивый паспорт на имя Генриха Вернера, гражданина Федеративной Республики Германии. Он решил остановиться на неделю-две в Мюнхене, а затем перебраться в Швейцарию. Пасовский владел немецким языком, немного итальянским. В Швейцарии проживали несколько знакомых, которые могли помочь ему там устроиться, может быть, открыть какое-нибудь прибыльное заведение. В его плане не находилось места для жены, но он не принимал это близко к сердцу. С его внешностью, умением завоевывать симпатии людей, а теперь и с приличной суммой наличными таких, как Данута, он найдет с десяток.

Они еще побеседовали несколько минут о посторонних вещах, после чего Пасовский попрощался и покинул гостиницу. Еще раз пересчитал в уме полученную сумму, добавив то, что находилось в тайнике в Урочище, и радостно улыбнулся. Да, выходит, стоило вести более года нелегкую двойную жизнь. Каждый раз, когда он менял свое лицо, надевал маску Якуба Уража и с отвращением входил в грязную, зловонную нору в Праге, говорил себе: «Потом будет по-другому. Нужно зарабатывать деньги, неважно, каким путем».

Временами его охватывал страх. Ведь все от начала и до конца, от поддельного паспорта до этой пражской норы, было связано с огромным риском. В любую минуту милиция могла его разоблачить, арестовать, а взбешенный вор — пырнуть ножом. Поэтому он так высоко ценил атмосферу анархии, массового бойкота правовых норм, полный развал дисциплины, в значительной степени способствовавший его действиям. Пасовский отдавал себе отчет, что, если бы обстановка складывалась по-иному, он не продержался бы в квартире более недели. В первый же свой приход участковый заметил бы, что паспорт, ордер на квартиру и все остальное поддельные.

Наверняка, размышлял он, сидя за рулем серого «опеля» и направляясь в сторону дома, они добрались бы и до документов, которыми он располагал в настоящее время. Установили бы, что зовут его на самом деле Казимеж Пасек и родился он не перед войной и не за границей, а в сорок пятом, на улице Брестской, дом семь. Отец, едва мальчик научился ходить, учил его разбивать камнями фонари и таскать из лавок то, что ему требовалось. Маленький Казик вначале научился красть, а уж потом — читать. Уроки, которые преподал ему отец, остались в памяти и по сей день, он систематически совершенствовал приобретенные навыки. Когда отец, будучи пьяным, погиб, попав в аварию, сын был уже самостоятельным, опытным вором, скупщиком краденого и мошенником.

Потом на несколько лет он исчез из Праги, покинул прежнюю среду, изучил иностранные языки, усвоил светские манеры и умение вести себя в обществе, знал, как завоевать чью-то доброжелательность, даже дружбу. Умело делил людей на тех, кто может ему в чем-то пригодиться, и остальных — ненужных, чьи симпатии отвергал. Постепенно становился мошенником крупного масштаба, вступив в мир, где совершаются преступления и царит фальшь и обман.

Более года назад он вернулся в обличье Якуба Уража в Прагу. Разыскал несколько давних знакомых, близких дружков отца. Они приняли его как своего, ввели в преступную среду.

И так — выступая в облике то Казимежа Пасовского, то Якуба Уража — он стремился к своей цели.

В начале декабря морозы еще не наступили, зато падал мокрый густой снег. Очереди у магазинов становились все длиннее, люди стояли в промокшей обуви, замерзшие, с посиневшими отрешенными лицами, с потухшими глазами. Полки в салонах одежды и обувных магазинах опустели. Заработная плата увеличилась на двадцать пять процентов, а выпуск продукция, постоянно сдерживаемый забастовками, понизился до уровня, который был достигнут несколько лет назад. Кто жил в старой квартире, с печкой, тот мог ее по крайней мере растопить, хотя бы сломанным стулом. У кого же была квартира с центральным отоплением, а таких насчитывалось большинство, особенно в крупных городах, тот с ужасом думал о том, что в любой день может ударить сильный мороз. Электростанции поглощали последние тонны угля и кокса.

Щенсный все еще возвращался в мыслях в Урочище. Убийство Данеля Мрозика не давало ему покоя. Прежде всего он не мог найти объяснения тому, каким образом парень встретился со своим убийцей ночью на поляне.

«Зачем он туда пошел? — размышлял майор. — Действительно ли он не знал Уража? И что скупщик делал на поляне?..»

Наконец однажды он зашел к своему знакомому, археологу по профессии, магистру Леху Турскому. Тот, будучи научным работником, состоял в штате университета, кроме того, устроился в нескольких учреждениях на полставки, работал по договорам и контрактам, писал также книгу о том, как велось строительство деревянно-каменных сооружений несколько столетий назад. В этих целях он совершил даже поездку в Туструп на Ютландском полуострове. Археолог был обременен домом, женой и тремя детьми. Когда он успевал и как умел все это сочетать, оставалось его личной тайной.

Но для майора он нашел время, правда совершенно случайно, поскольку лежал дома со сломанной ногой, скучал, мучил семью, и очень обрадовался гостю. Определение «лежал», впрочем, неточно, так как Турский в течение всего дня ковылял по комнатам; несмотря ни на что, верх брали его энергия и темперамент.

Хозяин дома усадил Щенсного в кресло, напоил кофе и угостил домашними пирожными, приготовленными на маргарине. Нашлось также по рюмке сливовицы, которую археолог припрятал от супруги и держал на черный день или для друзей. Только после всего этого Щенсный смог объяснить, с чем пришел. Рассказал, не вдаваясь в детали следствия, об убийстве на поляне, называвшейся Урочищем, сообщил более подробные данные и намеревался уже спросить, не знает ли Турский кого-либо из археологической группы, которая в свое время интересовалась валунами, когда хозяин вдруг резко его прервал:

— Но я же сам там был! Хорошо помню это, потому что во время работы нашу группу навестил мой шурин и сообщил о рождении сына. Вот этого карапуза. — Он указал на белокурого мальчика лет шести, заглянувшего в комнату. — Поди сюда, Ендрек, поздоровайся.

Малыш показал язык и исчез.

— Значит, ты был там! — повторил обрадованный Щенсный. — Это замечательно! Расскажи, что вы там обнаружили. Это может иметь огромное значение.

Турский пожал плечами.

— Никакого значения! — возразил он. — Сначала нам показалось, что мы наткнулись на курган с захоронениями, поскольку валуны были уложены рукой человека, довольно симметрично, и присыпаны конусообразной кучей земли. Разумеется, все поросло кустами и травой. Мы очистили это место, присмотрелись внимательней. Кто-то высказал мнение, что это каменные могилы. Боюсь, ты не разбираешься в археологии, поэтому кратко поясню. Подобные могилы берут начало с Железного века, их сооружали в Польше из отдельных плит песчаника. Еще сегодня можно встретить много подобных могил в Гданьском воеводстве.