Уцуномия взял полную чарку и осмотрелся. Которая из девушек Кэйга, та, что иссушила его сердце? Все куртизанки были так же красивы, как Кэйга. Конечно, он-то влюблен в Кэйгу, но девушек так много, и каждая из них кажется той самой. “Наверняка, протяну чарку, и ошибусь. А если уж ошибусь, передавая чарку, точно стану всеобщим посмешищем!” Расстроенный этой мыслью, он посматривал то на одну девушку, то на другую, и в конце концов протянул чарку той, что была самой уверенной из всех куртизанок. И это оказалась Кэйга. Кэйга с интересом взглянула на него.
— Восхитительная чарка, не правда ли, — сказала она, подняв чарку и несколько раз повернув ее.
Остальные девушки с завистью смотрели на Кэйгу, некоторые вышли из комнаты, а те, что остались, стали на все лады расхваливать Кэйгу.
В это время Нами сказал:
— Господин Уцуномия, когда темнеет, на улицах столицы неспокойно, не желаете ли направиться к себе, а уж завтра снова прийти сюда.
— И вправду, я так много выпил сакэ, что забыл о времени, пора уходить. Прощайте, — ответил Уцуномия и ушел в свой дом.
Вскоре пришел и Нами.
— А ты совсем неплохо изобразил Уцуномию. Уж теперь вечером Кэйга обязательно придет к тебе. Ты должен приготовить гостиную и вообще все как следует. Смотри, чтобы все эти люди, которые якобы тебе служат, не начали говорить, когда их не спрашивают, что-нибудь вроде “Пропала моя сегодняшняя торговля, всю выручку потерял!” Стыда не оберешься. Да и сам, что-нибудь такое скажешь во сне и покажешься ей грубияном, — предупредил Нами и ушел.
Как они и думали, лишь только спустились сумерки, Кэйга пришла в дом Уцуномии. Они стали развлекаться. Кэйга думала: “Что-то тут странно. Ведь Уцуномия — даймё, но совсем не такой человек, как я про него слышала. У него нет детей, семьи, в комнате он один, грубый какой-то. Слуги говорят громкими голосами, будто они — ровня хозяину. Очень странно”.
Она лежала не засыпая, обдумывая то, что увидела. Уцуномия же, напившись сакэ, только пришла ночь, тут же заснул, широко зевнул во сне и сказал: “Эй, подходи, покупай сельдь-иваси. Беги сюда, не жалей ноги, лучшая сельдь-иваси у Гэндзи-обезьяны из Исэ с побережья Акоги!” Кэйга все поняла. “Так вот в чем дело! Не даром все это с самого начала показалось мне странным! Не иначе как я дала клятву торговцу сельдью! Что же теперь со мной будет! Ведь скрыть невозможно, все станут говорить, что у меня связь с торговцем сельдью, что я грязная, воняю рыбой. Кто теперь пригласит меня! Придется мне постричься в монахини и уйти отсюда, куда глаза глядят!”
Она залилась горькими слезами. Слезинки упали на лицо Уцуномии, спросонья он подумал, что это дождь и пробормотал: “Что это, дождь. Эй, слуги, несите циновки!” Сказав это, он проснулся и огляделся кругом Лицо женщины было красным от горьких слез.
Какой стыд. Уцуномия вспомнил, что бормотал что-то во сне.
— Я много выпил, заснул не помня себя, кажется, я что-то говорил во сне. Почему ты не спишь?
Кэйга ответила:
— Что ты там бормочешь? Ты же торговец сельдью! Что я теперь стану делать? О, этот проклятый Нами! Все он!
— Я — судья Уцуномия, и я не знаком ни с одним торговцем сельдью. Первый раз слышу что-либо подобное!
После этих его слов Кэйга хотела выложить все начистоту, но, желая, чтобы он по-настоящему испытал стыд, стала спрашивать слово за словом.
— Сначала ты сказал во сне “побережье Акоги”. Отчего это?
Уцуномия ответил:
— Ах, вот оно что! Понимаешь, я в столице впервые, поэтому сёгун милостиво повелел всячески развлекать меня. Нет ничего редкого в собачьих бегах, или в стрельбе в цель, или в игре в мяч. Самое любимое развлечение в наше время — сочинение рэнга16. Сёгун, к тому же знает, что я люблю поэзию. Вот и устроили турнир по рэнга. Сасаки Сиро и Ханкай Сиродзаэмон разослали сообщение о турнире, и многие решили принять участие. А записывать стихи попросили младшего брата настоятеля Токудайдзи, тринадцатилетнего послушника, ученика настоятеля Сёрэнъина, всех превзошедшего изяществом письма. Ну так вот, сёгун первым сложил трехстишие, а дальше все один за другим стали прибавлять свои строчки, и когда прошли круг, последние строчки были такие:
В этой бухте опять и опять
Собирают дрова, варят соль.
Я сочинил так:
На побережье Акоги
Варят соль, собирают дрова.
И забрасывать сети
Рыбаки, как всегда, здесь готовы
И вытаскивать снова и снова.
Понимаешь, мне хотелось схватить самую суть этих строк, и я постоянно думаю об этом, наверное, поэтому я и говорил во сне “побережье Акоги”.
Выслушав это объяснение, Кэйга стала спрашивать дальше:
— Кроме этих слов ты еще сказал во сне “мост” — “хаси”17. Ну, а это почему?
— Ах, вот как! Что ж... Там были строчки:
Кто не знает этот мост,
Что связует берега.
Есть стихотворение, в котором говорится так:
Тот мост в Митиноку
Хотелось бы мне перейти,
Но сгнили подпорки,
И прервана связь берегов,
И больше не будет тех встреч.18
И еще есть такое:
Как смогу повстречаться
Здесь я скрытно с тобой, в Митиноку,
Как смогу перейти
Отонаси — Безмолвную реку
По мосту Сасаяки — Шептанье.
Я сначала собирался взять строчки одного из этих стихотворений, но решил, что всем столичным знатокам они известны, в них нет ничего редкого. И я вспомнил такую историю. Когда-то красавицу по имени Идзуми Сикибу20 посещал мужчина, которого звали Хосё. Они дали друг другу глубокую клятву.
Потом человек по имени Домэй-хоси тоже стал к ней ходить, и она и с ним обменялась любовной клятвой. Хосё узнал об этом и сказал как-то Идзуми Сикибу: “Напиши записку, как я тебе скажу”. Идзуми Сикибу спросила: “Какую записку ты хочешь, чтобы я написала?” “Такую: Я больше не встречаюсь с Хосё, приходи ко мне немедленно. Домэю от Идзуми Сикибу”. Идзуми Сикибу покраснела и сказала: “Нет, то что ты просишь, совершенно невозможно”. Хотя она так и ответила, но Хосё настаивал, и Идзуми Сикибу не могла больше сопротивляться, она написала записку, но, улучив момент, разломила палочку для еды — хаси на пять частей и послала их вместе с письмом.
Домэй-хоси посмотрел и подумал: “Странно, говорится, чтобы я тотчас же пришел, но к записке приложена палочка-хаси, разломанная на пять частей, это странно.
Помню, есть такое стихотворение:
Ах, этот мост!
И вправду мост.
Бывает случай на мосту:
Погибнуть можно на мосту,
Оплакать можно на мосту
Уж точно, здесь должен быть какой-то смысл. Все ясно! Там Хосё!”
Поняв это, Домэй не пошел на свидание, и тем спас свою жизнь. А помогло ему то, что он разбирался в поэзии. Я хотел придумать что-то малоизвестное, вот и думал об этом, поэтому вполне мог сказать во сне “хаси”.
После этого его рассказа Кэйга спросила:
— Пусть все так, но отчего вдруг ты мог бы сказать во сне “Гэндзи-обезьяна”?
Уцуномия ответил:
— Что ж, это вполне могло быть. Недавно в одном доме я был поражен темами стихов в рэнга: японские боги, буддизм, любовь, непостоянство всего живого, воспоминания. Так вот, были такие строки:
