Только от единственной проблемы избавить Восьмой не мог.

Коша.

Поведение этой девушки совершенно не укладывается в голове. То она, подкравшись со спины, обвивает ноги кнутом и валит на землю, а потом еще и смеется; а в другой момент уже вовсю флиртует со мной! Так и хочется схватить ее, хорошенько потрясти и заорать прямо в ухо: "Женщина, определись уже!!!". Но так поступать нельзя и я всячески сдерживаюсь сам, позволяя ей заставать себя врасплох, как новым физическим нападением (уловки с кнутом, камнями и ловушками), так и психологическими (милые улыбки, комплименты и такие жаркие вздохи, что я просто ничего не могу с собой поделать!..).

Восьмой поначалу хотел защитить меня и от нападок этой женщины, но даже он не мог понять, что делать: оставлять меня наедине с ней или эвакуировать куда подальше.

Несколько раз мы с ней даже ходили на свидание (вроде бы). Один раз случайно встретились в парке при луне, и после долго молча ходили рядом, не решаясь заговорить. И мне отчего—то даже показалось, что я ей вовсе—то и не неприятен, а совсем наоборот, вроде мое общество ей в удовольствие. И подобное чувство я носил в груди ровно до момента пока она вновь словом ли, или делом напомнит о своей лютой злобе и вечной вражде... Запущенный случай.

Но как бы то ни было, время пролетело весело и даже незаметно. За эту неделю я все же убедил горожан не сыпать мне вслед проклятия и не кидаться разными предметами; заговорщиков принудил не нападать на вождя; вождя склонил к мысли, что вовсе мы и не враги, а самые что ни на есть друзья; а его милую дочурку перенастроил на уменьшение количества нападок вдвое и увеличение улыбок втрое. Последнее из списка достижений считаю воистину богатырским подвигом.

Не прошло и пары дней после выздоровления Восьмого, как стали возвращаться мои товарищи. Первой вернулась синичка, которая неизвестно когда и неизвестно куда пропадала на все эти дни. Она вела себя чрезвычайно возбуждено: чирикала и бодро носилась вокруг моей головы. После нее стали возвращаться и все остальные.

— С какими вестями прибыли? — спросил я у друзей, собравшись в комнате терема.

— Друиды словестно поддерживают Феникса—На—Хье, но вступать в боевые столкновения считают невозможным, — первым поведал новость Харимон.

— Но они посоветовали отправиться в одно место в Волшебном Лесу, — заступился за друидов Рин. — Сказали, там обитает некий древний пророк, что может помочь в нашем деле.

Рин и Харимон показали на карте примерное место обитание этого пророка, и я согласился посетить его. Следующей заговорила ведьма:

— Мне нечего тебе рассказать. Я много времени провела в поисках сильных людей, таких, что устроили бы тебя Феникс, но так никого и не нашла. Все встречные, что соглашались присоединиться к тебе, были столь слабы, что от малейшего колдовства становились лягушками. Жалкие твари...

После слов ведьмы в комнате воцарилась тишина и все с ужасом смотрели на женщину, что спокойно говорила о таких вещах.

— Будем считать, что мы ничего не слышали, — произнес я и постарался отогнать мысли о бедных людях, что желали помочь мне, но оказались столь невезучими, что встретили Миаллу, и теперь должны будут доживать дни в жалком обличье земноводных.

Поблагодарив всех за проделанную работу, я проводил их (при сопровождении и контроле Восьмого) в выделенные заранее Растаком комнаты и проследил, удобно ли все устроились. Помня, что они только прибыли, я смог настоять на необходимости отдохнуть денек. А вот на следующий можно отправляться в путь—дорогу.

Когда все уладили, и я думал, что можно и самому отдохнуть в комфортных условиях, перед тем как с головой окунуться в походную жизнь, мне на голову рухнула синичка и стала дергать за волосы, будто бы непременно желая видеть меня лысым.

— Чего тебе?! — спросил я птичку.

— Чик—чир—р—рик! — пропела моя верная подруга.

Синичка не собиралась отставать от меня и продолжала донимать. Я понял, что просто так она не прекратит и нужно выяснить, что же ей от меня надо. Пытаясь выяснить это, я поочередно выспрашивал все, что только приходило в голову: начиная желанием кушать и заканчивая ревностью к дочери вождя. Ничто из предложенного не было принято птицей, и она продолжала докучать. Пришлось немного подумать.

— Ты, как и прочие члены отряда ушла в поисках чего—то, что могло бы помочь мне? — потеряв всякую надежду, спросил я и услышал радостный щебет синички.

— И ты нашла что—то?

Вновь ответом было веселое щебетание.

— Надеюсь это рядом с тем местом, куда мы направляемся?

И на этот вопрос, как я посчитал, птичка ответила утвердительно.

— Значит, зайдем по дороге, — согласился я с предложением синички, и лишь тогда она успокоилась и мирно улеглась у меня в волосах, словно в гнезде.

Как же невыносимо скучно. Небо заволокло тучами — захмурило — заморосил мелкий противный дождь, и на душе, заскребли те самые кошки... Который уж час, какой день, тащимся мы единым отрядом невесть за какой нуждой, в столь недружелюбный лес? И зачем? На душе гадко и противно, словно сделал какую—то глупость, кого—то ни за что обидел и теперь вот, сожалею... но я же никого не обидел и ничего такого плохого не сделал. Так за что же моя совесть, или что это меня так гложет и не дает спокойно жить, мучает?!

Гадость...

Вроде только совсем недавно ушли от оборотней, где было хорошо и привычно... главное привычно... и вот теперь мне уже совсем хреново, так что хочется прибить кого—нибудь, да хоть себя!

В отличие от Края, где сезон дождей разразился непрекращающимися бурными ливнями, настоящим природным бедствием, Центральную часть мира, да и Волшебный Лес объяло сумраком, отчего все яркие краски поблекли, запахи исчезли, звуки утихли. А у меня настроение с боевого приподнятого резко опустилось на суицидально—манъячное... Нехороший регресс. Да и может ли регресс быть хорошим?

Шли обычным строем — то есть, кто где хотел, тот там и шел. Кроме меня. Я хотел свободы, одиночества, тишины. Но чужие желания оказались видимо важнее моих, и потому плелся я вперед, сопровождаемый неотступными самопровозглашенными телохранителями Рином и Восьмым. Непосредственно на мне сидела синичка, прячась от противного дождика, и Миа, которую стряхнуть с себя решительно невозможно, да и опасно все же. И только лишь Харимон, да Владик вполне оправдывали надежды и не приставали, стараясь казаться незаметными.

— Что ты такой хмурый? — спросила меня ведьма, когда уже невозможно стало идти в молчании, при всей той атмосфере, что создавал я своей хандрой.

— Погода гадкая, — кратко ответил я и в этом предложении заключался еще и иной, глубинный смысл: "Отвали!". Ведьмочка без труда его поняла, но не вняла.

— Так не пойдет! — заявила она. — Ты должен быть веселым, как всегда, иначе мне совсем не весело!

— Сожалею, — вновь кратко отозвался я, а зашифрованное послание вновь твердило "отвали!".

— Ну, давай я тебя развлеку! Сделаю, что только пожелаешь. Все!

— Отвали, — пожелал я, на этот раз, не подразумевая никакого скрытого смысла.

Миа хмыкнула и действительно выполнила мое желание. Она отцепилась от руки (что я начал считать невозможным, сравнивая ее с гигантским паразитом, от которого можно избавиться лишь ампутировав конечность) и всем своим видом изображая обиду, пристала к Владику, который и так до чертиков ее боится. Теперь же он и вовсе перестанет спать по ночам. Бедный мальчик, вот только мне его совсем не жаль. Избавиться бы еще и от надзирателей.

Уловив брошенный на него взгляд, ко мне обратился Восьмой:

— Может над чем задумались, что настроение подпортилось, господин?

— Ты еще не лезь! — рявкнул я на него.

Прошли еще немного. Я остыл, что в такую мерзкую погоду и с таким скверным настроением непросто. Вот странно: вроде под действием холодной воды остывание должно проходить скорее — ан нет! Под этой моросью жар гнева только разгорается сильнее. Но все же я приутих, и заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь, озвучивая терзавшие меня мысли: