Шекспир с торжеством:
– И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке, свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет сияет красоты – богиня, как статуя ожившая, склонилась над юношей прекрасным, точно бог.
Анжелика догадывается:
– Ах, это представленье по поэме «Венера и Адонис»?
Сэр Чарльз, подпадая под общее настроение:
– Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А эта – столь прекрасна женской статью и женским ликом, что нежней цветов, и нет сомненья, женщина она.
Сэр Генри Лонг с восторгом:
– Причем прекраснейшая из женщин!
Сэр Чарльз:
– А с нею кто же? Тоже нет сомненья, прекраснейший из юношей – Адонис!
Генри, вслушиваясь:
– Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и красотой блистающий, как Феб… Ах, нет, Венера что-то говорит.
ВЕНЕРА. Ты одарен такою красотою, милый мой, что мир погибнет, разлучась с тобой.
АДОНИС. Владычица! Мне рано на охоту, во сне нуждаюсь больше, чем в любви.
ВЕНЕРА. Успеешь, не спеши, у нас своя охота, влекущая на свете все живое. Меня порадуй милостью своею и сотни тайн любви узнаешь, как во сне.
АДОНИС. О, постыдись! Я юн еще, невинен…
ВЕНЕРА. Ты не Нарцисс безвольный, ты охотник, еще незрел? Но ждут тебя услады… не упускай мгновенья… будешь счастлив. Любовь взлетает в воздух, словно пламя, она стремится слиться с небесами! И жизнь моя весь день полна игрою… Любовь легка мне и светла. Ужель тебе она так тяжела?
АДОНИС. В уме моем охота, не любовь. Охота вдохновенна и опасна. Любовь всего лишь сладостный недуг.
ВЕНЕРА. Как жалки только для себя усилья! Рождать – вот долг зерна и красоты… Нужны природе существа живые, они переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь вечно в потомстве воскресать и жить…
АДОНИС. Любви ты жаждешь, не семейных уз; в свой срок и я женюсь – тебе на радость!
ВЕНЕРА. Но будешь ли ты счастлив, милый мой? В любви, в моей любви – источник счастья. Прильни ж к нему, где грудь моя белеет… Пасись где хочешь – на горах, в долине, – я буду рощей, ты оленем будь; почаще в тайных уголках броди, цветущая долина мхом увита…
АДОНИС (отнимая руку). Бесстыдна ты, недаром говорят.
ВЕНЕРА. В уродстве стыд, о том твердит молва, а в красоте – все правда и любовь.
Разносится ржанье и топот копыт о землю, что вызывает смех у публики.
АДОНИС (вскакивая на ноги). Мой конь унесся за кобылой в лес, где я теперь сыскать его сумею?
ВЕНЕРА. Природа вся подвластна мне, богине любви и красоты, но только ты, поверить как, любви не хочешь знать? (Замирает.)
Адонис склоняется над Венерой, жмет ей нос, прикладывает ухо к груди, сгибает ей пальцы, пугаясь, дышит ей на губы и вдруг смело ее целует. Венера в упоении лежит недвижно, следя за ним сквозь ресницы.
АДОНИС. Прости меня за юность и прощай!
ВЕНЕРА (открывая глаза). А на прощанье поцелуй, Адонис?
Он целует ее, она заключает его в объятия, и между ними завязывается борьба, кажущаяся ничем иным, как неистовством страсти. Некоторые из зрителей не выдерживают и разбегаются. Но, кажется, Венера ничего не добилась, кроме ласки, с ее стороны столь пламенной, что она, похоже, смирилась, в надежде на новое свидание.
Наступающие сумерки озаряются светом ее глаз, как солнце утром освещает небеса, и лучи его жгут нахмуренное лицо Адониса.
ВЕНЕРА. Где я? В огне иль в океане гибну? Что мне желанней – жизнь иль смерть? Который час? Рассвет иль ночь без звезд и без луны? Убил меня ты, оттолкнув любовь, и к жизни возвратил ты поцелуем. (Обнимая Адониса.) О, поцелуй меня! Еще, еще! Пусть щедрым ливнем льются поцелуи. Ведь десять сотен только и прошу я.
АДОНИС. Уж ночь и клонит в сон. Скажи: «прощай!» и ты дождешься снова поцелуя.
ВЕНЕРА (со вздохом). Прощай!
Адонис целует Венеру, и она отвечает жадно, вся запылавшая лицом, пьянея от страсти до безумия. Казалось, она завладела им, но не он ею. Сцена становится слишком разнузданной или весьма пикантной.
АДОНИС (вскакивая на ноги). Пусти! Довольно!
ВЕНЕРА (опомнившись). Прости! Я эту ночь в печали бессонной проведу… Скажи, где я тебя найду? Мы встретимся ведь завтра?
АДОНИС. Свидания не будет. Завтра я с друзьями отправляюсь на кабана.
ВЕНЕРА (вскакивая). На кабана?!
Вся в страхе Венера бросается к Адонису, и оба падают, при этом он оказывается сверху, готовый, кажется, к жаркой схватке, и она поцелуями торопит его.
АДОНИС (вырываясь). Стыдись, ты жмешь, пусти!
ВЕНЕРА. Я не кабан, пред кем ты отступаешь? И хочешь ты идти на кабана? Я в страхе ухватилась за тебя, а ты уж взвыл беспомощней ребенка. Кто от любви бежит и красоты, того погибель ждет, ты вспомни Дафну, бежавшую в отчаянье от Феба, – от счастья и любви бежишь ты к смерти. О, ужас! Страх внушает мне прозренье. Ах, что еще хотела я сказать?
АДОНИС. Пора давно мне. Ждут меня друзья. Уже темно.
ВЕНЕРА. Так что же, что темно?
АДОНИС. Могу упасть.
ВЕНЕРА. Во тьме лишь зорче страсть… Пока природа не осуждена за то, что красоту с небес украла и воплотила в облике твоем, ты девственность бесплодную весталок и монахинь отбрось… Дай им власть, пришлось бы нам увидеть век бездетных. Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас, ты масла не жалей хоть в этот раз.
АДОНИС. Нескромная в любви, ты будишь похоть, к которой я питаю отвращенье. Любовь давно уже за облаками, землей владеет безраздельно похоть, и прелесть вянет, блекнет красота…
ВЕНЕРА. Моя ли прелесть, моя ли красота? О похоти ты знаешь больше ли меня? Я разве не о любви тебе твердила?
АДОНИС. Прощай! Уж скоро утро…
В сгущающихся сумерках ночи светлые силуэты Венеры и Адониса исчезают.
Взошедшее солнце озаряет лес и долину ярчайшим светом, но всего лишь на мгновенье, наплывают облака, и снова воцаряются предрассветные сумерки.
Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это Молли и Шекспир.
– Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней…
– Ему же вторит голос твой певучий.
Проносится лай собак с полным впечатлением их бега.
– Казалось, день взошел… Собаки? Как! Что ж, будет настоящая охота?
– Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю…
Молли в испуге:
– Ты слышишь? Это разве понарошке? Земля дрожит от бега кабана!
Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло представление, показывается Адонис с копьем; на него несется кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак, и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают прочь.
Уилл с удивлением:
– Один Адонис, без друзей явился…
Молли в испуге:
– Кабан-то настоящий, о, Уилл!
– Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой.
– Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас погибнет в схватке с кабаном?
– Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он, весь в крови… Беги!
– О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он далек от склепа! Погибнет он – и красота умрет, и в черный хаос мир вновь превратится.
– Так говорит Венера, ты на сцене.
На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и, кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия.
Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка, выглядывая из-за кустов и деревьев.
Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно впадая в безумие, хлопает глазами.
