Сёдзиро того времени носил личное имя Мотоёси. По характеру своему это был человек решительный и предприимчивый. Поэтому он уступил звание и положение “предводителя нищих” своему племяннику Дайроку; передал ему и фамильное прозвище Сёдзиро, сам же постригся в монахи и принял монашеское имя Дзёо. Имущество свое, рисовые поля — раздал родственникам, сам же переселился в другое место и перестал иметь всякое касание к профессии нищих. И все-таки люди не изменили своего к нему отношения: при виде его, они все таки говорили: “Это — тот самый, прежний предводитель нищих!”
Дзёо было уже за пятьдесят лет. Жена его умерла уже семь лет назад, сыновей у него не было, — лишь одна-единственная дочь, звали ее О-Сай. Наружностью своею она не подходила к тому дому, в котором родилась: красота ее была беспримерна! Поэтому отец любил ее и лелеял, как драгоценную жемчужину, и в свободное от рукоделья и домашних дел время заставлял ее изучать поэзию. Она научилась читать книги, которые в те времена не так-то легко проникали в низшие классы населения; она познакомилась с разными школами толкований “Рассказов из Исэ”2, — и вполне оценила их красоту; она проникла в комментарий к “Повести о Гэндзи”3 — Какайсё, обращалась к разъяснению Мосинсё4; помимо этого она превзошла все собрания сочинений разных знаменитых писателей, все поэтические антологии, собранные по высочайшему повелению, все известные сборники стихов... Старик отец гордился талантами своей дочери и раздумывал о том, как бы найти ей достойного мужа среди горожан или крестьян. Однако — ни от кого не было тайной положение их семьи, поэтому не находилось никого желающего войти к ним в дом на правах усыновляемого зятя. Так что минуло О-Сай уже восемнадцать лет, а она все еще не была замужем
Раз отец узнал от соседей, что в селении Оисо проживает некий ронин5, по имени Баба Мотомэ. Предки его были люди значительные, сам он был довольно образованный человек, но — родители его умерли рано, дом был очень бедным и, хотя и подходило ему уже к тридцати годам, жены у него все еще не было. Ему хотелось — даже в том случае, если бы он вошел зятем в чужое семейство6, — и тогда все же заняться своей родовой профессией и как-нибудь восстановить свое фамильное имя. “Не хочешь ли женить его на своей дочери?” — спросил старика один из соседей.
Дзёо, услыхав, что тот из хорошей семьи, подумал: “Если женить его на моей дочери, то в случае, если тот восстановит свой род, этим самым изменится и положение моего семейства!” — тотчас же решил и попросил старика-соседа переговорить с Мотомэ. Сосед рассказал Мотомэ о всем положении семьи Дзёо и заметил: “Сам ты из хорошего рода, чего же тут разбирать? Если ты ничего не имеешь против того, чтобы с помощью той семьи добиться успеха в жизни, — я охотно послужу тебе сватом”.
Мотомэ стал рассуждать сам с собой: “Я в настоящее время нуждаюсь в пище и в одежде. Думать о том, чтобы взять жену к себе, — не приходится. Значит — придется так и кончить свои дни! В наше же время, когда всюду пошел такой беспорядок, даже могучие дома и знатные фамилии, и те не спорят больше о родовых заслугах. Где уже заикаться об этом мне!” — и в конце концов решился; последовал совету старика и, выбрав счастливый день, вошел в дом Дзёо, — и зажил мужем-женою с О-Сай.
Теперь у него была замечательная жена и сверх того еще в изобилии всякой еды, достаточно платьев, — все, что было нужно. И Дзёо радовался тому, что заполучил такого хорошего зятя. Приготовил помещение и устроил пиршество; пригласил на него соседей, знакомых, а также и приятелей зятя; и так пировали они шесть-семь дней подряд.
Услыхал про это новый “предводитель нищих” — Сёдзиро — и сильно вознегодовал на Дзёо: “Коли берет он в дом зятя, то следовало бы и меня угостить чаркой вина. А вот после свадьбы прошел уж целый месяц, пируют они вот уже шесть-семь дней, и ни разу еще меня не позвали. Дзёо все время сторонится нас, поэтому и вышла теперь такая для нас обида! Хорошо же! Если так, я проучу его и покажу ему, что значит мой гнев!” — так подумал он и, взяв собой человек пятьдесят-шестьдесят подручных ему нищих, ничего не знавших как следует, — явился с ними всей гурьбой к дому Дзёо.
“Что там за шум?” — воскликнул тот. Выглянул за ворота, посмотрел: и каков же был его ужас! Соберется много народу, — и обычно это представляет собою внушительное зрелище; но тут собрались нищие с обломанными чашками, в разорванных рогожах... любоваться на них было трудно! Тело их покрывали лохмотья, в руках были клюки и обломанные горшки; лица были раскрашены красной и желтой краской, — в том виде, как изгоняли они демонов7. Вокруг шеи у одних обвивались змеи, на деревянных посохах у других болтались горшки, третьи отбивали такт и распевали “Сказание о доме Тайра”8... Все пособрались! С этими чертями и дьяволами не управиться было бы и самому властителю ада!
Сёдзиро первый ворвался в помещение, где происходил пир. Прежде всего набросился на вино и закуску и стал поедать.
“Подавай сюда молодого!” — закричал он. Несколько человек гостей, бывших тут, перепугались и разбежались...
Мотомэ тоже убежал от беды вслед за друзьями своими и спрятался. Дзёо не знал, что и поделать. Обратившись к Сёдзиро, он сказал: “Их всех сегодня наприглашал зять, — я тут ни причем! Я же хотел на днях позвать к себе и всех вас — угостить вином”. И напоив всех нищих водкой, оделив каждого деньгами, он, наконец, их выпроводил.
О-Сай была это время в другой комнате и плакала всю ночь до рассвета. Утром пришел от приятелей и Мотомэ. Старик, увидав его, не знал, куда деваться от стыда, и вместе с О-Сай горько печаловался на то, что род их такого позорного происхождения, и надеялся только на то, что может быть Мотомэ в скорости как-нибудь выдвинется, и они переселятся тогда в другую провинцию и там скроют от всех свое происхождение.
Род Мотомэ раньше был известен своим воинским искусством, и Мотомэ стал думать о том, чтобы как-нибудь опять восстановить его репутацию мастеров военного дела. Поэтому он предался изучению воинских статутов древних и новых, японских и китайских, погрузился в свои фамильные рукописи и, в конце концов, добился того, что и сам кое-что изобрел в области искусства своего рода. Все это, конечно, он смог лишь потому, что у него уже не было заботы ни об одежде, ни о пище, и ему можно было целиком уйти в эту науку. В конце концов, он решил, что хоть и много народу в его время величаются своим воинским искусством и получают хорошее жалование, но из всех домов, слывущих мастерами военного дела — за небольшим исключением одного-двух — нет никого, кто бы мог стать выше его в этой области. Поэтому он стал стремиться к службе и искал какого-нибудь удобного случая. Как раз в это время его и призвали на службу дому Такэда, князю провинции Вакаса, в те времена очень могущественному по своим брачным связям с Сёгунским домом9. Дали ему тысячу двести канов жалованья, заключили с ним договор об его обязанностях и строго-настрого приказали на следующий год ранней весной переехать на жительство в эту провинцию. Все это случилось, с одной стороны, благодаря тому, что его отец и дед пользовались известностью, с другой же, благодаря достаткам его приемного отца Дзёо.
Но взгляните на сердце человеческое! Оно изменчиво и нет в нем постоянства... — в этом-то оно неизменно! Так и Мотомэ... Вышло все так хорошо у него, и стал он помышлять: “Если бы я раньше знал, что так случится, я бы никогда не стал мужем дочери предводителя нищих! Теперь на мне пятно на всю жизнь! Жена же моя умна, и пока она не нарушила какую-нибудь статью закона о браке, порвать с ней не приходится”. Так горевал он, и то, что лишь благодаря жене, браку с ней, он получил возможность установить свою репутацию, — исчезло у него из головы так же быстро, как тает лед весною.
В середине января они направились в Вакаса. В день отъезда Дзёо устроил им пир на прощанье. На этот раз как сам новый предводитель нищих, так и его подчиненные нищие побоялись и к дому близко не подходили.
