Беатрис мы ждали в машине добрых полчаса. Я успела запоздало испугаться того, что случилось бы, если б мне действительно понадобился врач: ведь никто же не станет лечить без страховки или прописки. Ложись и помирай. И что тогда будет с моей маленькой Катей? Ладно, сейчас у нее есть какая-никакая, сумасшедшая, но мать. А если я умру? Нет, так нельзя – ради своего ребенка я обязана жить. Мои размышления прервала Беатрис. Она вернулась к машине с таким сияющим видом, будто ее только что короновали и теперь судьбы миллионов людей в ее руках.

– Можно тебя поздравить? – Уэнди быстро уловила настроение шефини и взяла восторженный тон. Я предпочла помолчать, но тоже старательно включилась в игру (вдруг, помилуют и не уволят?), состряпав подобострастное выражение лица.

– Да! Нас нужно поздравить! – В счастливом расположении духа, помноженном на восхищенную реакцию подчиненных, Беатрис становилась щедрой. – Мы смогли с ним договориться и получить рекомендации! Вряд ли кто-то из бизнесменов станет игнорировать указания министра Пужанова.

– Ты – гений! – Уэнди продолжала ублажать начальницу. – Как тебе удалось?

– Честно говоря, – Беатрис подмигнула, – Яна помогла. У нас с министром благодаря ей нашлась общая тема для разговора. – Говорила она так, будто я не сидела здесь же, в одной с ней машине. – Мы как бы объединились против ее некомпетентности, а на этой почве двум профессионалам легко сойтись.

Она самодовольно улыбнулась.

– Здорово! – подхватила Уэнди.

– Главное, быть профессионалом! – И Беатрис, откинувшись в кресле автомобиля, прикрыла глаза.

Интересно, безразлично думала я, в следующий раз мне тоже нужно хлопнуться в обморок, чтобы доставить им всем удовольствие? Или достаточно просто продолжать выставлять себя идиоткой?

– Да, кстати, – очнулась Беатрис, – еще одно такое интервью, и я тебя уволю!

Вопрос разрешился сам собой. Значит, есть еще надежда получить деньги за работу и поехать на следующие выходные к Кате.

А ночью мне приснился сон. Будто я гуляю с Катенькой на даче: дочка едет на велосипеде, я иду пешком. В это время у меня звонит мобильный телефон. Я отвечаю и слышу в трубке незабываемый голос министра: он орет, ругается, говорит, что таким остолопам, как я, не место в Российской Федерации, что я позорю честь страны перед иностранными журналистами. Я пытаюсь оправдываться, успеваю вставлять короткие предложения между потоками брани, объясняю, что образование у меня непрофильное, что я не переводчик, а филолог. Он орет: «Какая разница!» – и добавляет, что нечего было тогда лезть не в свои сани, тем более такие. Дальше я слушаю молча, только киваю головой, как будто он может это видеть. Ну не объяснять же человеку, что не было у меня других вариантов, что на зарплату научного сотрудника или преподавателя вуза не прожить. Уж кому как не правительству знать, какие средства выделяются на содержание бюджетников – они же сами их утверждают, наши мизерные зарплаты! Пока я «говорю» с ним – то есть молча киваю в трубку, – ко мне подбегает Катенька, пытается что-то сказать, но я не могу оторваться от телефона: не с кем-нибудь говорю – с министром! Она с обидой машет на меня рукой, отдает велосипед и убегает вперед. Я спешу за дочкой, но не успеваю ее догнать – ноги проваливаются в глубокий, как на пляже, песок. Безнадежно вязнет в нем и велосипед. Непонятно, как мы оказались на широкой песчаной дороге, по которой туда-сюда снуют машины, увязая в песке. Я пытаюсь прибавить шаг, чтобы поспеть за Катериной, но меня кто-то удерживает за локоть. Оборачиваюсь – оказывается, министр уже идет рядом со мной – огромное жирное лицо, крохотные свиные глазки – и продолжает стыдить и ругать на чем свет стоит. Я выбрасываю бесполезный теперь аппарат, сажусь на велосипед и спешу за дочерью. Ее легкий розовый сарафан мелькает где-то далеко впереди между машинами. Она бежит не оборачиваясь, маленькая и трогательная в своей на меня обиде. Я думаю, что сейчас догоню и возьму ее за руку. Главное, чтобы она не упала, не оступилась – в таком потоке ее даже не заметят, раздавят.

Только я успеваю подумать об этом, как вижу тонкие белые ручки, взметнувшиеся вверх, и Катя, потеряв равновесие, падает на дорогу. Я бросаю велосипед, отталкиваю министра и бегу. А к лежащему на песке ребенку уже приближается машина. Я бегу изо всех сил, но черная иномарка наезжает на Катю и даже не останавливается – спешит вперед. Я ору и несусь по дороге, увязая по колено в песке. Но не успеваю. Вторая машина проезжает по ее худеньким, как палки, ножкам. И тоже уезжает. Я подбегаю, хватаю Катю на руки. Она кричит: «Больно! Больно!!» А я, мокрая от пота и слез, запоздало понимаю, что нельзя было брать на руки, поднимать. Вдруг позвоночник…

Проснулась я от собственного, в голос, плача. И простыня, и одеяло, и подушка были мокрыми от пота и слез. Хорошо хоть, дверь в гостиную, где я спала, оказалась плотно закрыта – хозяева, похоже, ничего не слышали. Я поплакала еще, теперь уже тихо. Потом осторожно, чтобы не скрипеть диванными пружинами, сползла на пол и стала собирать в сумку вещи. Все! Хватит дурью маяться. Поиграли в приключения – и хватит. Сегодня же куплю билет на вчерашнюю зарплату: из расчета пятьсот долларов в месяц за один рабочий день мне дали двадцать пять. На плацкартный билет хватит, да еще и на гостинцы для Кати останется. В удивительное время, черт возьми, живем! За день работы половой тряпкой для иностранных журналистов я получила в полтора раза больше, чем за месяц научных изысканий в чине аспиранта. И после этого меня еще кто-то посмеет обвинять в отсутствии патриотизма?!

Я металась по комнате как полоумная, хватая и запихивая в сумку вещи одну за другой. В голове мелькали яркие картинки то из сна, то из вчерашнего интервью с министром. Панический страх за своего ребенка перемежался с ненавистью к таким вот власть имущим. Когда сборы были закончены, я взяла в руки телефон и посмотрела на время. Было шесть утра. На дисплее мигал конвертик – одно непрочитанное сообщение. Я открыла. Послание было от Артема. «Поздравляю с первым рабочим днем! Ты – умница. И помни, что я тебя люблю и горжусь тобой». Я обессиленно опустилась на диван и снова разревелась. В тот день на вокзал я не поехала.

Пятница, лишенная выездов на интервью, прошла спокойно. Я сидела, уткнувшись в выделенный Уэнди ноутбук, и переводила письма. О вчерашнем никто не заговаривал. В шесть вечера к нам спустилась Беатрис, чтобы пожелать хороших выходных. Заодно она лениво спросила, нет ли у Светы или у меня желания поработать в воскресенье – на десять утра было назначено интервью с Громовым. Светлана скромно опустила глаза, явно не горя желанием тащиться на работу в выходные. А я сказала, что мне все равно. Если нужно – приеду.

Артем все эти дни был занят в университете – так что общались мы в основном, перебрасываясь коротенькими сообщениями по телефону. В субботу можно было бы встретиться, но я чувствовала себя совершенно подавленной и разбитой: такая нечеловеческая усталость накатила, что справиться с ней не было сил. Я проспала чуть ли не до полудня – к тому времени Сережа с Надей уже куда-то испарились, кажется, накануне они говорили, что уедут на весь день к родителям, – а потом собралась и пошла на рынок. Пользуясь отсутствием хозяев, нужно было успеть купить продукты, немного прибраться и приготовить что-нибудь вкусное на ужин: хотелось быть хоть немного полезной. Ну не привыкла я чувствовать себя обузой!

Рынок располагался рядом с метро. Большое огороженное пространство, забитое матерчатыми палатками. Толстые торговки, кавказской наружности хозяева, жуткая грязь, толпы продирающихся к прилавкам покупателей – в общем, все то же, что и в Казани. Даже двуязычие представлено в привычном виде. Только у нас – русский и татарский, а здесь – русский и какой-то еще. Какой именно – не поняла, да и бог с ним.

Я сонно обошла весь рынок, присматриваясь к ценам, и со второго захода начала покупать. Глупость все-таки говорили мои запуганные телевизором родственники, что в Москве все несоизмеримо дороже. Нет. Примерно так же. А «страшилки», наверное, придуманы для блага москвичей, чтобы хоть как-то оградить их от нашествия иногородних на столицу: и так уже развернуться негде, а мы все прибываем и прибываем. Что ж делать, если львиная доля российского капитала закопана в Москве. Здесь, значит, и есть смысл ковыряться. Я тяжело вздохнула. Да, деньги-то в столице при желании заработать легче, а вот добиться счастья так же сложно, как и везде. Горько усмехнувшись, я запретила себе развивать мысли об Артеме.