Картина, представшая его глазам, была достойна кисти великого художника Атлантиды Гаюло. Огромная, подобно разбуженной стихии, толпа дикарей, возглавляемая бегущим впереди коренастым гигантом, грозным валом надвигалась на серебристую громаду «Марса». Трое атлантов, неосторожно вышедшие прогуляться по шелковистой траве, что есть сил бежали к кораблю. Какой-то смельчак, устыдившись позорного бегства, прислонился спиной к дереву и прошивал толпу импульсами из бластера. Толпа обхватила его и поглотила. Крют перевел горизонтальный рычаг скорости на «полный ход» и нажал гашетку лазерной пушки. Тонкий золотистый луч вспорол землю перед бегущими дикарями. Толпа словно наткнулась на невидимую стену. Самые прыткие, разваленные лучом пополам, рухнули на дымящуюся траву, уцелевшие пытались отхлынуть назад и были смяты основной массой, не осознавшей гибели товарищей. Крют перенес огонь в глубь толпы. Корабль почему-то не стрелял.

Первой, кто заметил нападение дикарей на «Марс», была Леда. Она сидела в капитанском кресле и вдруг увидела, как огромная толпа орущих аборигенов выскочила из леса и, внезапно изменив направление, бросилась на корабль. Сфероскоп показал искаженные злобой лица, копья, зажатые в побелевших кулаках, ощеренные воплем рты. Ярость! Они были неопасны для «Марса», более того, они были смешны в своем порыве убить эту стальную птицу, но их сердца были переполнены яростью, чувством, редко посещавшим спокойных и рассудительных атлантов. Это неведомое ей чувство испугало Леду. Дрогнувшей рукой она включила микрофон и крикнула:

— Тревога!

Первым вбежал сидевший в аналитическом центре Командор. Он взглянул на монитор, потом на побледневшую Леду и улыбнулся.

— Не бойся… Они не опасны. И дорого заплатят за твой испуг!

Сев за пульт, Командор ввел код.

— Что вы хотите сделать? — вскрикнула Леда.

— Смету их лазерами.

— Но это же убийство безоружных людей!

— Почему же… Они неплохо вооружены. По крайней мере, для своей эпохи. — Узкие губы Командора усмехнулись.

Леда залилась краской негодования.

— Вы называете оружием эти палки с привязанными к ним камнями?

— Девочка, эти, как ты выражаешься, палки с привязанными к ним камнями стоили жизни двум нашим товарищам. Я лишь верну им долг!

Командор взялся за рукоять управления лазерными пушками. На дисплее возникло графическое изображение бегущей толпы. Легкое движение рукой — и черный крестик прицела лег на бегущие фигурки. Еще секунда — и они взметнутся вверх ярким жирным пламенем! Дальше произошло то, чего Леда сама не ожидала. Она нажала на кнопку аварийной блокировки отсеков и стала вырывать рукоятку управления огнем из рук Командора. Тот пытался оттолкнуть ее левой рукой, но Леда, словно песчаная кошка, вцепилась в эту руку и, падая, увлекла Командора за собой. Они оказались на полу. Несмотря на ушибленный локоть, Леда боролась отчаянно, и ей даже показалось, что ее молодое сильное тело справится с телом старика. Вдруг руки Командора стали твердыми, как металл. Гримаса ярости исказила его лицо. Командор встал на ноги и сжал талию Леды огромной кистью. Глаза его, спрятанные непроницаемыми стеклами очков, смотрели в глаза девушки. Свободная рука потянулась к рукояти лазерных пушек. Леда забилась в этой нечеловечески могучей руке и судорожным движением задела черные очки Командора. Что-то до боли огненное обожгло лицо девушки, и она на мгновение потеряла сознание.

Почувствовав, что стоит на ногах, Леда открыла глаза. Командор стоял перед ней огромной статуей. Глаза его были закрыты. Даже не закрыты, а замкнуты так, что лицо перекосилось от напряжения. Леда поняла, что больше всего он боится, что огненный взгляд вырвется наружу и сожжет ее. Глухим незнакомым голосом Командор сказал:

— Подай, пожалуйста, мои очки.

Ощущая сильную слабость в ногах, Леда нагнулась и подняла очки. Командор, не открывая глаз, наугад протянул руку. Леда обняла ее своими ладонями и прошептала:

— Простите меня. Я сделала вам больно. Но не надо убивать этих несчастных людей. Я прошу вас — Она почувствовала, как эта огромная могучая рука вдруг задрожала и сделалась по-детски слабой. На лбу Командора выступили бусинки пота.

— Хорошо, — глухо сказал он, — я не буду их убивать. Дай мне мои очки.

Леда медленно подняла руку и надела очки. Командор почувствовал нежное прикосновение. Эта девочка гладила его голову.

— Боже… — прошептал он. Прозрачная слеза выскользнула из-под черного стекла и капелькой живой ртути побежала по щеке. Он сглотнул и резко выпрямился. Леда почувствовала на себе его взгляд. Сильная рука быстро скользнула по дрогнувшей секундой ранее щеке, и лицо вновь стало каменным.

— Я не буду их убивать. Но и не буду препятствовать, если это сделают другие! — Он показал на иллюминатор.

Лавина нападавших исчезла. Поляна затянулась блеклыми сгустками дыма. То там, то здесь, вырывая ошметки травы, в землю вонзался яркий луч лазера. Уцелевшие аборигены что есть сил бежали к спасительному лесу и падали, сраженные пушкой десантного катера. Слева появились фигурки стреляющих атлантов.

— Страсть убивать просыпается первой, веско и убежденно сказал Командор — Она рождается вместе с человеком и рано или поздно прорывается наружу. Они, — командор указал на иллюминатор, — любят убивать. Они жаждут убивать. Они делают благое дело, повергая мгновение в Вечность.

Командор замолчал и скрестил руки на груди. Война окончилась. Бесстрастный экран монитора показывал груды обезоображенных трупов, искаженные мукой и мольбой лица. Леда закрыла лицо руками.

К концу третьего дня остров был полностью очищен от дикарей. В живых остался лишь Большой Крек, чудом уцелевший в аду лазерной бойни. Готовый к смерти, он широкой грудью встал навстречу приближающимся атлантам. Лицо дикаря выражало волю и бесстрашие. Оно произвело впечатление на Русия, он приказал не убивать пленного и затем уговорил Командора оставить ему жизнь. Большой Крек стал первым слугой сошедших на Землю богов.

Взрывы сокрушили скалы. В твердый гранит вгрызлись лазеры. Атланты расчищали площадку для своего корабля. Вскоре «Марс» был поставлен на долгую стоянку в скалах, укрывших его своими серыми спинами. Гир разворачивал систему локаторов. Леда, получив под свое начало несколько мужчин, разбивала плантации. Ей нравилось командовать. На свежевспаханную землю упали первые семена. Командор пока запретил сажать на острове растения, аналогов которых, не было на Земле, так как могла возникнуть опасность биологического отторжения пришельцев. Остров принял обжитой домашний вид.

Вечером того же дня Земля принимала тела трех погибших атлантов.

Солнце спряталось за хребты гор. Сумерки бросили тень на поляны острова. Лишь верхушка «Марса» золотилась последними солнечными лучами. К вырубленной в скале пещере тянулась небольшая процессия. Ярко горящие смолистые факелы бросали блики на суровые лица. Впереди медленным размеренным шагом шел Кеельсее, назначенный руководить этим грустным церемониалом. За ним шли мужчины, нёсшие тела погибших товарищей, завернутые в мягкую серебристую ткань. Восемнадцать рук крепко сжимали края металлических щитов-гробов, восемнадцать рук покачивали в такт шагам маслянистыми факелами. Восемнадцать несли троих. Среди восемнадцати были и Командор, и Русий, и Сальвазий, и Инкий. Идущие сзади женщины несли букеты земных цветов. Волосы их были распущены. Сзади процессии тихо тарахтел миниатюрный вездеход, везший емкости с жидким пластиком. Тела атлантов, одетые в этот прозрачный пластик, должны были жить вечно.

Печальная процессия подошла к одиноко торчащей посреди острова скале. В ней виднелась вырубленная днем большая пещера. Дно ее было отполировано, стены хранили дикий первоначальный вид. Свет факелов бросал тусклые блики.

Скорбь! Скорбь черной тенью омрачила лица атлантов. Это была минута скорби, мгновение, когда до сознания каждого доходит великая несправедливость смерти, когда вскрывается все ее величие. Смерть — нелепая штука. Она незваный гость, гость, имеющий дурную привычку приходить, когда его не ждут. Ее не ждали и в этот радостный великий день, но она потрогала пальцем бритву своей косы и прикостыляла омрачить праздник. Нельзя быть равнодушным к смерти. Бойтесь равнодушия! Лучше казаться равнодушным. Это придает личину мужественности и вселяет мужество в других. Но даже столетний парализованный слепой старик боится смерти. Даже он мечтает почувствовать вкус вина утром и благодарит Мойр за каждый нечаянно данный ему день. Даже если вырвать ему язык и отнять все чувства, он не станет просить их щелкнуть блестящими ножницами, а если и станет — это будет мгновение отчаяния, но оно сменится долгим умиротворенным покоем. Он так же будет ждать следующего дня, будет грезить о капле вина, о девушке, ему недоступных. Он будет жить грезами. Но разве мы не превращаем в материю наши грезы? Так решил не Кант, Так решил Бог.