Но все же славны пытающиеся показать, что они не страшатся смерти! Славны встречающие смерть открытой грудью! Найдется немало храбрецов, согласных встретить смерть с мечом в руках, но многие ли не убоятся увидеть себя у стенки пред дулами автоматов? Многие ли такое сумеют? Викинги не могли. Они боялись смерти, и вы будете тысячу раз неправы, если возразите этому. Они смеялись, подставляя грудь стрелам? Да, но ведь у них в руках был меч! Это — не смерть, это — бессмертие в садах Валгалы.

Вспомните генерала Мале, французских коммунаров, безусых корнетов, небрежно прикуривающих последнюю сигаретку пред зраком чекистского пулемета… Они не боялись смерти? Боялись… Поэтому и прикуривали. Поэтому и рвали белоснежный колет с криком «Огонь!». Поэтому и пели предсмертную песню, чтобы не остаться один на один со смертью, со смертной тоской, а встретить ее в обнимку с октавой боевой песни.

Все те, кто могли умирать, все те, кто умерли, не выдав своего страха, ЧЕСТЬ ВАМ!

Люди, не бойтесь смерти. Это не больно. Больно — это жизнь. Смерть лишь уход из бытия. А много ли вы видели там хорошего? Много? Тогда вы французский король. Но ведь вы можете оказаться Семнадцатым. А гильотина холодна и осклизла от крови. И вам не возродиться подобно Фантомасу и не посмотреть со снисходительной улыбкой на свою собственную казнь. Фантомас — легенда о человеке, пытавшемся обмануть смерть. Он умер до того, как ему отрубили голову. Он умер от страха.

Люди, бойтесь выдать свой страх перед смертью. Она не прощает плачущих.

Смерть благородна. Более, чем жизнь. Многих ли жизнь сделала героями? Единицы. Наполеон, Александр, Цезарь. Но ведь и их сделала героями смерть. Чужая. И эти герои бежали от смерти. Старой, некрасивой, гремящей костями. Наполеон, пивший на брудершафт с Марсом, катался от смертной тоски на острове Святой Елены. Он боялся старухи! Но ему простили. Почему-то… Македонский дарил беззубой бабке своих красавцев-гетайров, но когда пришла его очередь — испугался. Он не мог представить свой безглазый череп и обглоданные червями кости. Бедный Йорик! Он спрятал свое тело в ванне меда. Старуха не любит сладкое. Но мед не спас его от смерти. Он стал лишь каплей его бессмертия. Тягучей и приторной, как Восток. На то, чтобы стать бессмертными, им понадобилась целая жизнь. Цезарь. Он неплохо пожил. Он воевал и сорил деньгами. Не на пиры, как обжора-гурман Лукулл. Он давал деньги юродивым. И когда пришла Смерть, нищие упросили ее, чтобы она была яркой. И Цезарь умер в бою. Он даже успел удивиться: «И ты, Брут…». Кто знает, может быть, смерть от руки сына — самая сладкая смерть? Цезарь не успел поведать об этом миру. Жизнь сделала Цезаря, смерть породила Брута. Восемнадцать ударов кинжалом! Жаль, что у Цезаря не было меча, мы имели бы грандиозный финал комедии великой жизни! Великой комедии жизни! Но он не показал своего страха перед смертью. Дерзайте умереть удивленным. Удивление — взгляд ребенка. Вы возродитесь в тысячах удивлений.

Но были люди, получившие бессмертие в один миг. Миг смерти! Разве не был прекрасен миг спартанцев Леонида, сложивших головы на трупах своих врагов? Они были безвестны при жизни. Смерть соорудила им пирамиду, достойную богов. «Странник, ступай и поведай ты гражданам Лакедемона, Что их заветам верны, здесь мы костями легли».

Какой миг!

Трое погибших атлантов не имели такого мига. Они не испугались смерти, но они не предчувствовали ее. Они не успели испугаться. Но, может быть, это и есть бесстрашие. Ибо трус ухитряется испугаться и за мгновение. Командор хотел сделать их бессмертными.

Скорбь. Командор склонил голову над павшими. Все ждали его слова. И он заговорил. Глухо и хрипло.

— Новая родина потребовала от нас жертв. Мы принесли ей эти жертвы. Земля, политая кровью, дает хороший урожай. И молю Космос, чтобы наша земля давала богатые всходы. И молю Разум, чтобы всходы эти были чисты от крови. Пусть это будут наши последние жертвы, принесенные этой планете. Разум не может быть питаем кровью. Нашей кровью. Космос не должен требовать крови наших детей. Если он вновь захочет ее; мы отринем Космос, мы повяжем его путами Разума! — Голос Командора достиг звенящей ноты — Мы похороним наших друзей не так, как привыкли это делать на Атлантиде. Они не взлетят к небу с дымом погребального костра. Мы зальем их тела пластиком, и они станут Вечностью. Они вечно будут жить рядом с нами. Но они не останутся лишь застывшими безмолвными глыбами в этом пантеоне. Мы поместим их в наши сердца, в нашу память. Они будут жить вечно. Мы заставим Время покориться нам. Оно будет вечно нашим Временем! — Командор воздел руки к небу.

— Космос! Прими своих детей. Ты подарил их миру, так пусть они обретут в тебе вечный покой. Вечный…

— Здесь, — продолжил Командор негромко, — будет наш Пантеон. Здесь мы будем хоронить наших товарищей. Мы спрячем их от мира, чтоб никто не ведал, что атланты тоже смертны. Мир не должен знать об этом. Они будут вечно оставаться живыми, жить на этом острове. А там, где они умрут, мы воздвигнем прекрасные статуи. Они будут воплощать Разум наших друзей и напоминать Космосу об их деяниях.

Сейчас я не говорю им: прощайте. Я говорю им: до свидания. Придет время, и все мы сойдемся в этой пещере. И миром будет править Разум. Миром! Будет! Править! Разум!!!

Командор склонил голову. Головы атлантов склонились в этом же скорбном жесте.

— Не надо никаких надписей и знаков. Не надо бластеров и вещей на память. Звезды найдут их и без этой мишуры. Космос найдет их по дыханию.

Кеельсее, видя, что церемония слишком затягивается, начал вполголоса отдавать распоряжения. Командор спохватился.

— Кто еще хочет сказать?

Вперед выступила Ариадна. Лицо ее, вырываемое из темноты светом факелов, было прекрасно.

— Они умерли достойно. Но их смерть вызвала месть. А эта месть повлекла новую смерть. Мы говорим: не надо крови и тут же оговариваемся: нашей крови. А я говорю: не надо ничьей крови. Остановимся, пока не поздно! Река крови пересекла наш путь, и я предостерегаю: не пытайтесь вычерпать эту реку…

Ее грубо толкнули. Толкавший процедил:

— Не надо петь здесь песен о блаженной доброте и милосердии. Что касается меня, Ксерия, то я хочу вычерпать эту реку до дна. Нет, ее выпьют все эти подонки, от чьих рук погибли наши друзья. Клянусь!

— Клянусь! — нестройно поддержали несколько голосов.

— Но они уже погибли… — тихо прошептала Ариадна.

Ее никто не услышал. Не захотели услышать. По знаку Кеельсее атланты подхватили тела товарищей, внесли их в пещеру и положили на заранее намеченные места. Гир и два его помощника начали заливать тела мгновенно твердеющим пластиком, предварительно спрятав головы погибших в прозрачные шлемы. Пластик затвердел. Атланты стояли перед космическими саркофагами и прощались с друзьями. Лица погибших были умиротворенны.

Вставало солнце. Живые ушли. Мертвые широко открытыми глазами смотрели на восходящее светило. Оно удивляло их. Они были обречены удивляться вечно. Слета смотрела на дисплей компьютера и не верила своим глазам. То, о чем утверждал «Атлантис», было немыслимо. Это было непонятно. Это было прекрасно, но… чудовищно!

А все началось с того, что Слета столкнулась с необъяснимым, поразившим ее фактом. Когда десантный катер расстроил и отразил атаку аборигенов, Слета вместе с другими бросилась к месту побоища. На взрытой взрывами поляне валялись груды исковерканных тел. Атланты искали Жуса. Это он, заразившись бессмысленной храбростью, встретил толпу с оружием в руках. Он задержал ее и, может быть, спас друзей, но сам уйти не успел. Жуса нашли, раскидав целый штабель тел дикарей. Некоторые из них были еще живы и стонали. Тогда безжалостно поднимался бластер, и голова, расколотая выстрелом, падала на обожженную землю.

Когда Жуса извлекли из этой груды, он был мертв. Он был не просто мертв, он был истерзан вдребезги. Сердце его не билось, глаза не реагировали на раздражение, тело начинало костенеть. Но прислонив к его виску геданметр, Слета уловила не пульсирующее умирание мозга, а мощный шквал живых мыслей. Мозг жил! Он жил полноценно. Тридцать минут смерти не убили его. Это было непостижимо. Он жил! Жил еще девять часов! В мертвом теле. Он плакал, смеялся, боролся, любил и ненавидел. Странно и страшно было видеть живую горячую мысль в мертвом теле. Словно чуткая алая роза на ледяном ветру. Женщины рыдали. Мозг чувствовал это горе и утешал их. Наконец он умер. И был похоронен вместе с телом. Слета этого не видела. Она лихорадочно вводила данные в «Атлантис».