Сколько ни старался Артем, новой работы для меня найти не удалось. И я по-прежнему ездила с журналистами по правительственным кабинетам и резиденциям крупных отечественных компаний. Сама искать что-то я уже и не пыталась – не было сил. Все эти интервью утомляли меня и выматывали морально. Чем больше совершенно ненужной и случайной информации застревало в моей голове, тем отчетливее я понимала, как именно делается бизнес в России и производится управление государством. Чем больше времени я проводила в сияющих министерских кабинетах днем и в своем нищенском жилище ночью, тем хуже мне становилось. Подобные сравнения никому не могли бы прибавить жизненного оптимизма. Скорее наоборот.
В понедельник, после отъезда Артема, с опухшим от двухдневных слез лицом я отправилась на работу. На одиннадцать было назначено интервью с министром сельского хозяйства.
В это утро все валилось у меня из рук, все раздражало. Единственные чулки, когда я одевалась, порвались, пришлось натягивать колготки – в тридцатиградусную жару! Диссертационный костюм – сколько я его ни наглаживала – не желал выглядеть прилично, а на локтях пиджака отчетливо блестели предательские потертости. Набойкам на туфлях оставалось просуществовать максимум день-другой, они уже сточились почти до каблука. Синтетическая блузка из молочно-белой превратилась в противно-желтую. Пора было либо обновлять гардероб, либо завязывать со своей чересчур ответственной работой к чертовой матери! Да и какой смысл так жить, если то, что зарабатываешь, уходит на еду, повседневные расходы и поездки к ребенку. Правда, я отвозила в Казань несколько раз по три тысячи, но это было смешно. Слава долго издевался над «космической» суммой, которая, разумеется, вносит серьезные коррективы в материальное положение ребенка. Обязательно, всенепременно стоило ради этого бросать все и валить в Москву. Я не обижалась – не имела на это морального права.
К министерству мы подъезжали в разбитом состоянии духа. Убивала жара и мрачные мысли. Перспектива вылезать из машины с кондиционером на душную улицу не радовала никого. У Беатрис, помимо погодных и рабочих затруднений (ее маниакальная идея назначить интервью с Путиным, сожрав море усилий, так ни к чему и не привела), снова образовались неприятности личного плана. Только она начала было забывать своего «постельного ленивца» и переключилась на молоденького итальянца, который служил при ней кем-то вроде интернетного гуру и добытчика информации, как бывший бойфренд вернулся в Москву и поселился в ее кровати, как будто бы никакой размолвки и не существовало. Беатрис скрипела и лязгала зубами от злости, словно пантера, у которой отняли только что зарезанного олененка, но поделать ничего не могла. Я, понятное дело, тоже была погружена на дно собственных мыслей и переживаний.
Так что через вертушку Министерства сельского хозяйства мы проходили в сопровождении помощника министра как стадо баранов – тупо уставившись себе под ноги. Оживились мои иностранцы, только оказавшись перед удивительным лифтом министерства: выглядел он как в старинных фильмах – без дверей, без кнопок. Открытая кабина курсировала между этажами по своему собственному, независимому от входящих в нее людей, графику: сначала вверх, вверх, вверх – уперлись, потом только вниз, вниз, вниз. И так далее, без остановок. Успел заскочить – молодец, не успел – жди следующей попытки. Мы довольно долго топтались перед проезжающей мимо – то вниз, то вверх – кабиной, не решаясь в нее войти. Потом все-таки шагнули: ощущение было странным – одна нога уже уехала вверх, а другая осталась. Пришлось быстро-быстро подтягивать вторую, чтобы не зависать в проходе и не удариться головой о стремительно наползающий потолок. А потом журналисты как с ума посходили и еще добрых десять минут с хохотом катались вверх-вниз на лифте, выскакивая и снова забегая, под умиленно-снисходительными взглядами сотрудников министерства. Я больше не экспериментировала – настроение было не то – и заняла выжидательную позицию, то и дело обращая на помощника министра вежливо-извинительные улыбки. Он пожимал плечами и улыбался в ответ.
Разговор с министром у журналистов получался весьма приятный, но почти бессодержательный. Прежде всего потому, что я абсолютно не справлялась с переводом, и заклинивало меня чуть ли не на каждом слове. Собеседники большую часть времени вынуждены были обмениваться красноречивыми взглядами. Но министр был более чем снисходителен: терпеливо ждал, когда я закончу, и намеренно изъяснялся простыми словами.
То, что говорит Беатрис, я перестала понимать уже минут через пять после начала интервью и теперь совершенно наглым образом импровизировала с вопросами, особенно оживившись, когда выяснилось, что господин Гордеев родом из Марий Эл. И тут уж вместо обсуждения состава аграрного комитета Государственной думы, который почему-то болезненно волновал Беатрис, я начала задавать идиотские вопросы о том, какая живность водится в богатейших и прекраснейших марийских лесах, чистые ли там озера. Про рекомендательные письма я вообще переводить ничего не стала – обойдутся. Просто рассказала министру в общих фразах, в чем заключается деятельность британского пресс-агентства. А потом мы мило распрощались и даже пожали друг другу руки.
Неудивительно, что, когда мы вышли из кабинета, Беатрис дымилась, как головешка. Она еле-еле дотерпела до машины, а потом начала визжать так, что стекла дребезжали. Она орала, что ни на одно интервью я больше не попаду, что буду сидеть только в офисе и делать письменные переводы, что ни к какому серьезному человеку меня и на пушечный выстрел больше не подпустят. Я молча выслушала и вздохнула с облегчением. Напугали, блин, кота сосиской.
Главное, что зарплату, видимо благодаря усилиям Уэнди, мне не понизили и каждый день исправно платили по двадцать пять долларов. Я обзванивала приемные, отправляла факсы, корпела над переводами и наслаждалась возможностью ходить на работу в джинсах. Жара к тому времени, слава богу, спала. До отъезда журналистов оставалось всего полтора месяца, а я другой работы так и не нашла. Самое интересное – мой бумажник за время личных встреч с сильными мира сего просто распух от визиток. Я могла бы постараться: напомнить о себе, позвонить, навязаться, в конце концов. Наверняка бы где-нибудь что-нибудь срослось. Но заниматься нелюбимым делом и унижаться дальше не было сил. Как последняя дура я сидела в импровизированном офисе моих иностранцев, страдала презренной чепухой вроде перевода их амбициозных писем и ждала у моря погоды. Но если через две недели ситуация не изменится и я не определюсь, нужно будет принимать решение о возвращении в Казань. Журналисты уедут в свою Великобританию, жить мне будет попросту не на что. Артем на этот раз уехал в Кембридж минимум на год. Какой смысл караулить его в Москве? Однозначно вернусь.
Теперь я почти все время проводила за компьютером. Когда журналисты топтались за спиной – усердно работала, но как только они отбывали на очередное интервью, сразу же открывала mail.ru в надежде найти новое письмо от Артема. И, как правило, находила. То ли тоска его заела в чужой стране, то ли он действительно по мне скучал, но письма его стали обстоятельными, длинными и, как бы это сказать, даже лиричными:
«Здравствуй, Яна. Я рад, что тебя не расстроили перемены на работе – согласен, лучше уж спокойно заниматься своим делом, чем терять нервы на встречах с министрами. Хотя, с другой стороны, согласись, это был необычный опыт. Будет о чем детям рассказать.
А у меня тут перед домом цветочки какие-то расцвели. Странно даже, чего это они в середине лета. Теперь лужайка во дворе выглядит как сказочный ковер – пестрая и колышется от каждого дуновения ветра. Жалко, что ты этого не видишь.
На самом деле, я многое хотел бы тебе показать: Кембридж безумно красивый город. И средневековый, и современный. Старинные замки, в которых расположились университеты и колледжи, стоят бок о бок с книжными магазинами из бетона и стекла. А самое интересное – все это гармонично сочетается. И если учесть, что в городе царит студенческая атмосфера… Уверен, тебе бы здесь понравилось.
