Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– За целых три года. Я же писал вам. Пьяница, распевающий на улице, стихов не пишет, разве кроме скабрезных.

– Да, полноте, Мишель, не пугайте меня.

Лермонтов расхохотался:

– Вот закончил драму в стихах «Маскарад»!

– Чудесно! Что-нибудь веселое? Хотя нет, разве вы способны думать о веселом…

– Цензура запретила за слишком резко очерченные характеры и страсти, а еще за то, что добродетель не торжествует в конце. Что делать? Что писать?

– Вы нам прочтете вашу драму?

– Как-нибудь.

Подъехала Сашенька Верещагина. В самом деле, она похорошела; пряча ум и мальчишеские повадки, она сделалась женственней и обаятельней.

– Вы выходите замуж? – спросил Лермонтов. – Вы помолвлены?

Она, весело рассмеявшись, покачала головой.

– Разве? Ну это все равно, вы очень скоро выйдете замуж, как m-lle Barbe.

– Это плохо?

– Для меня плохо. Ну, что за радость кузина, вышедшая замуж? Добро бы, уродина она была, – расхохотался Лермонтов. – Вы меня забудете, а мои письма уничтожите, чтобы они не попались на глаза вашему мужу. Ведь он ни за что не поверит, что между нами была возвышенная, небесная дружба.

Все вокруг рассмеялись – и Мария Александровна, и Лопухин, вошедший в гостиную. Лермонтов обвел всех взором, никто, кажется, не вспомнил о Вареньке, впрочем, она лишь отдаленно присутствовала в их взаимоотношениях, как испанская монахиня, создание его фантазии, как ее портрет, писанный им, как небесное создание, вдруг сошедшее на землю не его спасти от страстей и заблуждений, а выйти замуж за господина Бахметева.

Сколько ни шумел и ни веселился среди старых друзей, он был настороже: вот она выйдет из своей комнаты, нет, подъедет на четверке цугом.

– Ему идет гусарский мундир, не правда ли? – проговорила Мария Александровна. – Мне уже трудно представить его в штатском.

– Главное, он в нем весел! – сказал Лопухин.

– О, да! – воскликнул Лермонтов. -

Гусар! ты весел и беспечен,
Надев свой красный доломан;
Но знай – покой души не вечен,
И счастье на земле – туман!

– Это гусарская песня? – Сашенька Верещагина улыбнулась не без усмешки, а поэт продолжал:

Крутя лениво ус задорный,
Ты вспоминаешь стук пиров;
Но берегися думы черной, –
Она черней твоих усов.

Все вокруг рассмеялись, испытывая несказанное удовольствие.

Пускай судьба тебя голубит,
И страсть безумная смешит;
Но и тебя никто не любит,
Никто тобой не дорожит.

Вокруг переглянулись, продолжая улыбаться.

Гусар! ужель душа не слышит
В тебе желания любви?
Скажи мне, где твой ангел дышит?
Где очи милые твои?
Молчишь – и ум твой безнадежней,
Когда полнее твой бокал!
Увы – зачем от жизни прежней
Ты разом сердце оторвал!..
Ты не всегда был тем, что ныне,
Ты жил, ты слишком много жил,
И лишь с последнею святыней
Ты пламень сердца схоронил.

Дамы переглянулись с тревогой; гости начали съезжаться, и Лопухин занялся ими. И вдруг в гостиную вошла дама, а за нею почтенный господин, перед которыми все расступались. Лермонтов тотчас почувствовал, что он оказался в положении Евгения Онегина, героя романа Пушкина.

Она держалась с прелестной простотой, даже слегка небрежно, как у себя дома (она и была в доме, в котором выросла), но уже чужая здесь, как на людях, в свете, одетая безупречно, бриллианты и жемчуга светились, но не ярче ее ласковых глаз, которые ровно на всех излучали нежный и вместе с тем равнодушный, словно усталый свет.

Лермонтов взглянул на нее пристально, – она прямо подошла к нему, протягивая руку с улыбкой удивления и смеха. Он молча пожал ее милую, холодную руку, склоняя голову. Это была не Варенька Лопухина, а Татьяна Ларина, героиня романа Пушкина, вышедшая замуж за князя, старого генерала, героя Отечественной войны 1812 года.

– Михаил Юрьевич Лермонтов, внук Елизаветы Алексеевны, – представила она его мужу, который никак не мог сойти за важного генерала и князя. – Николай Федорович Бахметев, мой муж.

Боги! Ни смущения, ни волнения, а тихая радость светилась в ее ласковых глазах; она радовалась на него и за него, в блестящем гусарском мундире, как радовалась бабушка, когда он впервые надел форму, сейчас решив заказать его портрет. Это все?!

Лермонтов не преминул явиться к ним с визитом, где нарочно разговорился с Бахметевым, поскольку не решался прямо заговорить с Варварой Александровной, ледок отчуждения и досады не оттаивал, может быть, потому что она вольно или невольно держалась в стороне, а в ночь уже начал набрасывать новую драму – в прозе – и в Тарханах почти ее закончил, как сообщал о том в письме к Раевскому.

В основе драмы «Два брата» – некое происшествие, случившееся с поэтом в Москве, он также говорит, что влюблен. Фабула пьесы – тайное соперничество двух братьев в отношении вышедшей замуж за старого, но богатого князя молодой женщины, – весьма запутана, но герой, героиня и ее муж узнаваемы, поскольку прямо взяты из жизни поэта. Но встреча Лермонтова с Варварой Александровной, вышедшей замуж за Бахметева, сама по себе еще не происшествие, да и то, что он влюблен. В кого? А случилось, должно быть, нечто весьма странное. Похоже, Лермонтов повел себя, как его герой, названный Юрием.

Он говорит в гостиной у Лиговских: «Я сегодня сделал несколько визитов… и один очень интересный… я был так взволнован, что сердце и теперь у меня еще бьется, как молоток…» Варвара Александровна, названная Верой, спрашивает: «Взволнованны?..» Бахметев, названный князем Лиговским, замечает: «Верно, встреча с персоной, которую в старину обожали, – это вечная история военной молодежи, приезжающей в отпуск». – «Вы правы – я видел девушку, в которую был прежде влюблен до безумия, – отвечает молодой офицер и слово за слово рассказывает историю его любви. – Года три с половиною тому назад я был очень коротко знаком с одним семейством, жившим в Москве; лучше сказать, я был принят в нем как родной. Девушка, о которой хочу говорить, принадлежит к этому семейству; она была умна, мила до чрезвычайности; красоты ее не описываю, потому что в этом случае описание сделалось бы портретом; имя же ее для меня трудно произнесть, – у него спрашивают, верно, очень романтическое, он продолжает: – Не знаю – но от нее осталось мне одно только имя, которое в минуты тоски привык я произносить как молитву; оно моя собственность. Я его храню как образ благословления матери, как татарин хранит талисман с могилы пророка, – его находят очень красноречивым, он продолжает: – Тем лучше. Но слушайте: с самого начала нашего знакомства я не чувствовал к ней ничего особенного, кроме дружбы… говорить с ней, сделать ей удовольствие было мне приятно – и только. Ее характер мне нравился: в нем видел я какую-то пылкость, твердость и благородство, редко заметные в наших женщинах, одним словом, что-то первобытное, допотопное, что-то увлекающее – частые встречи, частые прогулки, невольно яркий взгляд, случайное пожатие руки – много ли надо, чтоб разбудить затаившуюся искру?.. Во мне она вспыхнула; я был увлечен этой девушкой, я был околдован ею; вокруг нее был какой-то волшебный очерк, вступив за его границу, я уже не принадлежал себе; она вырвала у меня признание, она разогрела во мне любовь, я предался ей как судьбе, она не требовала ни обещаний, ни клятв, когда я держал ее в своих объятиях и сыпал поцелуи на ее огненное плечо; но сама клялась любить меня вечно – мы расстались – она была без чувств, все приписывали то припадку болезни – я один знал причину – я уехал с твердым намерением возвратиться скоро. Она была моя – я был в ней уверен, как в самом себе. Прошло три года разлуки, мучительные, пустые три года, я далеко подвинулся дорогой жизни, но драгоценное чувство следовало за мною. Случалось мне возле других женщин забыться на мгновенье. Но после первой вспышки я тотчас замечал разницу, убивственную для них – ни одна меня не привязала – и вот, наконец, я вернулся на родину, – он все время смотрел на Варвару Александровну, она слушала его с живым вниманием и даже с увлечением, сидя на софе с простотой и свободой, можно сказать, небрежно. Казалось, она совсем забыла о муже, о том, что она замужем, он же встретил девушку и рассказывал о ней, о своей любви к ней.

66
{"b":"177465","o":1}