— Как уныло… Человек, о котором никто ничего не может рассказать. И прославился-то не он сам, а его… другое Я, — заметил, меланхолично прихлебывая свое пиво, Бумбен.

— Значит, теперь можно считать доказанным, что у этого чудовища есть дракон? — жадно полюбопытствовал непосредственный стажер.

— Чу! — укоризненно поднял палец Бумбен. — Вслух ни о каких драконах!.. Никому не известно, дракон ли это был… То есть, можно ли это назвать драконом в общепринятом смысле этого термина. Понимаете, этот мелкий человечишка обладает талантом к убийству. Мы привыкли к тому, что дракон — это сила созидательная. В данном случае мы имеет противоположный случай. Этот дракон не способен к созиданию, но сила его требовала выхода и она обратилась к разрушению…

— Значит, старые сказки не врут и действительно дракон способен заставить человека убивать?

— Дракон ли? Мы, как всегда, возвращаемся к бесконечным разговорам, что первично — дракон или его владелец. Кто знает, что произошло с этим человеком, что его талант извратился настолько, что стал чудовищем? Может, это патология, а может… Я не знаю. Может, нам повезло, что в какой-то степени этот человек безумен, и мы можем назвать порожденное им чудовище аномалией. А ведь он мог это делать в трезвой уме и здравой памяти. С тем же изощренный талантом к убийству… Страшно, не так ли?.. — внушительно проговорил доктор.

— В трезвом уме и здравой памяти — это не дракон, — серьезно заметил стажер. — Это слишком рационально.

Бумбен отхлебнул из своей кружки и прищурился на сидящего напротив:

— Вот любезный господин Робьяр до сих пор утверждает, что не охотился ни за какими драконами. Что искал человека. И нашел его. То есть того, кто внешне выглядит как человек…

— Он человек и есть, — неохотно отозвался Робьяр. — Только человек способен… на такое.

— А он утверждает, что всему виной его «повелитель».

Робьяр поморщился.

— Почему его «повелитель» не нашел для себя занятие менее кровавое? Видите ли… Его «повелитель» обладал знанием «как» делать. А вот «что» делать — выбрал однажды сам человек.

— А почему? — сумрачно спросил стажер.

— Кто знает, — пожал плечами Робьяр.

— «Говорят, если люди злы и безжалостны друг к другу, то они и порождают этих темных тварей», — с явным удовольствием процитировал доктор. — Я бы еще добавил — если люди равнодушны друг к другу…

— Ну да… — недоверчиво пробормотал стажер. — Мы, значит, виноваты.

— Кто знает, — повторил слегка насмешливо Бумбен вслед за Робьяром.

Все ненадолго замолкают, пока хозяин заведения прекрасно осведомленный, что за гости пожаловали к нему, самолично приближается к их столу и предлагает фирменные поджаренные с орехами и цветками польника свиные ребрышки.

— Странно, что ни одна из газет не припомнила «темного дракона» и… — спихнуть неукротимого стажера с полюбившейся темы оказались не способны даже фантастические аппетитные, нежные, хрустящие ребрышки.

— И тебе ни к чему вспоминать, — прервал серьезно доктор, недовольно отвлекаясь от еды, и укоризненно покачал испачканным жиром пальцем. — Не волнуйся, найдется идиот, который растревожит эту нору. И еще неизвестно, что за чудища оттуда полезут.

… А пока всем газетам строго-настрого запретили поминать драконов. Что ж, у них и без того сейчас есть о чем поговорить.

«И наконец, мы спешим донести до наших читателей только что ставшие известными факты о биографии этого монстра. Оказывается, его родственник заседает в городском совете. И хотя его имя нам не позволено разглашать, нашему корреспонденту удалось узнать, что именно этот заседатель продвинул несколько непопулярных среди горожан проектов… Что ж, невольно напрашивается вывод о традициях этой семьи вредить ближним своим по мере сил…», — газетная страница казалась влажной. Хотелось вымыть руки от чужой слюны, азартно брызжущей из строчек печатного текста.

«Жена и дочь находятся под охраной муниципальной стражи, поскольку уже неоднократно случались попытки нападения на семью подозреваемого. Горожане считают недостаточным для помилования жены душителя тот факт, что женщина оказала помощь следствию и готова выступить свидетелем на суде…»

«Не смейте приходить в мой дом! — требует жена убийцы, которая по непонятной медлительности или снисходительности городских властей все еще находится на свободе!» — верещит заголовок следующей газеты.

Робьяр сворачивает ее, перекладывая подальше от себя. И как назло, она тут же попадает в поле зрения захмелевшего стажера, который явно оживляется, узрев заголовок, усиливший его собственное недоумение.

— Мне кажется, что эта женщина заслужила наказание не меньшее, чем ее муж. Она ж покрывала его…

— Она его не покрывала, — с неожиданной резкостью возразил Робьяр.

— Ну да, сейчас вы повторите эту слезливую историю о том, как она не хотела ничего видеть и слышать… Ох, простите… — смешался стажер, почувствовав, что перегнул палку. Почесал оттопыренное ухо и все-таки решился продолжить одолевавшую его в последние дни мысль: — О, конечно, она несчастная женщина. Но из-за ее молчания погибло столько людей!

— Я не оправдываю ее. Не мне кого-то судить. Она сделала свой выбор… Хотя, возможно, совсем напротив, если бы не она, то жертв было бы гораздо больше.

— То есть?

— То есть она, как могла, сражалась с чудовищем, живущем в ее муже. И возможно, лишь благодаря ее усилиям это чудовище не выбралось на охоту лишний раз…

Стажер упрямо покачал головой.

— Расскажите это родным тех людей, что так и не дошли до дома… Почему она молчала? Может и не зря они призывают судей назначить и ей такую же суровую кару, как ее мужу, И мне не жаль ее.

— Вот, может, поэтому она и молчала… — утомленно произнес Робьяр, глядя на просвет наполненный вином бокал. Густая жидкость переливалась рубиновыми всполохами. — Никому ее не жаль. Возможно, справедливо…

— Жалость — не тот предмет, к которому уместно употреблять категорию «справедливо» и «несправедливо», — заметил доктор Бумбен, также расслабленно щурясь на свою кружку. — Жалость иррациональна по определению. И чем больше людей поддаются этому чувству, тем меньше в мире разумного… и жестокого, — добавил он вполголоса.

Робьяр поставил бокал на распластанную на столе газету. И глаза невольно заскользили по выделенным особым шрифтом строчкам на первой полосе: «Охотничий сезон сыщиков завершен. Теперь город объявляет свою собственную охоту?»

«По мнению жителей города, вся семья душителя должна быть изгнана в кратчайшие сроки…», «…на нашей улице нет места гнезду ядовитых пауков!.. — говорят в один голос соседи», «…и отродье поганого монстра нужно изолировать! Никто не знает, что вырастет из гнилого семени, и во что превратится ребенок, когда станет взрослым…», «…наши дети не могут учиться спокойно, если рядом с ними в школе будет находиться отвратительная дочка этого убийцы — письмо такого содержания принесли родители школьников, где учится дочь душителя»

Робьяр вспомнил блеклую, хрупкую, как росший в тени цветок, девочку, молча и выжидательно смотревшую на него. И россыпь разноцветных бумажных зверей на каминной полке — слепых, но при этом обладающих странно живым взором. Таким же внимательным и грустным, как и у их создательницы.

Печальный синий бумажный пес все еще дремал в его бумажнике.

Потом Робьяр поднялся, отхлебнув напоследок из стакана и мельком пожалев, что вместо вина там не травяное молоко его квартирной хозяйки.

Пора в дорогу.

— Думаю, все готово. У нас есть еще несколько недель, чтобы закончить некоторые приготовления и начать воплощение в жизнь наших замыслов. Обращаю внимание — только начать…

— Боюсь, как бы обстоятельства не поторопили вас всех, — отозвался лениво Маляр. — Вы же знаете, что творится в Городе. — Вот чует мое сердце, что скоро все пойдет вскачь…

— Мы пытаемся спустить пар, где это только возможно.