Вот, например, железнодорожная станция под Токио. Пусть это будет станция Омори. Пусть утро было солнечным, но пусть к вечеру стал накрапывать дождик.

К великому сожалению, жена писателя Нэнами не обитала в больничном изоляторе — она была танцовщицей в театре Сигэно. Этим все сказано: она никогда не встречала его на станции. Поэтому когда в грудь писателя уткнулось нечто твердое, и когда он услышал, как соседская жена говорит ему: “Здравствуйте, вот вам, пожалуйста, зонтик”, — он ощутил скорее не некий предмет, но концепт жены. Его соседка Тиёко покрылась краской и улыбнулась. Это было так естественно — многослойная толпа жен, у каждой — по два зонтика, каждая жадно вглядывается в толпу мужчин, выходящих со станции.

“Спасибо, спасибо. Я вижу, вы здесь как на первомайской демонстрации”, — небрежно сказал писатель, хотя на самом деле он был взволнован еще больше, чем она. Словно только что закончивший свою речь оратор, он поспешно сбежал по ступеням каменной лестницы. Выбравшись из толпы, раскрыл зонтик. Он оказался женским — ирисы в зеленой воде. То ли она дала ему не тот зонтик, то ли принесла свой... Неважно. Только эта добрая женщина пришла на станцию под осенним дождем и будто обволокла его. Из своего кабинета на втором этаже Нэнами часто наблюдал, как Тиёко качает насосом воду из колодца — привстав на цыпочки, между разошедшимися полами — белеют коленки. Когда их глаза однажды встретились, она засмеялась — будто осенний ветерок погладил созревшее яблоко. Вот, кажется и все. Идя под ее зонтом с ирисами, он вспомнил о жене — ее безумный танец в мужских объятиях. Вспомнил — и ему стало по-прежнему одиноко.

Писателя атаковала армия жен, сосредоточившихся на всех трех улицах, что вели к станции. Армия, положившая все свои ресурсы чрезмерной семейной любви на то, чтобы вооружиться зонтами. Торопливая походка жен, не приученные к солнечному свету землистые лица, незатейливость чувств заставляли вспомнить о заключенных и солдатах.

“Толпа жен на первомайской демонстрации — неплохая метафора”, — подумал Нэнами, направляясь против нескончаемого потока женщин с мужскими зонтиками в руках. “Они вышли ненакрашенными со своих кухонь — слепок со своих ненакрашенных семей. Выставка семей мелких служащих”.

Писатель слабо улыбнулся — под стать этому моросящему дождю. Но женщины не улыбались. Наоборот — некоторые из них, обессилевшие от напряженного ожидания, были готовы расплакаться. И Тиёко тоже еще не успела вручить своему мужу причитавшийся ему зонт.

Читателю уже, наверное, стало ясно, что станция расположена в пригороде — будь то в Омори или где-нибудь еще, что мужья служат в фирмах и не разъезжают в автомобилях, что жены в хлопковых кимоно не имеют служанок, что живут в этом пригороде молодые супруги. Это, разумеется, вовсе не означает, что в этом Омори невозможно увидеть мать с младенцем на закорках и с бумажным зонтиком в руках, или старуху с широким мужниным зонтом, который она использует как посох, или же только что выскочившую замуж девушку в зимнем темно-красном пальто вместо положенного дождевика...

После того как каждая жена уже высмотрела на станции своего возвращающегося с работы мужа, они мирно бредут — зонтик к зонтику или же под одним общим зонтом, покрытые медовомесячной радостью возвращения домой. Жены все подходят и подходят, склоняя вас к мысли о женском рынке, где каждая из них дожидается мужа, выискивает себе хозяина. И рынок этот лишен косметических прикрас и романтики.

Однако соседка Нэнами хотела совсем другого — она надеялась, что останется единственной, кто не дождется хозяина. Она боялась той минуты, когда появится ее жалкий муж. После того, как Тиёко отдала зонт писателю, она увидела, как ее давняя соперница поднимается по каменным ступеням.

— Привет! Давненько тебя не встречала. А я и не знала, что ты живешь в Омори.

— А, это ты!

Университетские подруги улыбнулись друг другу так, как если бы только что увидели друг друга.

— Это ведь был Нэнами, писатель?

— Да.

— Вот ведь как. Я ревную. И когда ты вышла за него замуж?

— Я...

— Противная! Не помнит даже, когда замуж вышла. Тебе такое счастье привалило, что про время забыла?

— Я вышла замуж в прошлом июле, — выпалила Тиёко. Она пришла сюда вовсе не затем, чтобы встретить Нэнами. Но как только она заметила свою прежнюю соперницу, ей захотелось раззадорить ее — вот она и сунула зонт в руки модного писателя.

— То есть прошло уже больше года! Что же ты краснеешь, словно школьница?

— Как хорошо, что мы встретились!

— Я тоже рада. В самое ближайшее время ты должна пригласить меня к себе. Я ведь поклонница таланта Нэнами. Газетки сплетничают, что он очень хорош собою, но он оказался еще красивее, чем я думала. Я тебе завидую. Должна признаться, я давно наблюдаю за тобой, Тиёко. Может быть, лучше было бы оставить тебя в покое. Я никак не могла решить — подойти к тебе или нет. Но когда я поняла, что Нэнами — это твой муж, я абсолютно успокоилась. Ведь именно тебе достался счастливый билетик. И это произошло только благодаря тому, что мне выпало тянуть первой, но только мне достался несчастливый. Поэтому не смотри на меня с ненавистью, лучше скажи спасибо. Забудем про то, что было — это вода, она ушла в песок. Это было наваждение, про которое счастливые люди тут же забывают. Так что давай возьмемся за руки и подружимся снова. Ты облегчила мне душу, я приношу тебе свои поздравления, я счастлива. Потому и подошла к тебе.

“Нет, ты лжешь, я — выиграла”, — подумала Тиёко, захмелев от счастья.

— Ты кого-нибудь еще ждешь?

— Да, я послала за покупками в универмаг “Мацуя” его ученицу.

Голос Тиёко звучал теперь уверенно.

Прибегнем теперь снова к столь любимой Нэнами метафоре и вспомним, что станция — это тюрьма, ворота огромной тюрьмы, в которой томится мужская часть общества, которая после отбытия ею трудовой повинности выходит через ворота и попадает в объятия больных женщин. Соединившись, они разбредаются — каждая пара отправляется в семейный изолятор. Но только две женщины боялись выхода своих мужей из тюрьмы. С прибытием каждого поезда каждая из них содрогалась от ужаса — а вдруг ее муж выйдет первым?

Тиёко любила своего мужа — поэтому она не могла вернуться домой в качестве жены Нэнами. Как совершенно верно заметила ее соперница, за новой любовью она совершенно позабыла свою прежнюю. Но увидеть, как ее подруга встретит человека, которого Тиёко когда-то любила, было так же мучительно, как и сорвать с себя маску жены писателя. А, может быть, вернее было бы сказать, что цепи ежедневного ритуала вечерней встречи накрепко приковывали Тиёко к этой станции под моросящим дождем. А ее соученица совсем не хотела, чтобы Тиёко увидела ее мужа, который из розовощекого студента, которого они обе любили и который именно таким остался в памяти Тиёко, превратился в потертого жизнью служащего с жалким окладом. В карманах его костюма, который он носил четыре года кряду со дня свадьбы, не было денег даже на такси, промокший пиджак липнет к телу — отвратительно. Но его жена не желала вернуться домой и признать свое поражение.

— Да, правду говорят: осеннее небо — женины слезки. Сегодня-то это не так, но обычно здесь и такси не поймаешь — все разъехались. А мы — словно соревнуемся на конкурсе верности мужьям. Все это похоже на вещевой рынок.

Поняв, что она проиграла по мужской части, соперница Тиёко перенесла свой боевой задор на женщин. “Ты только посмотри! Пусть мы ходим в старой одежде, но ведь мы могли бы хоть немного подкраситься — совсем другое дело. А так мы похожи на каких-то партизанок...”

— Муж сказал, что мы напоминаем ему первомайское шествие.

— Точно сказано, именно так. Мужья должны нас стыдиться. В глазах мужчин мы должны выглядеть просто ужасно!

На подруге Тиёко были желтые сандалии, одежда тоже радовала глаз яркостью, на лице — свежая пудра. Тиёко же пришла прямо с кухни. Ее соперница прихорашивалась даже когда она выходила с зонтиком встретить мужа — в этом и состояла ее сила, отнявшая у Тиёко ее любовь. Но сейчас Тиёко нарумянила щеки супружеской причастностью к писателю. Эти румяна сделали ее счастливой, она победила.