Дальше, следуя традиции, можно упомянуть, где учился Аполлинер, как он издавал первый рукописный журнал в лицее в Ницце.

А вот после должно было начаться то, от чего мне уже было никак не уйти. Если уж диссертация, условно говоря, о «войне полов» в творчестве Аполлинера – названия я пока так и не придумала, – то опыт его безответных, отвергнутых, несчастных любовей значение имел.

В девятнадцать лет, то есть в 1899 году, Аполлинера настигла первая, ставшая достоянием общественности, поэтическая любовь. Может, он и до этого влюблялся. Может, и раньше так же безудержно страдал. Но в то время еще не писал с такой одержимостью. А тут под воздействием нахлынувших чувств сочинил поэтический цикл, который переслал своей возлюбленной по частям, в виде писем или открыток. Мария Дюбуа, предмет его чаяний, хотя и не ответила поэту взаимностью, бережно сохранила пламенные послания поэта для истории. А потом прославилась, когда все это было издано. Так же облагодетельствовал несчастный любовник еще одну юную красотку. Линда Молина де Сильва тоже оказалась не промах. Почтовые открытки, оборотную сторону каждой из которых украшало посвященное ей стихотворение, Линда сохранила. А в 1925 году передала издателю, который и включил их в посмертную книгу «Что есть».

Дальше спокойно размышлять над планом первой главы я уже не могла – стало невозможно жалко бедного Аполлинера. Бог ты мой, ну откуда он извлек этих жутких дамочек – Линду и Марию, – которые использовали его самым наглым образом. Какое право имели эти две распоряжаться дарами человека, которому не дали ничего взамен? Как было не стыдно им выпячивать никчемных себя и прославляться на весь белый свет, давая людям возможность сколько угодно сплетничать о личной жизни Гийома Аполлинера? Ведь он-то сам не печатал этих стихов. Значит, не хотел, чтобы они стали достоянием общественности.

Смерть бедняги Аполлинера развязала руки его корыстным возлюбленным. И две ничем не примечательные женщины стали вдруг богинями, красавицами и знаменитостями. Тьфу! Вот это и называется «метать бисер перед свиньями», вот так и разбрасываются собой. Я так разозлилась, что почувствовала, как покраснели щеки, лицо стало горячим. В систему моих моральных ценностей такие вещи укладывались плохо. Мне-то всегда казалось, что ни при каких обстоятельствах не стоит оставаться в долгу. Лучше наоборот. И уж ни в коем случае нельзя опуститься до того, чтобы задолжать мертвецу.

Погруженная в свои эмоции и мысли, я чуть было не проехала нужную остановку. Пришлось торопливо пробиваться к выходу сквозь толпу и кричать водителю, чтобы он «ради бога» подождал. Выскочив из уже закрывающихся дверей, я почувствовала облегчение. Агрессия благодаря «физическим упражнениям» в автобусе почти исчезла. Я даже сама себе улыбнулась – надо же было так распаляться из-за старых, давно канувших в Лету историй. Вечно я все принимаю слишком близко к сердцу. Отряхнув смятое в автобусной давке пальто, я поспешила к дому – мысли мыслями, но нужно еще успеть покормить дочь, уложить ее спать и, если повезет, переложить недавние мысли на бумагу. К сожалению, сама по себе, от одних только размышлений, глава не материализуется. Я тяжело вздохнула и приказала себе не расслабляться. На последнее в этом учебном году заседание кафедры – 26 июня – было назначено обсуждение первой главы моей диссертации. О дате я узнала только сегодня. А в самой первой главе, по-хорошему, конь еще не валялся.

Два оставшихся до обсуждения месяца я писала как одержимая, не отвлекаясь на нормальную человеческую жизнь, – только работа по дому и первая глава. Ни прогулок, ни подруг, ни телевизора, ни книг, кроме тех, что нужны для диссертации. Чтобы высвободить для работы еще два часа, уговорила Славика взять для Катеньки няню – водить дочку на прогулку. Муж согласился. Оплачивать няне два часа пять раз в неделю мы вполне могли: я пообещала свести на нет свои личные расходы. Зачем мне новая обувь или одежда, если все вылазки – дай бог, два раза в месяц – в университет. Вполне можно обойтись еще студенческим гардеробом. В выходные, пользуясь тем, что Слава на работу не идет, я сидела за компьютером с утра до позднего вечера. И в особенно удачные дни выдавала по десять страниц. Конечно, это было совсем уж негуманно по отношению к мужу, ребенку и собственному организму. Последний протестовал особенно наглядно: мое лицо от отсутствия свежего воздуха постепенно приобретало сероватый оттенок, глаза сузились и отказывались открываться до конца (сказывался хронический недосып), а мозги работали только в одном направлении – Аполлинер. Аполлинер! Аполлинер!!!

Но тут уж ничего не поделаешь, жаловаться не на кого. То я была беременна и параллельно зарабатывала на жизнь репетиторством, работой на кафедре и в школе, – писать было некогда, то я рожала и потом несколько месяцев приходила в себя, приноравливаясь к жизни заново. Так и прошли полтора впустую истраченных с точки зрения диссертации года аспирантуры. Теперь вот времени нет.

К ночи пятнадцатого июня первая глава была готова. Я перечитала текст, внесла последние поправки, с надрывом вздохнула, сложила вместе ладони и прошептала первые шесть слов арабской молитвы – дальше никогда не знала. А потом отправила сообщение своему научному руководителю, прикрепив нужный файл. Теперь оставалось надеяться, что Ирина Александровна пойдет навстречу своей нерадивой аспирантке и успеет прочитать и проанализировать все это дней за семь. Тогда несколько суток до обсуждения главы на кафедре еще останется на исправления.

Отправив текст на рецензию, я разрешила себе передышку – отпустила няню и стала целыми днями пропадать с Катенькой в парке. Хотелось прийти в себя, подышать свежим воздухом, вспомнить, как общаться с собственным ребенком, и хотя бы частично вернуть тому, что от меня осталось, человеческий вид. На двадцать третье была назначена встреча с научным руководителем. За семь дней мы с Катей обе отдохнули и посвежели – удивительно, как же немного нужно человеку, чтобы восстановить потраченные силы. Хотя здесь, вероятнее всего, свою роль играет и возраст – в двадцать два года, говорят, все это легче и проще, чем, скажем, в сорок. Вот вам опять олицетворение мысли об «ускользающем времени».

Мама неожиданно проявила гуманность, приехала, чтобы посидеть с Катей «сколько будет нужно». Я заранее предусмотрительно сказала «большое спасибо», собралась и отправилась к Ирине Александровне домой. Жила она в самом центре Казани – в двадцати минутах ходьбы от университета. Мне казалось, что это и есть предел человеческих мечтаний в плане устроенного быта, – когда от собственной любимой квартиры до не менее любимой работы можно добраться прогулочным шагом. Идешь пешочком по зеленым старым улицам, смотришь по сторонам, узнаешь каждый камушек – тоже своего рода счастье.

Квартира у Ирины Александровны была небольшой, но красивой. Старинная добротная мебель, огромная библиотека, много цветов и для полноты ощущений благоденствия и покоя – ленивый серый кот. Кроме кота и хозяйки, других живых существ в доме не наблюдалось. Мне это нравилось. Сама бы с удовольствием пошла на такое добровольное одиночество: днем преподаешь, общаешься с дипломниками и аспирантами, а по вечерам с удовольствием закрываешься от всех в собственном мире. Среди книг, цветов, размышлений и тишины. Прежде чем нажать на кнопку звонка, я мечтательно и завистливо вздохнула. Я-то уже решила все в своей жизни по-другому. Хотя какое там – решила, просто так распорядилась судьба. Надо же, и когда это я успела записаться в фаталистки?

– Яна, проходите, – открыв мне дверь, тепло сказала Ирина Александровна. Я широко и искренне улыбнулась в ответ.

С научным руководителем мне невероятно повезло. Такие люди – добрые, умные, тактичные – в преподавательской среде встречаются не часто. Хотя где им, казалось бы, еще собраться? Ведь храм науки для них самая подходящая обитель. Ан нет! Я неплохо изучила университетскую общественность – с младенчества топталась, приводимая мамой, на кафедрах, в учебных аудиториях и лаборантских: оставлять меня дома было не с кем. А потом получила и самостоятельный опыт: пять лет студенчества и полтора года аспирантуры вперемежку с собственной преподавательской практикой дорогого стоили. Большинство известных мне профессоров, доцентов, заведующих кафедрами, деканов относились к своим студентам и аспирантам в лучшем случае покровительственно. В худшем – старательно использовали в собственных целях. Нет, не могу сказать, что не было исключений, людей бескорыстных и возвышенных. Конечно же, были. И благодаря им многие из нас все-таки, несмотря ни на что, становились людьми. Но отрицательных персонажей почему-то встречалось больше. Помню, например, одну из бессмысленных, глупых историй, которая приключилась со мной на третьем курсе. У нас шло практическое занятие по стилистике. Разбирали что-то из Мопассана. Столы в аудитории были расставлены в одну линию, студенты сидели лицом друг к другу так, что образовывали единый круг. Я заняла свое любимое место рядом с преподавателем и находилась дальше всех от входа. В самый разгар занятий в аудиторию, широко распахнув дверь, ворвалась тогдашняя деканша нашего славного факультета.