– А иностранцев там много? – спросила я с надеждой.
– Много! – радостно улыбнулась Уэнди.
– А среди научных сотрудников и преподавателей? – не унималась я.
– Половина, – успокоила Уэнди.
– Даже среди филологов?! – уже почти на грани остановки главной мышцы в организме прошептала я.
– А чем филологи хуже? – искренне удивилась она. – У меня самой среди филологов много друзей.
После этого разговора меня как подменили. Пропали и отчаяние, и грусть. Вот что значит возрожденная надежда, вот что значит дать человеку шанс и заставить все мысли работать в одном направлении – поиска успеха. Я ничего не сказала о своих намерениях Артему – хотя письмами мы обменивались по-прежнему почти каждый день – и начала с небывалым энтузиазмом готовиться к атаке на британские научные центры. Про работу я практически забыла. Мало того – я еще и Уэнди отвлекала то и дело с просьбами посмотреть тот или иной пункт своего CV. С ее помощью мне удалось выгодно изложить суть диссертации и составить такой внушительный список своих опубликованных научных статей, вспомнив все, включая изданное еще в студенческую пору, что самой становилось страшно. Неужели я и в самом деле такая умная?! Проблема, как объяснила мне Уэнди, была только в том, что зарубежных публикаций у меня мало – всего две, да и те на французском. Нужно было срочно выпустить какие-нибудь статьи и в Англии. И я, с небывалой энергией, кинулась искать с помощью Уэнди подходящие для намеченного дела британские журналы. Пять статей были написаны за недельную бессонницу и отправлены адресатам. Две ушли с сопроводительным письмом от Уэнди к каким-то ее студенческим друзьям. Одно письмо я случайно прочитала, и оно меня растрогало до слез: «Майкл, привет! Как твои дела? Надеюсь, в порядке. В приложении посылаю небольшой материал для вашего университетского журнала. Прочти. Мне понравилось – очень современная и тонкая трактовка эротической прозы Аполлинера. Да и тема не затертая, уверяю тебя, читателю будет интересно. Говорю как журналист журналисту. Яна Семенова сейчас работает у нас. Целеустремленная и умная девушка. Она из тех людей, кто не сдается и добивается успеха, несмотря на трудности. Знаешь, если б я вдруг оказалась на ее месте, даже и не знаю, что бы со мной было. Но русские женщины, по-моему, сделаны из другого теста. Они все могут, на все готовы, ко всему способны. Подробнее объяснить не смогу – если когда-нибудь увидишь, сам поймешь. Будет время – пиши. Работы у нас уже немного, так что быстро отвечу. Удачи! Уэнди».
Неужели Уэнди действительно считает, что я умная и целеустремленная? А как же все эти позорно проваленные интервью, как моя врожденная неспособность к бизнесу? Мне-то казалось, что со стороны я кажусь обыкновенной неудачницей, самонадеянной дурой – уверена, что только так и думают обо мне другие: Света, например, Беатрис. Мнение Уэнди прибавило мне сил.
Время шло. Стремительно приближался день отъезда журналистов. Две статьи из пяти отправленных были приняты (одна из них не без помощи Майкла), но публикации ожидались только в октябре-ноябре. Меня даже пригласили на одну конференцию в Кембридже, в декабре, – не совсем, правда, по моей теме, но можно было бы и съездить. Чем черт не шутит. Но, подсчитав предстоящие затраты, я отказалась от этой мысли: где я возьму полторы тысячи долларов?! Я могла ехать только по приглашению на работу – тогда бы билеты, визу и проживание мне оплатили. Но от научных центров и университетов, в которые я отправила CV, ответов не приходило.
Журналистам оставалось пробыть в Москве всего одну неделю. Никто уже толком и не работал – перед смертью не надышишься. Тем более что всевозможных интервью, да и заказов на рекламу, гаврики мои британские насобирали вполне достаточно, чтобы считать свое трехмесячное пребывание в Москве не только окупившимся, но и очень даже прибыльным. И это несмотря на мою подрывную деятельность. Все-таки не перевелись еще на Руси доверчивые и добрые люди! Настроение у моих коллег было весьма дружелюбным: даже мне, неоднократно вставлявшей им палки в колеса, выдали что-то вроде премии. Целых двести долларов! Преданной делу Светлане отвалили, разумеется, гораздо больше, но я в подробности не вдавалась. Пятьдесят долларов я отвезла Алексею Константиновичу в агентство, как обещала (давно уже собиралась), а еще пятьдесят потратила на подарки журналистам – купила каждому по русскому сувениру и еще полдюжины бутылок московской водки. Сама не знаю, как доперла. А когда доперла – поняла, что это я зря. Поскольку пить мы начали в тот же день и не просыхали до самого момента их отъезда в аэропорт. Последние дни в Москве оказались для меня окутаны смутным туманом – помню только, что постоянно чего-то ждала, но ожидание это успехом не увенчалось. Перед расставанием мы с Уэнди обменялись почтовыми адресами – свой я написала для нее на салфетке: что-то ничего другого под руку не попалось. А потом краем глаза заметила, как Светлана, убирая со стола, воровато оглянулась и сгребла салфетку в кучу с другим мусором. «Ну и черт с тобой», – пьяно подумала я.
Перед уходом я в последний раз проверила свой почтовый ящик, в последний раз поняла, что ждать больше нечего, и поехала на вокзал. За билетом.
Нельзя сказать, что мне жаль было уезжать. Вовсе нет! Мы с Москвой отдали друг другу все, что смогли. И свою романтику, и свои жизни, и свое время. Ну что поделаешь, если во всем не совпали. Не было здесь для меня возможности реализовать свои внутренние силы, свое предназначение. Хоть и говорил Карим, что «в Москве всем места хватит». Нет, все-таки не всем. Только тем, кто готов бесконечно «прогибаться под изменчивый мир» – спасибо Макаревичу, сама бы я так точно не отразила – и подламывать себя под рельефы нашего каверзного времени. Времени, перегруженного заботами о деньгах, выгодных взаимодействиях и власти. Не мое это все. Не мое.
Я уезжаю домой, к своей любимой Кате. Возвращаюсь к работе, которая мне по душе. Проживем как-нибудь: не я одна такая. Что поделаешь, если каждому отмерена своя доля удачи – видимо, мне ее выдали совсем чуть-чуть. Ну, ошибалась Уэнди, говоря, что такие, как я, добиваются успеха, ну не сложилось в моей судьбе любви на всю жизнь, ну не смогла я избежать ошибок и обид. И что ж? Все равно в Москве я была счастлива много раз. Все равно научилась любить по завету Аполлинера так, как дано немногим. Все равно теперь есть на свете такой город – Москва моей любви. Не стоит ссориться и портить отношения с ним из-за того, что в итоге ничего не сложилось. Нужно сохранить его в памяти и ценить.
И я старалась сохранить – смотрела в окно поезда сосредоточенно, до рези в глазах, чтобы навсегда оставить в сердце этот печальный и величественный образ. Поезд странно дернулся – видимо, прицепили паровоз. Я сидела и размышляла, позвонить Артему или не стоит: приеду домой – потом напишу, все объясню. А пока думала, телефон пропищал, дважды и с надрывом. Я со вздохом извлекла его из сумки, досадуя на то, что Артем решил написать мне в такой неподходящий момент – больше эсэмэсок никто не присылал. Теперь вот придется сознаться, где я и что. Он начнет уговаривать остаться в Москве, попробовать еще раз. Ну, нет у меня больше сил сражаться! Отпустите меня с миром – о большем не прошу. Я поднесла телефон ближе к глазам и обомлела – на крошечном экране высветились слова, смысл которых я не смогла осознать с первого раза: «Я люблю тебя. Ты еще помнишь, что обязана подчиняться мне во всем? Переезжай ко мне в Кембридж вместе с Катей».
Я прочла три раза, потом сердце бешено, в исступлении, заколотилось. В абсолютной панике я заметалась, схватила сумки и выскочила на перрон, растолкав собиравшихся убрать лесенку и закрыть дверь вагона проводниц. Черт с ним, с билетом!!! Пусть пропадет. Я шла к вокзалу, чуть покачиваясь, и никак не могла отдышаться.
Хотя, как выяснилось позже, из вагона я, переволновавшись, выскочила зря – побродив с полчаса по вокзалу, поговорив раз сто с Артемом по телефону, я наконец сообразила, что мне все равно нужно ехать в Казань, чтобы оформить развод. Обзывая себя последней дурой, я отправилась покупать новый билет.
