Вчера здесь проходили выпускные во всех университетах. А до этого было праздничное шествие студентов и преподавателей: все в мантиях, в черных шляпах. Красиво! Если получится, постараюсь потом тебе фотографии переслать.
Пиши. Мне тебя не хватает.
Целую. Артем».
Я впадала в отчаяние от подобных писем – ну неужели можно быть таким жестоким, так запросто раздирать мне в клочья душу? Уехал – и все. Умерла – так умерла, как говорится. Лучше бы уж он, как Анни Плейден, совсем пропал, затерялся в этом огромном мире.
Но, несмотря на боль и обиды, на каждое письмо я отвечала, правда, коротко и сухо, ссылаясь на то, что много работы. Какое там много! Больше половины времени мне нечего было делать, и я лазила по Интернету, подсознательно оказываясь каждый раз на сайтах, посвященных университетскому городу Кембриджу.
Дни побежали быстро, московская жизнь уже вошла в привычку и двигалась по заученному кругу. Я привыкла к своей комнатке – после того, как отдраила там все до блеска и выгнала, я так думаю, к соседям, тараканов. Я спокойно относилась теперь к огромным расстояниям и научилась постоянно носить с собой книгу, чтобы читать в автобусе и метро. Мне больше не казался чужим этот громадный город, но я была в нем одна. Одна в постели, одна в метро, одна в офисе иностранцев – меня ни на секунду не покидало гнетущее чувство глубокого одиночества. И это несмотря на то, что вокруг сновали люди, люди, люди.
Люди ходили по улицам. Люди окружали меня на работе. Люди отвечали по телефону, когда я обзванивала приемные важных персон и пыталась вести набившие оскомину «деловые» переговоры.
– Добрый день, вас беспокоит британское пресс-агентство. Мы вам письмо вчера по факсу высылали.
– Это то, где предложение дать интервью? Мы отказываемся.
– Ну, что вы. Не стоит так сразу решать. У нас известное и почитаемое в Великобритании издание, с мировым именем.
– Вот-вот. Вы нас три года назад уже на это имя поймали. Два часа драгоценного времени руководитель потратил на интервью, а в вашем рахитичном приложении к этому самому изданию с мировым именем не вышло ни строчки. Только реклама.
– Боюсь, вы нас с кем-то путаете. Мы совершенно другая…
– Название у вас другое, а суть и прикрытие те же.
– Но…
– Девушка, послушайте. Вы не тем делом в жизни занимаетесь. Нужно работать на благо своего государства, а не во вред.
– Подождите, я не…
Короткие гудки. От таких разговоров на душе становилось гадостно и тошно. Само собой, не тем я занимаюсь. Разумеется, нужно трудиться на благо. Но вот незадача – неинтересно этому государству то, что я знаю и умею. Дела ему нет до моих литературных изысканий и открытий. Зачем они?! Ведь никакой ощутимой прибыли вся эта деятельность не приносит.
Но с журналистами и вправду пора было завязывать. Всех, с кем они могли назначить интервью по причине неосведомленности и доверчивости респондентов, они уже получили. Остальные, видимо, сидели в своих креслах давным-давно и не раз наступали на грабли подобных уловок западных пресс-агентств. Так что последнее время все телефонные разговоры были как две капли воды похожи один на другой и вызывали острые приступы тяжелейшей депрессии.
Кроме этого мерзкого ощущения, меня не покидало чувство вины перед близкими людьми – прежде всего перед Катей – и слезливое состояние жалости к себе. Зачем нужны были все принесенные ненасытной любви жертвы, если теперь я одна на всем белом свете, вдали от ребенка и от любимого человека? Я готова была удавиться от горя, сидя душными вечерами на скрипучей раскладушке в чужой темной комнате и изводя себя воспоминаниями о прошлом. О том времени, когда у меня был свой дом, любимое дело и какая-никакая, а уверенность в завтрашнем дне. Господи, что же я сотворила?! Артем все равно сбежал. И от меня, и от связанных со мною проблем. И я, пока совсем не сошла с ума от первой настоящей и зрелой любви в своей жизни, окрашенной в болезненно-романтические цвета аполлинеровской прозы, знала, что будет так. Но потом потеряла связь с реальностью и забыла. И не только об этом. Забыла, что Артем живет среди обычных людей, что его воспитала консервативная богобоязненная мама, что у него иные представления о жизни и о морали. Никогда не поймет он, как не поняла в свое время Анни Плейден, что стоит быть самим собой ради любви. А у меня уже не будет шанса ему это доказать.
Я была бы рада не думать об Артеме, но он навязчивой мыслью возвращался ко мне снова и снова. В воспоминаниях, в размышлениях, в письмах. Мне постоянно хотелось с кем-нибудь о нем поговорить. Спасением моим стала Уэнди: на очередной участливый вопрос: «Yana, why are you so sad?»[8] – я не сдержалась и выложила все. А Уэнди – вот удивительно – внимательно слушала и искренне переживала. Когда я замолчала, сказав, что, как только журналисты закончат здесь свою работу, я тут же вернусь обратно, в Казань, она подняла на меня огромные, полные сочувствия глаза, и сказала: «Не надо, я постараюсь тебе помочь».
Сама бы я никогда не догадалась, а главное, не решилась – даже если бы знала все механизмы – сделать то, что предлагала мне Уэнди. Она терпеливо объясняла, какие шаги следует предпринять, убеждала, что у меня обязательно получится, нечего бояться – если уж, будучи специалистом по французской литературе, я справлялась с английскими интервью… Я отчаянно мотала головой, пытаясь объяснить, что все это было плохо, что решилась я на такой шаг только от безысходности, а сейчас больше всего хочу спрятаться, испариться – вернуться к себе домой. Уэнди ничего не хотела слушать. Она сказала, что я обязана использовать свой шанс, ради дочери и ради себя: если уж в России не ценят литературу и науку, а это мое призвание, нужно ехать туда, где государство поддерживает и понимает таких людей, как я. Где люди осознали, что преданные своему делу педагоги и исследователи делают будущее. Духовное и интеллектуальное будущее страны.
Уэнди объяснила, что, имея защищенную в российском вузе диссертацию, я вполне могу претендовать на позицию так называемого PostDoc’а[9] в каком-нибудь английском университете. И почему бы не выбрать точкой своей атаки Кембридж? Сейчас важно составить грамотное CV[10] – она поможет собрать список опубликованных тезисов и статей, подать заявки на все, какие только можно, научные конференции. Часто бывает так, что человека замечают именно во время его выступления за кафедрой – если он действительно профессионал – и предлагают позицию в университете. PostDoc, разумеется, не бог весть какая фигура: разрабатывает заданные проекты, делает что скажут, но необходимо с чего-то начать. Главное, чтобы сейчас куда-нибудь взяли, чтобы повезло! А дальше многое будет зависеть от меня – можно, в принципе, и до лектора, и до профессора дорасти, были бы мозги и амбиции.
– А ты в Кембридже была когда-нибудь? – задала я с замиранием сердца свой вопрос: одно дело, когда человек рассуждает чисто теоретически, другое – знает кухню изнутри.
– Конечно! – Уэнди горделиво вскинула голову. – Я там училась.
– Да-а?! – Вот уж не думала, что в таком разбитом состоянии духа смогу найти в себе новые надежды и силы! Я, не скрывая буйного восторга, с объятиями набросилась не Уэнди. Она смущенно улыбнулась мне, но не отстранилась.
– Там здорово! – Уэнди, видимо, решила еще и поддразнить мое воображение. – Студенческая атмосфера. Поклонение науке. Да что там говорить – лучшие профессора, богатейшие библиотеки. А книги, какие угодно, вообще продаются прямо на улице, в лавках и в забитых до потолка букинистических магазинах.
Я нетерпеливо заерзала на стуле: от рассказов Уэнди у моего воображения уже чуть ли не слюнки потекли.
Уэнди продолжала рассказывать взахлеб о жизни Кембриджа, а я уже плохо слышала ее. Перед глазами вырастал самый прекрасный и чудесный город на планете. Город, где история, архитектура, люди – все служит на благо науки. Неужели такое возможно?! Каким же нужно быть счастливчиком, чтобы туда попасть!
