— Я, видно, пришел сюда вместо няньки! — сердито сказал Валера, когда мама наконец подошла к нему и к своему Пеке.
— Пожалуйста, не устраивай мне скандалов, — тихо сказала мама. — Мы здесь не одни. Нас выведут. Мы здесь все трое на «честном слове».
— Я сейчас повернусь и уйду, — объяснил Валера. — Мне и так в шесть утра вставать, я пошел развлечься, потанцевать с тобой, а не караулить твоего Пеку.
— Ты не будешь орать на весь зал, если мы еще немножечко потанцуем? — наклонившись к Пеке, спросила мама.
— Конечно, не буду, — ответил Пека. — Никто вам не запрещает.
И мама пошла танцевать с Валерой. Они танцевали долго, Пека и не заметил, как задремал. Он проснулся, когда Валера нес его на руках в раздевалку. Внизу Пека громко заплакал, потому что мама с Валерой на него насильно натягивали пальто. Пека был русский и плакал по-русски. А Валера продолжал энергично ругаться с мамой.
— Это ты выдумал, чтоб его захватить с собой, — попрекала Валеру мама. — Он весь измучился, извертелся. Он в девять часов привык засыпать... Уж лучше бы мы посидели дома.
Валера с бледным и злым лицом вынул вдруг из кармана спички и стал их чиркать одну за другой. Лицо у него было очень злое.
— Прекрасно! — сказала мама. — Я тебе рекомендую: самосожгись. Или подпали себе волосы. Устрой веселенький ночной фейерверк... Ну а если хочешь — сожги меня. Отелло хоть задушил свою Дездемону, а ты меня подожги. Валяй!
— Ребятки, — сказал старичок, сидевший у вешалки, — попрошу вас все же поаккуратней: это же иностранный клуб. Почему где наши, так не обходится без скандала?
— Мы у себя! — ответил Валера.
— А кто ж говорит — в Америке? Такого я тебе не сказал... Гляжу — семья как будто очень даже культурная. Всем домом, с дитем. А он-то, голубчик, как на отца похож — портрет, отпечаток, право!.. Но не может быть, чтобы гладко. Нет! Не знают меры: если напиться, так перепиться. Надо понятие иметь: где пить! Пусть дома тебе поднесет хозяйка. И опять же, спички раскинуты по всей лестнице. Некультурно, нехорошо.
— Мы вам... мы вам... не какие-то подхалимы. Это раз, — ответил в сердцах Валера. — А второе то, что она же по-итальянски, ха-ха-ха... Она «аморэ» — ха-ха-ха! «Аморэ»!.. Поняли, папаша?
Мама:
— А ты слыхал?
Валера:
— До чего ты технически безграмотный человек, Неля. Когда мимо вас проплывали готовые «Жигули»... Одним словом, я сидел в одной из машин... налаживал двигатель.
Пека:
— Мама! Он врет!.. Все врет. Это я ему рассказал.
...Мать! (Прекрасное слово, а?) Что может быть на земле родней и дороже матери? Пека всегда, всегда ее защитит.
2
Зато каким длинным, каким волшебным днем было воскресенье.
Валера, мама и Пека поехали в лес, долго шли по корням и утоптанным, упругим тропинкам. В лесу — сумрачно, под ногами словно трещал ледок, но они развели костер. Это Валера развел костер, а Пека ему приносил ветки.
Деревья по самым верхушкам — зеленые, а внизу, где лесная дорога, — опавшие иглы, мох — все желтое, желтое, желтое.
Лес глухо и сонно молчал, пахло хвоей. Хорошо было чувствовать себя близким этому лесу и его зайцам. А может, лисе?.. А может, настоящему волку?..
Теплый ветер тянул смолой.
— Ты умнющая, — объяснял Валера маме. — Ты самая умная на земле!
— Умней тебя? — удивилась мама.
— Еще бы! Ясное дело, умней... И лучше!
Они погасили костер и все трое пошли к реке.
У набережной стояли две пристани: одна — старая, а другая — новая. Мама сказала Пеке, что на новой пристани написано очень большими буквами «Тольятти» и что это название нового города. И летом у новой пристани начнут останавливаться новые пароходы.
Тускло блестели изгибы реки. Она уже чуточек схватилась льдом, тонкие льдины лежали вокруг темно-лиловой проруби. Мама увидела лед, остановилась, закрыла лицо руками, сказала:
— Я счастлива, но мне страшно.
— Ты и твой Пека вообще с «приветом», — ответил Валера и рассмеялся.
Валера принялся бегать вдоль набережной, чтобы Пека согрелся в своем коротеньком «лапсердаке». «Ну и вырядила ребенка!» Они отбегали далеко и видели маму, которая шла им навстречу медленно, медленно... Ее шарф «Айседора Дункан» развевался по ветру, издалека она в своих широких и длинных брюках была очень похожа на мальчика.
Дул острый ветер.
С одной стороны — река и ветер, с другой — дома, огромные, высоченные, очень белые, повернутые окнами в сторону мамы, Валеры и Пеки.
Скоро солнце задернуло тучкой и нежно, нежно засинел воздух. Они все трое долго гуляли по набережной, а когда на берег легли широкие, прозрачные тени, решили вернуться домой, в гостиницу, и поесть.
Пришли в буфет, и Валера сказал:
— А я буду сейчас кормить свой зверинец!
Он поставил на стол сосиски и лимонад и живо спросил у Пеки, как спрашивал попугай: «Жрать хочешь?»
Пека расхохотался, и всем стало видно, какие у него редкие, мелкие зубки. Они очень весело пообедали, а потом поднялись наверх и пошли к музыкантам.
В комнате, где музыканты, на бумажке лежала толсто нарезанная колбаса и стояли бутылки. Музыканты все были красные, все говорили разом; потом они сполоснули стаканы и налили маме с Валерой в один стакан.
Все чокнулись и сказали: «За хорошее настроение!»
— Я тоже хочу хорошее настроение, — захныкал Пека.
— Ему спать пора! — спохватилась мама.
Все втроем они прошли в ту комнату, где жили мама и Пека. (Девочек не было — воскресенье.) Мама быстро-быстро раздела Пеку. Но Пека ей объяснил, что он будет спать, только если мама с Валерой будут сидеть вон тут.
В это время в комнату вошла знакомая попугайная тетка. Только без попугая.
— А Петруша где?
— Он спит, — ответила тетя.
— Ладно. Тогда я тоже усну, — вздохнув, согласился Пека.
И он уснул. Во сне ему снилось странное: будто мама с Валерой все время целуются.
Пеке стало так стыдно, что он еще крепче закрыл глаза. Но и сквозь крепко-крепко закрытые веки они продолжали обниматься и целоваться.
Они шептались, а Пека спал. Когда он открыл глаза, за окном стемнело... Мама складывала чемодан, а Валеры в комнате не было.
— Ой, — сказала мама, — добрые люди, подайте мне яблоко! Я счастлива, сча-стлива-а-а... Голова — кру́гом... Чуть не забыла положить грим... Яблока, яблока!.. Освежите-ка меня яблоком. Ибо я изнемогаю, изнемогаю от лю... Пека! Ты что? Ошалел? Кальсончики! Ну? Зазевался и рот раскрыл. Норовишь штаны на голое тело? Но я все вижу!
3
В этот вечер Пека остался один в гостинице: Валера пошел провожать на концерт маму.
Пека остался один, один в этом царстве лестниц, покрытых красной дорожкой, орущего телевизора и множества дяденек — толстых, тонких, старых и молодых. Они ходили туда и назад, туда и назад по лестнице. И никто не глядел на Пеку.
Пека долго бродил по лестницам, он попробовал даже скатиться с перил... Но перила были высокие: не взобраться. Тогда, немножко подумав, он вдруг запел:
Про-очь с дороги, куриные ноги!
Он пел красиво и очень громко. А «куриные ноги» все шастали, шастали...
Решившись, Пека подошел к раковине и отвернул кран. Он хорошо забрызгал себя водой. Стало ничего: очень даже холодно.
Все, что может быть сделано, было сделано. А вечер только еще начинался, и не будет, не будет, не будет ему конца.
И вот тут-то с Пекой случилось чудо: к нему подошел человек в голубой рубахе и сапогах с пряжками (как у кота в сказке) и сказал:
— Я Борис. А тебя как звать?
— Меня зовут Пекой, — ответил Пека.
— Это мальчик танцовщицы, — объяснил вдруг кому-то Борис, глянув через плечо, рассмеялся, взял Пеку за руку и повел его к себе в номер.
На столе у него лежали картинки.
— Кафе́! — объявил человек, у которого пряжки на сапогах, как будто бы у кота из сказки. — Понимаешь ли, я — художник... Я декоратор — спроектировал внутреннюю отделку этого вот кафе. Ну как?.. Хорошо? Что скажешь?
