— Так мерзавец ещё и анархист!

— Это слишком узкое определение, Мабузе стремится к большему. Мне почти жаль душить в колыбели такое многообещающее чудовище. Он мог бы достичь новых вершин в математике. Но его имя написано на доске, Моран. А мы должны стереть с этой доски всё.

— А где же ищейка? Мы добрались до дичи раньше её.

— Судя по моим расчётам, Жердяй явится сюда через пятьдесят минут. Один, без компаньона. Но мы первыми схватим жертву.

Хердер, мой единственный багаж, остался в «Бу риваж». Но я прихватил гиббс. Ну и голые руки, конечно, всегда при мне. После чтения «Таймс» страшно хотелось удавить какого-нибудь банкира.

Но сначала нужно попасть внутрь.

Из банка вышел респектабельный бюргер в полосатом костюме и пенсне. За углом я схватил его за горло и прижал к стенке, а Мориарти попытался определить, на каком языке следует вести допрос. Английский вполне сгодился. С помощью старого афганского фокуса я быстро разговорил пленника. Оказывается, для аудиенции с Лавенцой нужно показать охране специальную визитную карточку. Карточку забирает девушка за конторкой, так что у нашего недотёпы больше не было пропуска. Он заявил, что ничем не может нам помочь, но Мориарти думал иначе. Мы выволокли бюргера обратно на оживлённую улицу.

К счастью, через несколько минут возле банка показались двое мужчин, нёсших большой платяной шкаф. Худой и толстый. Многострадальный пленник нехотя сообщил, что эти люди знакомы с Лавенцой… А потом совершил большую глупость и позвал на помощь. Когда носильщики поставили груз на землю, он был уже мёртв. Спустя несколько мгновений и они отправились в мир иной. Я сломал бюргеру шею и замешкался, возясь с тяжёлым телом, поэтому рабочих убил сам Мориарти, весьма научным способом. Они даже не успели истечь кровью. Профессор обыскал толстяка и обнаружил у него в кармане две белые карточки, испещрённые странными отверстиями.

Всё произошло на улице, полной народу, за пару минут. Прохожие не заметили, как мы запихиваем в шкаф трупы (он оказался пустым и достаточно вместительным). Покойные относились к разным социальным слоям и вряд ли бы обрадовались столь тесному соседству, но смерть всех уравнивает.

К нам подошёл полицейский. Я испугался, что и его придётся запихивать в шкаф, но он лишь велел нам убрать мебель с улицы:

— Весьма неаккуратно, мешает.

Я кивнул швейцарцу, и мы подняли изрядно потяжелевший шкаф и потащили его в банк «Лавенца». Двери открыл огромного роста лакей в ливрее. Мориарти передал карточки миловидной юной барышне за конторкой, и та опустила их в щель небольшого механического приспособления. Заработали шестерёнки, зажглась красная электрическая лампочка. Нам велели оставить шкаф в приёмной и пройти через обитую зелёным сукном дверь.

За ней располагался небольшой вестибюль, где стояли стулья и лежали немецкие, французские, итальянские и английские газеты. Сплошная скука — финансы, ничего занимательного. В соседней комнате громкий скрежещущий голос давал кому-то указания по-немецки. Описывал план рискованного ограбления. В одном швейцарском банке хранились драгоценности руританского королевского дома, и их должны были вывезти на коронацию. Во время транспортировки из Женевы в Стрельсау камни можно похитить. Если не принимать во внимание язык, говорящий легко бы сошёл за Мориарти. Я чувствовал, как негодует профессор, и тоже оскорбился: Мабузе копировал его классическую схему. Нужно поскорее прикончить мерзавца.

Голос смолк, из комнаты вышли трое целеустремлённых мужчин и одна женщина. У них в руках не было никаких записей, — вероятно, запоминали всё наизусть. Подчинённые Мабузе не обратили на нас ни малейшего внимания и отправились по своим делам. Голос заговорил снова:

— Работник номер шесть и работник номер пятьдесят один. Войдите.

В нашем распоряжении лишь несколько мгновений. Враг тотчас же нас узнает. Мориарти открыл дверь, и я вошёл, держа гиббс наготове. Комнату окутывал полумрак. Единственная лампа горела в алькове за толстой занавеской. Мы видели лишь силуэт сидящего за столом человека. От моего выстрела в голову он упал. Я развернулся и направил револьвер на обитую сукном зелёную дверь. Но из приёмной никто не спешил на звук выстрела: его приглушили звуконепроницаемые банковские стены.

Профессор отдёрнул занавеску.

Нас ждало огромное разочарование. Голос Мабузе снова велел работникам войти. И опять, и ещё раз.

На застреленном мною человеке красовалась смирительная рубашка и капюшон. Падая, он задел фонограф Эдисона, и прибор заело. Голос Мабузе, записанный на восковых валиках, снова и снова повторял свой приказ. Я поднял иглу, и устройство смолкло.

Мориарти снял с головы жертвы капюшон.

Ули Мюнстер.

— ……, — сказал профессор.

Полностью согласен.

Подонок снова натянул нам нос. Да ещё как. Сидел за соседним столиком и попивал горячий шоколад, напялив чужое лицо. А профессор ещё хвастал, что тот непременно узнает его при личной встрече!

Обитая сукном дверь оказалась заперта, но мы с лёгкостью выбили её. Барышня и верзила в ливрее куда-то подевались. В банке больше никого не было — лишь мы да четыре трупа.

Мы спешно вышли на улицу.

Жердяю повезло не больше нашего. Полагаю, он нашёл в «Лавенце» тела, приметил какую-нибудь необычайной формы яблочную кожуру в корзине для бумаг и снова взял след. Но чистенькой швейцарской полиции ничего сообщать не стал и своему горе-биографу не рассказал о тайне четырёх мёртвых швейцарских банкиров, фонографа и платяного шкафа. Сослался на усталость от больших городов и предложил Ватсону отправиться в горы — побродить на свежем воздухе и насладиться видами.

Вот что написал доктор: «Целую неделю мы с наслаждением бродили по долине Роны, а потом, миновав Лейк, направились через перевал Гемми, ещё покрытый глубоким снегом, и дальше — через Интерлакен — к деревушке Мейринген. Это была чудесная прогулка — нежная весенняя зелень внизу и белизна девственных снегов наверху, над нами».

В гостинице нас ждала София. Памятуя о недавних событиях, я чуть было не кинулся проверять её зубы и удостоверяться, что перед нами действительно мисс Кратидес. Сомневаюсь, что Мабузе способен переодеться юной гречанкой, хотя его таланты казались мне уже почти сверхъестественными. Однако по Европе ещё путешествовала знаменитая любительница маскарадов Ирэн Адлер. Вроде бы они с Рупертом должны быть в Руритании. Там приключилась настоящая заварушка с участием Руди, Майка и некой тёмной лошадки — рыжего джентльмена по имени Рассендил (все вышеупомянутые лица претендовали на корону)^{54}. Но авантюристка вполне могла наведаться в Швейцарию — полюбоваться на исход поединка между Мориарти и Мабузе. Я даже не знал, кого именно Эта Гадина собиралась предать. Она настроила против нас мадам Сару, но я так и не выяснил: заплатил ли ей Мабузе, или же мисс Адлер действовала самостоятельно, исключительно потому, что ей подвернулась удачная возможность вонзить нам нож в спину. Слава богу, мисс Кратидес оказалась совершенно настоящей, но сообщить ей было особенно нечего.

Мориарти пылал холодной яростью, я пылал яростью горячей. Каждый из нас укокошил по два швейцарца, но без всякой пользы. Вполне возможно, нам предъявят обвинения. К тому же мы оставили в банке жуткий беспорядок — аккуратные женевские полицейские вознегодуют. Мабузе сбросил личину Адольфа Лавенцы, как змея шкуру. Оставалось лишь следить за Жердяем, который продолжал что-то вынюхивать в отдалённых деревеньках. Я уже не верил, что ему удастся выследить нашего противника.

Женева — это вам не Париж, делать тут совершенно нечего.

София снова отправилась в путь — следовать за Жердяем в его унылых блужданиях по весенней зелени и белизне девственных снегов. Отчёты от неё приходили один скучнее другого. Лишь однажды наряженный в ледерхозен любитель тирольского пения чуть не столкнул гречанку с лодки в Интерлакене. Девушка несколько раз полоснула ему по горлу ножом и скинула тело за борт. Труп погрузился в озеро, и струйки алой крови медленно завивались в хрустальной прозрачной воде. София, видимо со скуки, ударилась в поэзию. Скверно, женщинам и убийцам это противопоказано. Сначала поэзия, потом они начинают болтать, а потом сходят с ума и признаются во всех своих грехах.