Но когда дело дошло до дополнительных вопросов – особенно упорствовал Юрий Павлович, преподававший зарубежную литературу Средневековья, я искренне пожалела, что передумала идти в посудомойки.

– Откуда позаимствовал Аполлинер легенду о Мерлине, легшую в основу «Гниющего чародея»? – вопрошал Юрий Павлович.

– Из средневековой литературы, – ответствовала я. (Откуда ж еще, если вопрос исходит от вас?) – В XII веке Гальфридом Монмутским были написаны «Пророчество Мерлина» и «Жизнь Мерлина», а в «Романе о святом Граале» Мерлин представлен как сын дьявола и девственницы.

– А откуда взялся образ Анжелики в том же произведении? – не унимался любопытный профессор.

Вот тут-то я растерялась. Как назло, кроме матери поэта, образ которой прочно застрял у меня в голове, на ум ничего не приходило. Я глупо помолчала, а потом промямлила что-то об Анжелике Костровицкой. Юрий Павлович комментировать не стал, только нахмурился и отвернулся. Уже дома – вопрос никак не шел у меня из головы – я сообразила, что Юрий Павлович, скорее всего, хотел услышать об Анжелике из «Неистового Роланда» Ариосто. Черт возьми! Куда уж моим скромным познаниям до невероятной эрудиции Гийома Аполлинера?! Хотя ему было проще: ни детей, ни хозяйства – только служение искусству.

Наконец допрос был закончен – спасла заведующая кафедрой, объявив, что пора переходить ко второму пункту повестки. А уж анализ текста и образов – задача последующих глав. Поэтому подождем.

Я вздохнула с облегчением и, стараясь не оттоптать никому ног – сидели плотно, – стала пробираться к своему месту у двери. Оставшуюся часть заседания я, обессиленно откинувшись на спинку шаткого стульчика, вполуха слушала других докладчиков. Потом были организационные вопросы. Потом все долго и нудно прощались друг с другом до сентября. Ирина Александровна весело подмигнула мне, сообщила шепотом, что «глава состоялась», и велела звонить, «если что». Из университета я выползла, чуть ли не шатаясь от усталости и пережитого волнения. Хотелось напиться на радостях и поделиться с кем-нибудь своим достижением. Только вот, перебрав в голове всех своих близких и знакомых, я поняла, что, кроме Славика, мамы, единственной подруги Ирки и еще, вероятно, Артема, эти первые научные успехи вряд ли кому-то будут интересны. Но Славик был на работе – на другом конце города, мама казалась мне неподходящим собеседником – да и прибежать сломя голову домой значило лишить себя пары часов дополнительной, пусть украденной, но свободы. Ирка еще неделю назад уехала отдыхать в какой-то санаторий, а Артем был слишком далеко – в Москве…

Я тяжело вздохнула и отправилась вверх по улице Ленина – ныне Университетской – к кремлю. Погода стояла чудесная – не по-летнему трепетная и нежная.

Только злостный самоненавистник поехал бы на моем месте сразу домой.

Конечно, Карим в данном случае был не лучшим собеседником. Но сейчас это не имело значения – лишь бы с кем-нибудь поговорить. И чем скорее, тем лучше.

Мой приятель, с которым за четыре года знакомства у нас сложились добрые дружеские отношения, работал в кремле. Точнее, снимал несколько комнат под свою мастерскую в здании, предназначенном для организации различных выставок.

Сколько себя помню, там вечно шел ремонт, и никаких выставок отродясь не проводилось. А чтобы помещения зря не пропадали, в них разместили архивы, бухгалтерию и прочие подсобные хозяйства правительства Республики Татарстан. Сложно сказать, как попал в эти кулуары Карим, но факт оставался фактом – его ювелирная мастерская располагалась не где-нибудь, а в самом сердце Казанского кремля.

Познакомилась я с Каримом случайно. На улице. Шла через Черное озеро к университету, и вдруг дорогу мне преградил невысокий молодой человек типичной татарской наружности с ярко-алой розой в руках. «Это мне?» – «Вам». – «За что?» – «Просто так». Банальней не придумаешь. Но отчего-то на душе сделалось тепло. Мы разговорились.

Внешне Карим меня не восхитил. К тому же на том этапе жизни в голове моей прочно застрял один-единственный мужчина, Славик, которого я только-только довела до загса, наслаждаясь теперь чувством состоявшегося собственника. А еще было у меня предубеждение против мужчин татар, которые все как один придерживались сложившихся веками семейных традиций, построенных на принципе: «Женщина создана, чтобы служить мужчине», и демонстрировали это прилюдно.

Однако галантное начало и последующее церемонное представление: «Карим. Придворный ювелир» – сделали свое дело. Любопытство (какой еще придворный?) взяло верх. Мы прогулялись по парку, поговорили, я получила приглашение в любое время заглядывать в гости – в мастерскую, а Карим – номер моего домашнего телефона. Я была уверена, что он не позвонит, вот и написала, не подумав, настоящий номер. Обычно в таких случаях принято было увиливать от ответа или одаривать молодого человека произвольным сочетанием ничего не значащих цифр. Но последний прием мне давался нелегко – не могу совсем уж нагло врать, глядя в глаза человеку. О том, что я всего лишь неделю назад вышла замуж за любимого человека, своему случайному знакомцу я не сказала. Зачем? Вряд ли мы увидимся еще. Изменять Славику я не собиралась – все еще любила до слез, хотя за два с половиной года нервного общения с ним чувства приобрели характер хронической болезни, вечно перемежавшейся вспышками ненависти и гнева. Привыкнуть к разгильдяйству мужа, его тотальному безразличию ко всему и фирменной особенности вечно исчезать неизвестно куда в самый нужный момент было практически невозможно.

Через пару дней Карим позвонил. Мы со Славиком в те странные времена жили отдельно – каждый у своих родителей, только иногда ходили ночевать друг к другу в целях законного исполнения новообретенного супружеского долга. Позволить себе подобные вольности до свадьбы мы никак не могли и предавались любви тайком, пока не были застуканы в один прекрасный день моей впечатлительной мамой, что и послужило для меня веским поводом для обращения в загс. Зато теперь мы изо всех сил наслаждались свалившейся на нас свободой: днем каждый сам по себе, вечером – полноценная иллюзия обладания. И никто не лез друг другу в душу. Все же ясно. Вон оно – свидетельство о браке в зеленых корочках. Обручальное кольцо. Интересно, почему Карим его не заметил?

Позвонил он, чтобы пригласить меня на день рождения друга. Я разочарованно вздохнула – даже в свои восемнадцать уже знала этот банальный, до дыр затертый ход. Только варианты его воплощения были разными. На этот раз пресловутый друг арендовал теплоход и устраивал прогулку по Волге с банкетом и прочими увеселительными мероприятиями. Я, разумеется, подивилась такому размаху – в среде моих приятелей-студентов были приняты дружеские попойки либо дома, либо на даче – и, конечно же, отказалась. Но Карим неожиданно грамотно повел тактическую линию. К приведенным далее аргументам я была морально не готова. Он сказал, что без меня и сам никуда не поедет, и что боюсь я напрасно: почти все приглашенные едут с женами и детьми, так что глупости исключены. Отплытие в десять утра, а к вечеру теплоход вернется в Казань. Я долго колебалась – с одной стороны, было интересно посмотреть на людей, которые так вот запросто берут и арендуют теплоходы с рестораном, стюардами и прочими радостями жизни. С другой – ну нельзя же было так наглеть! Я замужем! И даже если муж никуда меня не приглашает, это вовсе не повод принимать приглашения от других. Я попросила Карима перезвонить через час и отправилась советоваться с мамой.

Мама не возражала: «Если хочешь – езжай». После моего официального замужества она демонстративно сняла с себя всякую ответственность за мою дисциплину и воспитание. Нежданно-негаданно я получила возможность действовать так, как угодно душе. И это после всех строгостей! А внешне-то ведь ничто не изменилось!

Карим перезвонил. Я согласилась. Решила, что, если все будет не так, как он сказал, сбегу сразу же, из Речного порта. Но все прошло более чем пристойно. Друзья Карима оказались взрослыми серьезными людьми – руководителями компаний, местными чиновниками, хозяевами магазинов. К Кариму относились с уважением, обсуждали с ним какие-то дела, уточняли что-то насчет заказов. Он обстоятельно отвечал на вопросы, а сам все время старался оказаться поближе к детям – играл с ними, дурачился, смеялся.