– Тебе что-то нравится? – Артем бродил у меня за спиной. К тому моменту я уже присмотрела небольшого синего дельфина с черными умными глазами.

– Нет. – Я поспешила сделать вид, что стою тут просто так, и отошла от прилавка. Артема я жутко стеснялась и даже представить себе не могла, что буду при нем выбирать игрушку. Вот бы он ушел куда-нибудь на пять минут! Я бы быстро купила и спрятала.

– Подожди. – Он взял меня за руку и вернул к облюбованной мною палатке. – Давай купим кого-нибудь Кате.

От неожиданности я онемела. Не думала, что он помнит о моей дочери – мы никогда о ней толком не говорили. Изредка я упоминала о Катеньке в письмах – и все. Мне почему-то упорно казалось, что я должна молчать как партизан на тему всего, что касается моей семьи – ребенка и мужа. И старательно делать при Артеме вид, что их не существует.

– Не знаю, – черт возьми, ну почему с языка вечно срывается что-то не то. А еще филолог называется, кандидат на степень кандидата наук. Слушать тошно!

– Вон, посмотри, какой симпатяга. – Артем показал на большого надувного дельфина.

– Мне не нравится. Слишком большой. – Я капризно надула губы. – И у него глупое выражение лица.

– У дельфинов мордочка, а не лицо, – с усмешкой поправил меня Артем. – Тогда во-он тот?

– Нет. – Я опять отвернулась. – Дельфинов такого цвета не бывает.

Мысленно я обзывала себя последними словами: это надо же так бояться и стесняться человека, ради которого притащилась в Москву, чтобы говорить совсем не то, что думаешь. Он же сейчас просто-напросто разозлится и уйдет. Сколько можно терпеть мои глупые капризы?

– Все, нашел! – Артем ткнул пальцем в того самого, синего. – Берем?

Я не ответила – только едва заметно кивнула головой.

Радости внутри меня не было предела – господи, совсем как девчонка, из-за обычной надувной игрушки! Но со стороны могло казаться, что я похожа на восковую куклу: без эмоций, без слов, без чувств. Я едва, одними губами, пролепетала «спасибо», когда Артем расплатился и вручил мне симпатичного синего зверька. «Думаю, Катеньке понравится», – задумчиво произнес он. А я молча покраснела в ответ. Ну, прямо кисейная барышня!

Представление было чудесным. И дельфины, и знаменитый альбинос – кашалот Боря – работали, целиком и полностью отдаваясь искусству. Я продолжала страшно жалеть о том, что всего этого не видит Катя. Я представляла, как бы она реагировала на их прыжки, танцы в воде, игры в мяч, и тихонько вздыхала. Зато Артем веселился на всю катушку – громко хлопал, вскрикивал, смеялся. Мне казалось совершенно невероятным, что без пяти минут двадцатичетырехлетний мужчина может впадать в такие детские восторги. Меня они немного смущали, но я старательно не подавала виду и широко улыбалась всякий раз, когда он оборачивался ко мне.

Из дельфинария мы вышли другими людьми – пасмурное утро безвозвратно ушло, страхи были забыты. Москву внезапно окутала на редкость красивая зима. Все вокруг оказалось покрыто серебристым инеем и возникало странное ощущение того, что стоит дотронуться до этой ветки, до той машины, до этих фонарей, и они разлетятся на миллионы сверкающих осколков, превратившись в белоснежную сказочную пыль. Мы весело болтали, шутили и пугали будничных прохожих неприлично громким смехом. Странным было это ощущение праздности и праздника посреди всеобщей суеты. Душа моя постепенно оттаяла, избавилась от тяжелых мыслей и забот и парила теперь на крыльях свободы. Ну и пусть – понарошку, ну и что – завтра уезжать. У меня есть еще больше суток другой, независимой жизни, больше двадцати четырех часов безответственности, безрассудства и легкости бытия. Хотелось пользоваться этим даром и жить.

В номер мы вернулись уже ближе к вечеру. На этот раз я сама попросилась в душ. Плескалась долго, как всегда. Нет, даже дольше, чем обычно, – на этот раз необходимо было все окончательно обдумать и решить: стоит ли вслед за близостью душевной искать близости тел. Я попыталась прислушаться к ощущениям внутри себя, пыталась понять, что говорит мне внутренний голос. Но он упорно молчал. Осталось только желание: вернуть давным-давно утраченную себя – ту, которая умела вздрагивать от одного прикосновения любимого мужчины, умела растворяться в сладострастии, тонуть в собственных ощущениях и не помнить себя от счастья. Но не давало покоя главное: Артема я не любила. Я испытывала к нему целую гамму положительных чувств: симпатию, уважение, интерес, благодарность. Но любовь… Было горько оттого, что я так запросто могу разложить по полкам все свои ощущения. Было больно от мысли, что никогда больше не сумею отдаться на волю чувств. Если уж все эти виртуальные страсти, которые принесли в результате свои плоды, не заставили меня любить, то кто и когда будет в состоянии расшевелить мое так рано угомонившееся сердце?! Печально всю оставшуюся жизнь заглядывать в него и видеть пустоту – тем более что прожить еще предстоит гораздо больше, чем прошло.

Я вытирала мокрые плечи и думала, как дальше быть, надевала специально купленное для этой поездки белье и все еще сомневалась: стоит ли? Потом я взяла было джинсы, но через мгновение поймала себя на том, что отложила брюки в сторону и натягиваю чулки. Поскольку появляться в спальне в одном белье было бы уж слишком непристойно, я облачилась в длинную футболку. Так что в случае чего просто скажу, что собиралась лечь спать. Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, я выглянула из ванной. Сердце колотилось уже где-то в горле. Было страшно.

Артем лежал на кровати и притворялся спящим. А может, и вправду уснул – в ванной я возилась минут сорок. На цыпочках, чтобы не разбудить его, я подкралась к кровати, наклонилась и трепетно, едва касаясь губами, поцеловала. Мгновение он не шевелился, я даже успела подумать о том, что не знаю, как дальше быть: этот невесомый поцелуй был сейчас тем максимумом решимости, тем средоточием безрассудства, на которое я была способна. Потом Артем незаметно поднял руку и коснулся моего колена. Я вздрогнула. Кожу словно обожгло. Я отпрянула и снова спряталась в спасительном кресле – и страх, и стеснение вернулись в одну секунду. Но теперь к ним прибавилось еще ошарашенное сознание того, что мое тело способно так реагировать на прикосновения! Что мужская рука может вызвать не только и не столько раздражение, казавшееся бессменным в течение последних полутора лет, но и прежний жаркий сладострастный восторг. А может, еще более горячий и чувственный!

Артем приподнялся на локтях и наблюдал за мной, словно пытался прочитать мысли в моих глазах.

– Иди сюда, – сказал он тихо, но настойчиво.

Я отрицательно помотала головой.

– Подойди, я сказал!

Странная его интонация и властные нотки в голосе пронзили меня, словно иглами. Но это не было неприятно, скорее наоборот. Таким – болезненным, невероятно желанным и острым бывает первое властное проникновение мужчины в женщину, когда воля ее уже сломлена, она не принадлежит больше сама себе и счастлива этим. Я закрыла лицо руками, пытаясь защититься от слишком сильных для меня эмоций и скрыть пылающий румянец на щеках.

– Я повторяю в последний раз: встань и подойди! – Он продолжал смотреть мне прямо в глаза.

Не в силах сопротивляться больше этому настойчивому призыву, я встала на подгибающихся коленях и медленно подошла к кровати.

– Ближе.

Я сделала еще один шаг.

– Еще.

Не слушаться его было невозможно.

Артем протянул руку и коснулся моего бедра, заскользил нестерпимо горячей ладонью вверх и, добравшись до резинки чулка, глухо, едва слышно застонал.

– Ты все сделала правильно. – Он снова заговорил тем же тоном: строгим, сильным, уверенным. – Хорошая девочка.

Я закрыла лицо руками и попыталась отбежать в сторону. Артем тут же схватил меня за край футболки и удержал.

– Не надо, – спокойно и мягко приказал он. – Раздвинь лучше ножки.

Я с шумом выдохнула воздух и попыталась вырваться еще раз. Артем не отпускал.